Высотка - Екатерина Завершнева

Так и живем. Я за машинкой, она у Митьки на коленях. А коробка стоит пустая.

Митя забирает у меня замусоленный шнурок, поднимает его за хвост, как гадюку. На пузе у гадюки топорщится нитяная бахрома — еще бы, столько раз пришивать. Нет, говорит, этот уже не жилец. И в два счета, вжик-вжик, приложив мертвую гадюку к длинному обрезку гобелена, выкраивает новый шнурок, точно, как по линейке. А теперь внутреннюю веревочку. Наметывать будем или сразу прошьем? — спрашивает он, по-видимому, получая тайное удовольствие от созерцания моего вытянувшегося лица.

Слезай, говорит, освободи рабочее место. Отдохни на диванчике.

Я послушно пересаживаюсь на диван и оттуда смотрю, как он крупными стежками прометывает шнурок, потом поднимает лапку «Зингера», опускает ее, делает пробную строчку на гобеленовом квадратике, насквозь пропитанном моими слезами.

У тебя натяжение нитки стоит на шестерке, видела? Потому и тянет. А мы на ступенечку понизим… Ну что, куда пришивать? Вот здесь, по длинной стороне?

Через час с небольшим работа окончена, все шнурки как заиньки на местах, стыки идеальные, в точку, углы совмещены. Остолбенело смотрю, как он складывает готовые чехлы в Гариков рюкзак, аккуратно, стопочками, как будто это не чехлы, а свежеотглаженное белье… Туда же обрезки гобелена… Я, конечно, понимаю, что он все умеет, и борщ, и переключение скоростей, и интегрировать, но шнурки!..

Ничего особенного, говорит Митя. Еще и не тому научишься. В армии знаешь какую форму выдают — кому как повезет. С моим ростом вообще мучение одно. Сидит как на пугале огородном, а я этого не люблю.

А швейные машинки тоже выдают, спрашиваю, вместе с формой?

Ну это я дома, перед присягой. Все-таки курсантам больше свободы, чем рядовым. Лето можно отгулять по-человечески.

Курсантам?

Так точно. Я ведь полтора года в военной академии оттрубил, в Питере. Потом одумался, прошел комиссию и в армии дослуживал сколько оставалось до срока.

Какую, говорю, комиссию — по отчислению? «Компот»? А почему молчал-то?

А зачем рассказывать? Ничего особенного — поступил, поучился, понял — не мое. Муштра, уставщина, ты сам ничего не решаешь, все за тебя. Не могу я так. Уходить было нелегко, высокая мечта давила, офицером хотел стать… Но голову-то на гражданке не оставишь… Короче, фигня это, давай сменим тему.

Нет, упираюсь я, не давай. Рассказывай все. Что ты еще умеешь — цветы разводить? вязать крючком? петь колыбельные песни? шарлотку печь?

Крючком не умею, смеется Митька. Пробовал, да бросил — муторное дело, накид, столбик, еще накид… А на машинке вязать особого ума не надо. Вот этот свитер, который на мне, я прошлым летом сообразил, когда домой ездил после сессии, от развода отмокать.

Оба-на, говорю. Что-то не припомню, когда ты уезжал, кажется, все время тут, рядом…

Конечно, не помнишь. Конечно, рядом. Что касается шарлотки, то вопрос, как обычно, упирается в «было бы из чего».

Кстати, не пожарить ли нам картошки? Картошка в наличии. Посмотрим, есть ли у нее женская и мужская версия?

Не, говорю, не люблю картошку. И не увиливай, колись, что еще за тобой числится, какие такие грехи. Может, ты и книжки читать умеешь? Что-то мне речь твоя в последнее время не нравится. Женская версия, мужская…

Ты Павича имеешь в виду? — спрашивает Митька обиженно, и спохватывается — литературный диспут на голодный желудок штука сомнительная. Пошли в столовку, там поедим, а то опять будешь соду глотать. Сколько раз говорил тебе — нельзя соду, от нее только хуже. Ты ведь бывший химик, да? Что такое буферный раствор, знаешь? Так вот…

Митька, взрываюсь я, хватит меня воспитывать, ей-богу!.. Ты сегодня не с той ноги встал, что ли, все поучаешь… Расскажи лучше про академию, страсть как интересно. Не могу себе представить, ты — и в форме!.. Стриженый налысо!.. Значит, все-таки кадетский корпус?.. А винтовка у тебя была? На стрельбище ездили? Обожаю стрелять, меня папа с детства в тир водил. Я же как мальчишка — по банкам да по банкам пуляла, один раз даже здоровенного медведя выиграла… до сих пор у меня дома живет… я, когда дома бываю, всегда его к себе в кровать утаскиваю… а он старенький, из него вата лезет…

И реву.

