Том 15. Дела и речи - Виктор Гюго

Отмечу мимоходом, в виде курьеза, что ключ оказался бесполезным. Видя, что Австрия колеблется, и к тому же, вероятно, чуя близкое падение, папа продолжает пятиться от господина Бонапарта. Тот не хочет скатиться от господина Мастаи к господину Сибуру, — отсюда следует, что корона еще не возложена папой на его голову и возложена не будет, ибо сквозь все это слышится грозный смех провидения.

Граждане! Я обрисовал вам положение. Теперь — этим я хочу закончить, и это снова приводит меня к основному предмету нашего торжественного собрания: какой найти выход из этого положения, столь трудного для обеих великих наций, столь грозного для них, ибо для Англии на карте стоят ее торговля и ее владения на Востоке, а для Франции — ее честь и ее жизнь? У Франции есть выход: освободить себя, рассеять кошмар, сбросить империю, навалившуюся ей на грудь, и своим освобождением снова достичь победы, могущества, главенства. У Англии есть другой путь — кончить тем, с чего ей следовало начать: отныне наносить царю удары не в каблук его сапога, как она делает сейчас, а в самое сердце, то есть поднять Польшу. Здесь, на этом же месте, ровно год назад я, как вы помните, дал Англии этот совет. По этому поводу газеты, поддерживающие английский кабинет, назвали меня «оратором, увлекающимся химерами»; а теперь события подтверждают то, что я говорил. Война в Крыму вызывает у царя улыбку, война в Польше привела бы его в трепет. Но война в Польше — уж не революция ли это? Без сомнения. Но какое это имеет значение для Англии, для великой древней Англии? Там царит свобода — значит, нечего бояться революций. Да, но так как господин Бонапарт олицетворяет собой деспотизм, он-то боится революций, и он на это не пойдет! Следовательно, не кому иному, как господину Бонапарту и его личному страху перед революциями приносит Англия в жертву свои армии, свой флот, свои финансы, свое будущее, Индию, Восток, все свои интересы. Разве не был я прав, когда два месяца назад сказал, что для Англии союз с господином Бонапартом означает не только моральный ущерб, но и катастрофу?

Вот уже год, как союз с господином Бонапартом заставляет Англию идти в Восточной войне по ложному пути, против ее собственных интересов. Не будь союза с господином Бонапартом — Англия имела бы сегодня успехи в Польше вместо неудач, а быть может и разгрома, в Крыму.

Но это не имеет значения. То, что заложено в самой сущности вещей, не может не сказаться вовне. Любая ситуация имеет свою логику, которая в конце концов всегда побеждает. Война в Польше, то есть, применяя прозрачное выражение, принятое английским кабинетом, система чисто континентальной агрессии, отныне неизбежна. Это — дело ближайшего будущего. В ту минуту, когда я это говорю здесь, лорд Пальмерстон беседует об этом в Тюильри с господином Бонапартом. И вот, граждане, мое заключительное слово: война в Польше — это революция в Европе!

О! Пусть свершится судьба!

О! Пусть обрушится рок на этих людей, этих палачей, этих деспотов, которые у стольких народов, у стольких благородных народов отняли верховную власть. Я говорю власть, а не жизнь, ибо знайте, изгнанники, — и это нужно повторять без конца, чтобы побороть малодушие и пробудить мужество: мнимая смерть народов, сколь мертвенно бледны они ни были бы, сколь окоченелыми ни представлялись, эта мнимая смерть — лишь некое первое превращение, таящее в себе новое бытие. Польша в погребальном склепе, но в руке у нее рожок горниста; Венгрия окутана саваном, но крепко сжимает саблю; Италия в могиле, но сердце ее пылает огнем; Франция в гробу, но на челе ее блистает звезда, и все знамения возвещают нам: будущей весной, потому что весна — пора освобождения, так же как утро — пора пробуждения, будущей весной, друзья, весь мир вздрогнет от неожиданности и счастья, когда эти великие мертвецы, воскреснув, раскроют свои исполинские крылья!

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ЛУИ БОНАПАРТУ

Я заявляю господину Бонапарту, что прекрасно отдаю себе отчет в том, какие рычаги он приводит в действие: они ему под стать. Я заявляю ему, что с интересом прочел все, что было сказано обо мне совсем недавно в английском парламенте. Господин Бонапарт изгнал меня из Франции за то, что по праву гражданина и по долгу депутата я восстал с оружием в руках против его преступления; он изгнал меня из Бельгии за «Наполеона Малого»; возможно, он изгонит меня из Англии за те протесты, которые я там выражал, выражаю и буду выражать в дальнейшем. Это больше касается Англии, чем меня. Изгнание, трижды повторенное, — ничто. Что касается меня, Америка мне вполне по вкусу, и если она была подходящим местом для господина Бонапарта, то она и мне подходит. Я только предупреждаю господина Бонапарта, что меня, ничтожную песчинку, он так же не одолеет, как не одолеет истину и справедливость, исходящие от самого бога.

