Глазами физика. От края радуги к границе времени - Уолтер Левин

Каждый физик-новатор в корне менял способ, которым мы смотрим на мир. Благодаря Ньютону мы смогли понять и научились предсказывать движения всей Солнечной системы, используя для этого математические методы – вычисления. После Ньютона уже никто не мог утверждать, что солнечный свет не складывается из разных цветов или что радуги не состоят исключительно из солнечного света, преломляемого и отражающегося в каплях дождя. После Максвелла электричество и магнетизм настолько крепко связаны друг с другом, что мне было довольно трудно разделить их, чтобы посвятить им разные главы в этой книге. Вот почему я ясно вижу связь между физикой и искусством; новаторское искусство – тоже новый способ восприятия, новый способ смотреть на мир. Может, вас это удивит, но на протяжении большей части моей жизни я одержим современным искусством практически так же, как физикой; каюсь, у меня любовные отношения сразу с обоими! Я уже упомянул о своей большой коллекции керамики Fiestaware. А еще с середины 1960-х годов я собрал свыше ста произведений искусства: картин, коллажей, скульптур, ковров, стульев, столов, кукол, масок, – и у меня дома уже не хватает пола, чтобы все это расставить, и стен, чтобы все развесить.

В моем кабинете в МТИ доминирует физика, хотя я на правах аренды владею двумя великими произведениями искусства нашего университета. Зато у меня дома, наверное, всего с десяток книг по физике, а вот книг по искусству около двухсот пятидесяти. Мне повезло рано к нему приобщиться.

Мои родители коллекционировали произведения искусства, хотя очень мало знали о нем в интеллектуальном плане. В собирательстве они просто руководствовались своими вкусами и предпочтениями, и этот путь, признаться, иногда заводил их в тупик. Порой они выбирали действительно великие работы, а иногда не слишком, как оказывалось потом, при оценке покупок, так сказать, с высоты времени. Одной из картин, произведшей на меня неизгладимое впечатление, стал портрет моего отца, который теперь висит над моим камином в Кембридже. Это действительно потрясающая вещь. Мой отец был очень интересным человеком – и, как и я, большим упрямцем. Художник, который знал его очень хорошо, великолепно уловил характерные черты отца – его торс и большую, лысую, продолговатую голову между мощными квадратными плечами с маленьким ртом и невероятно самодовольной улыбкой. Но больше всего на портрете выделяются очки: толстые, черные, окаймляющие невидимые глаза, они следуют за тобой по комнате, а левая бровь недоуменно изогнута над оправой. В этом вся суть его характера: он словно заглядывает внутрь тебя.

Когда я учился в школе, отец часто водил меня в художественные галереи и музеи, и именно тогда я начал по-настоящему влюбляться в искусство, потому что оно учило меня новым способам видения мира. Мне нравилось, что в галереях и музеях, в отличие от школы, вы поступаете в соответствии со своими интересами: останавливаетесь, где хотите, сколько хотите стоите у понравившейся картины и переходите к следующей, когда посчитаете нужным. Вы развиваете собственное отношение к искусству. Вскоре я уже ходил по музеям самостоятельно и начал довольно неплохо разбираться в живописи. Особенно глубоко я погрузился в Ван Гога. (Кстати, его имя на самом деле звучит иначе, как van Chocch, но если вы не голландец, оно просто непроизносимое – два гортанных звука, едва разделенных коротким «о».) Закончилось это тем, что в возрасте пятнадцати лет я прочел в классе лекцию о Ван Гоге. А еще я водил друзей на экскурсии в музеи. Так что, по сути, на преподавательскую стезю меня привело искусство.

Тогда-то я впервые осознал, какое это прекрасное чувство – учить людей любого возраста, расширять их кругозор, выходя в совершенно новые сферы. И мне по-настоящему обидно, что искусство может казаться людям таким же непонятным и трудным, как и физика тем, кому в школе не повезло с учителями. По этой причине я на протяжении последних восьми лет с большим удовольствием каждую неделю провожу викторину по искусству, вывешивая на доске объявлений в МТИ распечатанную из интернета репродукцию с вопросом «Кто художник?». Трое участников конкурса, давших больше всех правильных ответов за год, в конце года получают от меня призы – очень хорошие книги по искусству. Некоторые особо увлеченные ребята проводят в интернете часы, отыскивая верный ответ, и, делая это, параллельно изучают искусство! Мне так понравилась эта еженедельная викторина, что теперь я раз в две недели задаю такие же вопросы на своей странице в Facebook. Если хотите, можете поучаствовать.

