Тимьян и клевер - Ролдугина Софья Валерьевна

– Но…

– Ступай, – повторил фейри тихо и отвернулся. С него точно спадала туманная пелена – слой за слоем, вуаль за вуалью, открывая взору постепенно дивное сияние. Не то, что видно глазу, а то, что чувствует душа – и дрожит. – Не смотри. Иди и не оборачивайся. 

Сказки учат, что такие приказы надлежит исполнять без раздумий, а своеволие наказывается строго и страшно. И много раз убеждался уже Киллиан, что старые истории не лгут, но всё же замешкался, затворяя дверь, и сквозь щель успел разглядеть, как склоняется Айвор над причитающей девушкой, запрокидывает голову её нежно и бережно…

И целует.

В груди кольнуло, задрожало раненой птицей. И понадобилась целая минута, долгая череда медленных шагов, чтобы понять: это сердце так странно бьётся. А губы горели, словно он сам целовал немытую девчонку в тёмной комнате.

«Что за наваждение?»

Мистер Фланаган, по счастью, сидел там же, где его и оставили, только мрачнее был не в пример. Обнадёживать его, что дочь исцелится, Киллиан не решился, а вместо этого начал задавать вопросы, чтобы хоть немного отвлечься от тягостных мыслей.

– Агнесс заворожил ганконер, – объявил он сразу, едва помог бабке О’Шэй снова устроиться на сундуке. – Подобных существ часто встречают на склонах берегов, где цветут фиалки. Она не рассказывала о подобном месте? Может, упоминала красивую поляну, холм, уединённое место в парке?

Мистер Фланаган сжал кулаки до хруста.

– Моя дочь была осторожной. И правила знала. Ни за что б она не пошла на цветущую поляну, когда зима на носу. И дураку ясно, что ничего хорошего из этого не выйдет.

– Хорошо, – не стал спорить он. – Но, может, она упоминала о чём-то необычном? – Мужчина промолчал. – Как в доме появились фиалки?

– Она сама и принесла, – неохотно ответил Ронан Фланаган. – Пошла на рынок за сыром, луком и за обрезью на похлёбку, а вернулась под вечер с полной корзиной цветов. Откуда взяла – не ответила. Но и деньги в сохранности принесла, так что расспрашивать её никто особенно и не стал. А на другой день Агнесс с утра через окно удрала и заявилась обратно к ночи, заплаканная вся. Раскидала свои фиалки по полу – и давай по ним туда-сюда ходить босиком. Хьюз её урезонить попытался, так она сперва расплакалась, а потом обмякла. С тех пор сидит на месте, качается и стонет, а нас будто и не видит.

Киллиан замер, не зная, что и думать.

– В первый раз вы об этом умолчали, – произнёс он наконец.

– Попрекни меня ещё, малец! – вспылил Фланаган и тут же раскашлялся, тяжело согнувшись. – Заявились тут, этакие красавцы, колдовством за милю несёт… Да чтоб все эти чудеса провалились разом!

– Ронан! – снова прикрикнула на сына старуха. – Опомнись, ты чего лепечешь-то? У нас дом на одном чуде и стоит…

– Да хоть бы и рухнул, – сплюнул на пол Фланаган и встал, громко стукнув клюкой. – Зато Агнесс бы умом не тронулась. Авось бы дед с бабкой сами бы дом отстроили. Руки-ноги были же.

Старуха О’Шэй скрючилась на своём сундуке, то ли не зная, что ответить, то ли не желая и дальше скандалить на глазах у чужака. А у Киллиана горло перехватило от обиды – за Айвора, за трудолюбивую и добрую Нив, которая простила жениха-предателя, за постаревшую от любви Уэни и за короля-котёныша… Взгляд скользил по кухне, ни за что не цепляясь: древний очаг, немытая сковорода с прижаренными остатками на дне, стол, отскоблённый до глубоких плавных борозд, два узких окна-бойницы, забранные бычьим пузырём. Всё добротное, старое.

И вдруг пришла мысль, что в новых-то домах, со стеклянными окнами и газовым освещением, живётся, может, даже и лучше. А Фланаганы, покуда не рухнет крыша, зачарованная маленькой госпожой, никуда не поедут – к добру ли, к худу…

– Не стоит ругать все молнии только потому, что одна в сухой год подожгла кромку поля, – наконец произнёс он. – Фейри бывают разные, но не каждый из волшебного народа приносит горе.