Я заявляю Второму декабря в лице господина Бонапарта, что возмездие придет и что где бы я ни был — во Франции, в Бельгии, в Англии, в Америке, в могиле, — если только, как я верю и утверждаю, душа человеческая нетленна, я ускорю этот час. Господин Бонапарт не ошибся: между мной и ним действительно «личный спор» — старый личный спор судьи, занимающего присвоенное ему место, с подсудимым, сидящим на своей скамье.

Виктор Гюго.

Джерси, 22 декабря 1854

1855

СЕДЬМАЯ ГОДОВЩИНА 24 ФЕВРАЛЯ 1848 ГОДА

24 февраля 1855 года

Изгнанники!

Если бы революция, провозглашенная ровно семь лет тому назад в парижской ратуше, пошла своим естественным путем и не была, можно сказать, на другой же день после ее начала отвращена от своей цели; если бы сначала реакция, затем Луи Бонапарт не уничтожили республику: реакция — коварством и медленным отравлением, Луи Бонапарт — ночным налетом со взломом, засадами и убийствами; если бы республика сразу же, в великие февральские дни, водрузила свое знамя на Альпах и на Рейне и от имени Франции бросила Европе клич: «Свобода!», клич, в ту пору, вы все это помните, способный вызвать на старом континенте восстание всех его народов и довершить гибель всех тронов; если бы Франция, опираясь на славный меч Девяносто второго года, поспешила, как она обязана была это сделать, на помощь Италии, Венгрии, Польше, Пруссии, Германии; словом, если бы на смену Европе королей в 1848 году пришла Европа народов, — вот каким было бы сейчас, после семи лет свободы и света, положение на нашем континенте.

Нашим взорам предстала бы такая картина:

Население всего европейского континента стало бы единым народом. Нации жили бы общей жизнью, сохраняя в то же время свою собственную жизнь: Италия принадлежала бы Италии, Польша — Польше, Венгрия — Венгрии, Франция — Европе, Европа — всему человечеству.

Рейн уже не был бы немецкой рекой; моря Балтийское и Черное уже не были бы русскими озерами, а Средиземное море — французским озером; Атлантический океан перестал бы быть английским морем; исчезли бы пушки в Зунде и Гибралтаре, исчезли бы форты в Дарданеллах. Реки, проливы, океаны стали бы свободными.

После слияния всех европейских наций в единый народ Германия была бы для Франции, а Франция для Италия тем же, чем в настоящее время Нормандия является для Пикардия, а Пикардия для Лотарингии; исчезли бы войны, а следовательно, исчезли бы и армии. В отношении одних только финансов Европа ежегодно сберегала бы на этом четыре миллиарда франков.[12]

Исчезли бы границы, внешние и внутренние таможни; установился бы свободный обмен; обращение денег и товаров приняло бы грандиозные размеры, вследствие чего промышленность и торговля возросли бы в двадцать раз, а это означало бы для народного богатства континента ежегодный прирост по меньшей мере миллиардов на десять. Прибавьте сюда четыре миллиарда экономии от упразднения армий и самое меньшее два миллиарда, выгадываемые на всем континенте от упразднения паразитических должностей, в том числе и должности короля, и вы увидите, что в год это составит шестнадцать миллиардов — мощный рычаг для разрешения экономических трудностей. На эти средства был бы создан своего рода «цивильный лист труда» — фонд в шестнадцать миллиардов ежегодно, предназначенный для уничтожения нищеты, фонд, благодаря которому исчезла бы безработица и улучшилось положение наиболее низко оплачиваемых категорий рабочих. Прикиньте, насколько повысилось бы общее благосостояние.

Я продолжаю. Единая монета для всего континента, с двойным — металлическим и бумажным — стандартом, обеспеченная капиталом всей Европы и свободным трудом двухсот миллионов человек, монета, которая заменила бы собою современное нелепое многообразие монет самой разнообразной чеканки с изображением жалких ничтожеств — государей, многообразие, которое приносит народам огромные убытки, ибо чем больше разновидностей монет, тем больше их выходит из употребления, когда они стираются, а это нарушает нормальное денежное обращение. В монетной системе, как и во всем, необходимо единство.