Один коп, одна рука, один сын - Аманда Линд

«Наверное, они напиваются и все такое, потому что им уже нельзя играть, — размышлял он, держа ручку Бэлль и глядя в окно, — у них такая скучная жизнь, хотя должно бы быть наоборот, ведь им можно делать все что хочется. Ну, почти все. Они могут сами решать, что есть, где жить и тому подобное».

Когда он вырастет, то станет каждый день есть картошку фри и мороженое, будет путешествовать и ежедневно знакомиться с новыми людьми. Мечты о жизни в лесу вместе с Теей он временно оставил, хотя иногла еще думал о ней. Теперь у него появился новый приятель, мальчик из соседней квартиры в доме, где жил папа.

Адриан теперь почти все время проводил у отца. Там у него была своя комната, пока почти пустая, но ему и так было хорошо. Конечно, было что-то странное в том, что у тебя внезапно стало два дома… или скорее полтора, потому что мама с папой, похоже, так и не решили, будут они разводиться или нет.

Бэлль жила с мамой, но иногда по выходным ее привозили к Перу. Адриан по ней очень скучал. Он никого так не любил, как сестренку.

«Все как-нибудь устроится, — думал он, гладя ее по мягким волосам, — ты и я, Бэлль. Ты и я. Мама с папой могут разъехаться на десять тысяч километров, но мы с тобой всегда будем вместе».

Они сидели в эркере с видом на площадь и звездное небо. Каждый в своем кресле, оба молчали. Фрэнси все еще не решила, заводить ли ей этот разговор или обсудить будущее возвращение на работу.

Но голос Зака не оставлял ее, звучал в голове, в ушах.

— Что он тебе сделал? — спросила наконец Фрэнси.

— Кто? — удивился Юсеф.

— Отец Зака.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Отец Закариаса Кона, или, точнее, Людвига Закариаса Янссона. Так звали Зака до того, как Ренман сделал ему новые документы, чтобы защитить от тебя.

Опять молчание. Юсеф задумался, словно перелистывая записную книжку памяти. Фрэнси не могла понять, всерьез он это делал или играл.

— Улоф Янссон? — наконец произнес Юсеф. — Это был мелкий воришка, он несколько раз крал у меня оружие. Он был из банды оборванцев, которые занимались грабежом, а в перерывах напивались.

— Почему ты его убил? — спросила Фрэнси.

— Я его не убивал. Кто тебе это сказал?

Отец ответил слишком быстро и уверенно. Или ей показалось? Фрэнси засомневалась. Ведь он ее отец. Она должна верить ему, а не Заку, который, кстати, не предъявил никаких доказательств. Просто рассказал ей историю, и все.

Но она знала, что Зак не солгал. Зачем выдумывать такое? И он не стал ее убивать. Ему было важнее, чтобы она узнала эту историю. В этом заключалась его месть.

— Зак рассказал мне, — продолжила Фрэнси. — Зачем, по-твоему, он показал мне этот фильм, когда я была у него в плену?

— Я думал, что он мертв! — воскликнул Юсеф.

— Нет.

— Но…

— Я не видела его среди убитых на вилле.

— Мне ты этого не сказала.

— Не сказала.

На лбу у Юсефа выступил пот, руки нервно поглаживали ткань брюк.

— Что за фильм? — спросил он.

Фрэнси в деталях пересказала фильм. Голос не срывался, оставался бесстрастным, словно все это ее совсем не трогало. Но это только внешне, она не хотела, чтобы отец видел ее слабость. Сейчас она должна быть сильной. Нужно выполнить задуманное.

У Юсефа началась отрыжка.

— Он утверждает, что ты сделал то же самое с его родителями, — сказала Фрэнси. — Ему было десять лет, он спрятался и все видел. Говорит, что никогда не забудет твоего лица.

Юсеф энергично замотал головой. Нет, этого не было. Как она могла поверить в такое? Как она могла поверить чужому человеку, врагу, который оклеветал ее отца?

— Нет, — повторял он, — нет, Фрэнси, нет!

Выражение лица той женщины, когда Юсеф приказал ей лечь на останки мужа. Ее крики, когда насильники сменяли друг друга. Ее истерзанная плоть, когда все закончили. Нога в ботинке, засунутая в нее, снова ее насилующая. Чья нога? Его? Нет, нет… Этого не было. Он забыл, вытеснил. Это только страшный сон. Фильм, да, фильм…

— Это все неправда, — сказал отец. — Зак солгал. Он хочет причинить тебе вред, а я желаю добра. Ты же меня знаешь, я бы никогда не смог сделать что-то подобное. Чудовище — он, а не я. Он снял этот фильм. Конечно же он все придумал, сказал остальным, что им делать. Он психопат. Тебе повезло, что ты осталась жива.

Руки Юсефа крепко держали Фрэнси за плечи. Ему было плохо. Ей тоже. Он вспомнил. Господи, он вспомнил, и она чувствовала, как его трясло, чувствовала, что ложь просачивается наружу сквозь его поры. Чувствовала его липкий поту себя на коже… Нет, папа, нет, скажи, что все неправда, скажи так, чтобы я поверила, скажи, скажи!