Нет, говорит он тихо, это ты расскажи, что у тебя стряслось. Вдруг я могу еще что-то где-то пристрочить…

Ничего, отвечаю я, вытирая нос рукавом. Мне надо домой съездить дня на три-четыре, присмотришь за скотинкой, ладно? Ты спокойно можешь здесь оставаться — Баев свалил. Его до понедельника точно не будет. Может, и до пятницы. Или вообще.

(А про себя думаю — ну спроси, спроси у меня. Я же сама не скажу. С какой стати?)

Да нет, отвечает Митя, я у Вана прижился, а здесь… Короче, кошку под мышку и пошли подзаправимся. Я ее, кстати, на днях застукал за попрошайничеством, она что-то трескала под соседним столиком и сделала вид, что меня знать не знает. Одно слово — зараза.

Вот что, ты мне напиши, куда позвонить, я завтра позвоню, расскажу, как мы с твоей скотинкой поживаем, идет? Ну и ты мне расскажешь что-нибудь.

И опять улыбается.

(И я. А про себя отмечаю — не спросил.

И не надо. Пусть так.

Так даже лучше.)

Оторва

13.04.

Мысли всякие, одна другой новее, мой зелененький дружок.

Работа-учеба, учеба-работа, поесть-поспать, что еще… Комнату проветрить — душно стало, не продохнуть. Баев ночует через два дня на третий, иногда целый день спит, и это дико раздражает — больше, чем его отсутствие. Разговоры через губу. Окурки в банке. А чего ты, спрашивается, хотела?

Хотела бы я быть Заразой и не о чем не думать, Митька. Потому что повело меня не в ту сторону — на этот раз, наверное, от безысходности. Или по другой, не менее уважительной причине. Меня же оставь наедине с собой, я сразу начинаю акценты расставлять. Тем более что оказалась я в зависимом положении — ты мне можешь позвонить, а я тебе нет, некуда.

Просидела неделю дома, от звонка до звонка. Подбегала к телефону, как в былые времена, с изменившимся лицом.

Родители мялись, но вопросов не задавали, потому что худой мир лучше доброй ссоры. Впрочем, худого мира я больше недели не вынесла, примчалась сюда. А ты — вот он, на тринадцатом этаже. И вдруг какая-то дистанция, как будто теперь — не просто друзья.

Ох, что я говорю — друзья. Когда такое было? Разговоры про Ксению вокруг ГЗ, они еще кое-как в нейтральной зоне, а остальное…

Пытаюсь вспомнить, с чего все началось. Ну, чтобы это — искра проскочила. С какого дня отсчитывать? Может быть, с нашего похода в корпус «А»?

Что-то они там с Баевым на компьютере делали, а я на соседнем вражеские самолеты сбивала, давила на гашетку. Как водится, нас заперли, и только под утро мы сообразили, что вчера была пятница, а сегодня суббота, следовательно, мы опечатаны, выпустят только послезавтра. Долго искали окно без обводки, чтобы сигнализация не сработала. Потом Баев меня из окна свешивал, а Митька ловил.

Знакомый разворот?

Вот так сразу — и на руки. Что почувствовала?

Что я в тюльпане. На ладонь положили, другой накрыли, как будто пчелка в цветке, дюймовочка. Голова закружилась уже на земле.

Подумала — нет, нельзя. Ведь это слишком просто — влюбиться. А ты продержись хоть немного. Ну посопротивляйся. Прояви характер, у парня и без тебя забот хватает.

И ведь это был, наверное, тот случай, когда не стоило себя одергивать…

P. S.

Нет, тот день точно не первый. Еще были какие-то гулянки по задворкам биофака… Помню лужи, осторожные беседы на расстоянии вытянутой руки, чтобы без личных тем. И как шли, то в ногу, то не в ногу, потому что у него шаг — два моих. Мокрые кроссовки помню, а Митьку — почти нет. Как будто он всегда был, Митька, и запоминать его специально нет никаких причин.

Сижу, никого не трогаю, зубрю мышление. Завтра семинар у Воробьева, надо быть в форме. Хоть раз да выпендриться, иначе зачета мне не видать — посещаемость подгуляла, равно как и способность держать строку при чтении. Одно и то же по сто раз: «С бессубъективностью мыслительного процесса связана его реактивность, обусловленность внешней ситуацией. Действительно, субъект, лишенный внутренней направленности, пассивно подчинен либо собственным диффузным ассоциациям, либо механизмам обусловливания стимульно-реактивных связей, либо выполняемой алгоритмической программе».

Что это значит, черт побери? А если у субъекта впервые в жизни кое-как складывается внутренняя направленность, но диффузные ассоциации пока преобладают? «Влюбился и завалил сессию» — так это называется, да? Ведь можно же — в двух словах, зачем рассусоливать. И если тебе сказали — я буду ждать…