Ронан Фланаган успел доковылять уже до выхода из кухни, однако теперь повернулся и пригвоздил гостя взглядом:

– А молнию, я слыхал, хотят на службу людям поставить. Чтоб она сидела, смирная, и пользу приносила. Вот на такую я б согласен был.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Тяжело вбивая клюку в деревянный пол, он вышел – кажется, вовсе из дому, потому что вскоре шаги окончательно затихли. Бабка О’Шэй качнула ногой совсем как девчонка, и вздохнула, глядя в сторону:

– Вы уж не серчайте, мистер Флаэрти. Прежде Ронан так волшебство любил, так любил… Мальчонкой, бывало, всё в холмы бегал – на фей поглядеть. Да, видно, не пришёлся им по душе, ни разу они ему не показались. А как Агнесс заболела, так и вовсе он осерчал… – тут старуха запнулась. – Вы лучше послушайте, что мне вспомнилось. Тот вечер, когда Агнесс фиалок принесла, она про какую-то флейту сказала. То ли сладкую, то ли ещё какую. И про деньги Ронан неправду сказал. Крупные-то монетки, которые за пазухой лежали в тряпице, в целости остались. А поясной кошелёк пропал. Уж мне ли это не приметить – сама его шила, сама дарила. Правда, много Агнесс туда не клала. На ярмарке яблоко в патоке купить или булавку с лотка.

– Спасибо, миссис О’Шэй, – искренне поблагодарил её Киллиан. – Простите только, мне душно немного стало, – слукавил он, потому что на кухне было весьма свежо. – Выйду на улицу. Когда мой компаньон объявится, сообщите ему, хорошо?

За порогом и впрямь дышалось полегче. Но сердце по-прежнему жалко трепетало в груди и казалось чем-то чужеродным. Губы саднило, но теперь уже не из-за подсмотренного поцелуя, а от мелких трещинок и укусов – больно тяжело далось наблюдение за ссорой между Фланаганом и его матерью. Они не только разные фамилии носили, но и жили отлично друг от друга. Бабка О’Шэй – в почтении к холмам и их владыкам. Ронан Фланаган – с обидой в душе.

Из обиды со временем прорастает неприязнь, а бывает, что и ненависть.

Лицо, запрокинутое к серо-бурым, низко нависшим тучам, стало мокрым-мокро, хоть дождь почти и не ощущался; ресницы склеились. Зато жар отхлынул, и щёки уже так не пылали.

– О чём задумался, Флаэрти? – послышалось вкрадчивое. – Так подставился, словно поцелуев просишь у госпожи ручьёв и долин. Осторожней – хоть она и прекрасна, и на ласку щедра, у неё сын ревнив без меры.

– Обойдусь без её поцелуев, значит, – фыркнул Киллиан. Компаньон вёл себя как обычно, да и сердце понемногу успокаивалось. – Что, вышло с Агнесс?

– Проснётся к вечеру и будет помнить нечто смутно прекрасное, – откликнулся Айвор, не то обгоняя, не то обтекая его серебристо-чёрной волной. Меховая накидка взметнулась и опала – бесстыже-яркая на фоне грязи, пегого неба и затерянных в тумане лачуг. – Ей хватило и тени от тени моей. Всё же капли противоядия достаточно, чтоб излечиться после целого кубка отравленного вина. Даже эхо истинного чуда громче любой подделки.

Затылок словно холодком обдало. Слишком красочно припомнился вдруг поединок с кербом, когда пришлось фейри явить истинный свой облик, и долгое забытье после.

– А ты-то сам не уснёшь?

– Нет, мой мнительный друг, – беспечно улыбнулся Айвор, сворачивая на тропку-ниточку меж двух облетевших кустов шиповника. – Но, не скрою, твоя забота меня греет… А теперь признавайся, что ты сам успел разузнать и почему у тебя лицо такое кислое. Неужели приревновал меня к Агнесс? Ну, ну, не стоит так распаляться, мне такие девицы не по вкусу. Названого братца по носу щёлкнуть – святое дело, но просто так я бегать к ней не стану…

– Поболтай тут, – буркнул Киллиан и вздёрнул воротник, прикрывая заалевшие щёки. Шиповник по бокам сомкнулся в две сплошные стены, а небо вознеслось чуточку выше и будто бы стало светлее. – Нет, просто мистер Фланаган с матерью поссорился, неприятно смотреть было.

– Она ему не мать, а мачеха, – качнул головой компаньон задумчиво. – Потому за ней слово моей очаровательной сестры тянется, а за Агнесс уже нет… Неважно, впрочем. И о чём спорили?

– О твоём народе, – вздохнул он, немного поколебавшись. Пересказывать всё, что наговорил Ронан Фланаган, не хотелось, но для расследования это могло пригодиться. – Хозяин обронил, что людям лучше бы вообще без волшебства жилось, а миссис О’Шэй возразила, что без него её мать бы не выжила.