Но он больше ничего не сказал, только плакал и не мог остановиться, хотя старался изо всех сил. Монстр, сидящий внутри, рвался наружу, и он знал, что она знает, знает, что он солгал, когда Фрэнси сказала:

— Я тебе верю. Прости меня, папа. Он так убедительно говорил, что я должна была спросить у тебя.

Он кивнул, все еще держа ее, не желая отпускать, желая держать ее так вечно. Она же его маленькая девочка, которую он воспитал воином, он не может ее потерять.

— Мне нужно ехать, — сказал Фрэнси.

— Побудь еще немного, — попросил отец.

— Нужно домой к детям. А ты посмотри, как там мама.

— Конечно, конечно.

— Созвонимся.

— Обязательно.

Фрэнси высвободила свои руки, встала и поспешила в прихожую. Стремительно оделась, вышла из квартиры и, сбежав вниз по лестнице, прыгнула в машину, стоявшую на другой стороне улицы.

Она рванула с места и уехала прочь.

Как же ей хотелось вернуться и оказаться в его объятиях, стать снова его маленькой девочкой, забыть обо всем! Она затормозила у обочины, стала бить кулаками по рулю, кричать, плакать. Ей хотелось застрелить себя, отца, Зака, обоих, никого… Успокоившись, она почувствовала соленый вкус на губах. Облизав их, она проглотила горе, любовь, ненависть, потерю отца, потом открыла дверь, вышла из машины и пошла через ночной город. Одна улица, другая… Ее пошатывало, и она все время шептала:

— Я люблю тебя, папа, люблю тебя, папа, люблю тебя, папа, люблю…

Любимый и ненавидимый ею отец сидел, съежившись, за письменным столом, перед ним лежала его толстая рукопись. Красивым почерком он писал историю о дочери, убившей своего отца из мести за жуткое преступление. Но, прежде чем сделать решающий выстрел, она попросила его сказать последнее слово.

И он сказал ей, что любит ее больше всего на свете, что он ею гордится и что ее так и не родившийся брат никогда бы не стал лучшим гангстером, чем она. Он сказал ей, что пусть лучше Бог решит (обычно он предпочитал «судьбу», но сейчас его посетило религиозное настроение), пора ли ему умирать. Может, она позволит ему сыграть в русскую рулетку?

Дочь засомневалась, но потом вынула из барабана три из девяти пуль, передала пистолет отцу. И направила на него свой второй пистолет. Нет, она ему не верила.

Крутанув барабан, он приставил дуло к виску. Один к трем, что он останется жить…

Юсеф перестал писать, отложил ручку, она укатилась со стола на пол, затем выдвинул верхний ящик стола, где хранился его «магнум». Магазин был полон. Он вынул три пули из девяти. Крутанул барабан. Он любит Фрэнси больше всего на свете. Больше, чем Грейс, больше, чем Кристину, больше, чем неродившегося сына, больше, чем самого себя, и больше, чем власть, роскошь, деньги, жизнь…

Щелчок.

Он взвыл, вскочил, резким движением перевернул стол, обошел его, пиная мебель и все, что попадалось ему на пути, потом рухнул на пол, где были рассыпаны листы его рукописи. Он рыдал и не мог остановиться.

25

Евангелие от Фрэнси

Она сильно замерзла, особенно руки и ноги, ведь, одеваясь в гости, она не рассчитывала гулять на морозе в метель, даже шапки не надела, пришлось накинуть капюшон пальто. Окоченев, она почувствовала себя беззащитной, почти голой. Хотелось где-то укрыться, поэтому она шла почти вплотную к стенам домов, иногда останавливаясь, чтобы постоять, прислонившись к холодному камню, и снова окуналась во тьму и пустоту, глодавшие ее изнутри. «Ну и плевать, — подумала она, — сяду на землю и прикинусь дурочкой. Может, сойду с ума по-настоящему, приедет „скорая“ и отвезет меня в психушку. Запрут меня навсегда, и не надо будет думать, принимать решения, да и вообще жить в этом безумном мире. Пер с детьми будут иногда навещать меня, говорить, что любят, хоть я и обманула их доверие. Мама с папой тоже будут приходить и говорить то же самое. Папа меня обнимет и оградит от всех бед, скажет, чтобы я не верила своим мыслям, это просто симптомы сумасшествия, верить надо ему, он — истина и верный путь, мой кумир и мой герой, как в детстве. Нужно дорожить тем, что имеешь. Возможно, и Кристина приедет раз в год с веником цветов. Скажет, что любит сестру, несмотря ни на что. Все-таки любит. Несмотря на что? Несмотря на то, какая я? Нет, — продолжала, размышлять Фрэнси и, шатаясь, отошла от стены, которую только что подпирала, — нет! Иди дальше, не останавливайся, иди! Ты сильнее, чем думаешь. Ты можешь жить в этом мире, ты справишься сама, теперь ты еще более одинока, чем когда-либо, но это человеческий жребий — тебя могут покинуть все, кроме тебя самой. Если, конечно, не свести счеты с жизнью… Но этого делать нельзя, нет, даже и не…»