А еще мне невероятно повезло сотрудничать с некоторыми удивительными, передовыми художниками. В конце 1960-х к нам в МТИ пришел немецкий художник Отто Пине, придумавший концепцию «небесного искусства»; он начинал как стипендиат и занимался научными исследованиями в нашем Центре передовых визуальных исследований, а позже возглавил его и управлял на протяжении двух десятилетий. Имея ко времени его прихода к нам опыт запуска гигантских аэростатов, я помогал Отто реализовывать некоторые из его замыслов «небесного искусства». Первый проект, над которым мы вместе работали, назывался «Эксперимент светящихся линий». Он состоял из четырех семиметровых полиэтиленовых труб, заполненных гелием, которые, закрепленные обоими концами, под дуновением ветра создавали на стадионах университета красивые изящные дуги. Мы связали все четыре трубы вместе, в результате чего получился длиннющий 28-метровый воздушный шар, и дали ему одним концом подняться в небо. А ночью мы включали точечные светильники, которые освещали части змееподобного воздушного шара, а те скручивались и извивались, принимая высоко-высоко в небе совершенно удивительные, постоянно меняющиеся формы. Зрелище просто невероятное!

В этих проектах мне, как правило, отводилась роль техника: я должен был определить, осуществимы ли идеи Отто с точки зрения размеров и форм воздушных шаров. Например, насколько толстым должен быть полиэтилен, из которого они сделаны? Мы хотели, чтобы шары были достаточно легкими, чтобы подняться в небо, но и достаточно крепкими, чтобы не лопнуть при сильном ветре. А на мероприятии в Аспене, проведенном в 1974 году, мы развесили многогранные стеклянные бусины на тросе «световой палатки». Чтобы добиться желаемого результата как с точки зрения физики, так и с точки зрения эстетики, я произвел множество вычислений, варьируя размеры воздушного шара и веса бусин. Признаться, мне невероятно нравилось находить физические решения, позволяющие реализовать потрясающие художественные идеи Отто.

А еще я получил невероятное удовольствие, когда мы делали огромный пятицветный воздушный шар «Радуга» для церемонии закрытия Олимпийских игр 1972 года в Мюнхене. Конечно, мы не имели ни малейшего представления о том, что Олимпиада закончится кровавой расправой над израильскими спортсменами и наша сорокапятиметровая «Радуга», выгнувшаяся над олимпийскими объектами, станет символом надежды перед лицом этой катастрофы. Когда я начинал использовать аэростаты для наблюдения за Вселенной, мне и в голову не приходило, что когда-нибудь я буду принимать участие в подобных проектах.

Отто познакомил меня с голландским художником Питером Стрюкеном, чье искусство я хорошо знал, потому что мои родители в Нидерландах коллекционировали его работы. Как-то Отто позвонил мне в МТИ и спросил: «У меня в офисе сейчас сидит один голландский художник, хотите с ним познакомиться?» Люди почему-то уверены, что если вы из одной и той же маленькой страны, то наверняка будете рады пообщаться с соотечественником, хотя лично мне этого чаще не хочется, чем хочется. Я спросил Отто: «А как его зовут?» И когда Отто произнес имя Питер Стрюкен, я тут же согласился, но, чтобы подстраховаться, предупредил, что у меня будет не больше получаса (что, честно говоря, не совсем соответствовало действительности). Питер приехал ко мне в офис, и мы проговорили с ним почти пять часов (да-да, пять часов!), а потом я пригласил его на устрицы в ресторан Legal Sea Foods! Мы понравились друг другу с самого начала, и Питер больше чем на двадцать лет стал одним из моих самых близких друзей. Его визит навсегда изменил мою жизнь!

Во время нашей первой дискуссии я сумел помочь Питеру «увидеть», почему в его главной проблеме – вопросе «В каком случае что-то отличается от чего-то другого?» – все зависит от определения характера различия. С одной точки зрения, например, квадрат отличается от треугольника и окружности. Тем не менее если определить их все как замыкающиеся линии, образующие геометрические фигуры, то они будут одинаковыми.

Питер показал мне десяток своих компьютерных рисунков, сделанных в одной и той же программе, и сказал: «Смотрите, они же все одинаковые». Но для меня они все выглядели совершенно по-разному. Все зависит от того, как вы понимаете одинаковость. А еще я добавил, что если ему они кажутся одинаковыми, то, возможно, он не откажется подарить одну мне. Он так и сделал, подписав подарок на голландском языке: Met dank voor een gesprek («С благодарностью за дискуссию»). Это так типично для Питера: он на редкость скромный человек. Откровенно говоря, из многих его работ, которые есть в моей коллекции, этот небольшой рисунок – мой любимый.