Волшебная нить (СИ) - Ольга Тартынская

сии богатства.

- Благодари барина, Глашка! - тыкала ее в спину тетка. Она проворно схватила принесенные дары и унесла их в избу.

Глаша низко поклонилась. Сергей Львович справился, не нужна ли им какая помощь, и оставил "на хозяйство" значительную сумму.

- Молоденький барин здоровы? - робко поинтересовалась Глаша и опять покраснела.

Бронский пожаловался на ухудшение, и Глаша вынесла ему горшочек с мазью.

- Вот, помажьте, ему и полегчает.

Предводитель сердечно благодарил девочку и предложил ей поехать с ним, чтобы ухаживать за больным, однако Глаша несогласно мотнула головой.

- Уважь доброго барина, - толкала ее тетка, но девочка краснела и мотала головой.

Скованных мужиков нашли благодаря Глаше и сдали войскам. Терентий прятался в конюшне и захаживал к крестьянам в поисках пропитания. На допросе он рассказал, что убил атамана за предательство. Гришка бросил своих товарищей погибать, а сам ускакал в заветное местечко, чтобы забрать награбленное добро и скрыться. Удивительно то, что Терентий ни словом не обмолвился о пленной девице, выходило, что атаман бежал один. Это была удача, позволившая скрыть от следствия некоторые обстоятельства и избежать упоминания о Кате.

Кучер Бронских так и не нашелся, но раскрылось, что в шайке Гришки орудовал его сын, был убит в перестрелке при захвате лагеря. Куда девался сам кучер, осталось неизвестным. Как в воду канул. Зато на мельнице опять объявился старик-мельник. Его пытались допрашивать, но старик делал вид, что ничего не слышит и не понимает. Бились с ним, бились, да и оставили в покое. Разбойничьих лошадей, оставленных на мельнице сыном и Катей, Сергей Львович велел забрать на конюшню, чтобы избежать лишних вопросов.

Разъезжая верхом по делам следствия и по предводительским комиссиям, Сергей Львович силился заглушить тоску, побороть растерянность и непонимание. Все вернулось на круги своя. Мерзавец вновь воцарился в доме, и нет от него избавления. Дай Бог Маше разума, чтобы не поддалась опять на его хитрые уловки и не подписала ему новую доверенность. Душевная рана ныла и не затягивалась. Левушка в его глазах был счастливцем. Катя писала ему, он писал ей. Их эпистолярный роман был существенной частью жизни сына, пока он лежал, оправляясь от раны. Но что делать ему, убеленному сединой мужчине, знающему жизнь и перенесшему уже предательство?

Левушка однажды обмолвился, что Марья Алексеевна больна, в нервной горячке, к ней возили уездного доктора, Катя не отходит от ее постели. Конечно, следовало бы навестить страждущую, но одна мысль о присутствии Норова вызывала у предводителя глубокое отвращение. Сдерживать себя, чтобы не придушить эту гадину, отнявшую у него счастье?.. И Сергей Львович пришпоривал коня, будто тот был виновен в незадачливо сложившейся судьбе предводителя дворянства.

Итак, однажды возвращаясь из очередного делового вояжа и подъезжая к дому, Бронский был неприятно удивлен. Чужие лошади стояли у крыльца, два полицейских с саблями ходили туда-сюда, верно, поджидая кого-то. Навстречу барину из дома выскочил намедни вернувшийся из Петербурга Тихон.

- Батюшка, защити! Левушку уводят, антихристы, кровопийцы, заарестовали!

Тотчас вывели и сына. Он был бледен, растерян, кажется, мало что понимал. Предводитель обратился к исправнику, сопровождавшему арестованного:

- Что такое, Семен Алексеевич? За что?

Синцов смущенно отвел глаза и сослался на полицмейстера, который прибыл лично осуществить арест высокородного дворянина. Полицмейстер задержался в доме, составляя какие-то бумаги.

- Оставьте его! - властно приказал Сергей Львович. - Я тотчас все улажу. Здесь какое-то недоразумение.

Тихон бросился отнимать питомца у полицейских, но Сергей Львович велел ему идти в дом. Сам он направился в кабинет, где разместился полицмейстер. Арестованному юноше позволили пока посидеть на ступеньках крыльца.

После краткой беседы с полицмейстером Бронский-старший вышел из кабинета, слегка пошатываясь, и бледный как полотно.

13.

Марья Алексеевна шла на поправку. Она уже попросила брусничной воды и испила с удовольствием. Катя вывела маменьку в сад, посадила на скамье среди кустов сирени и цветов. Побледневшая и похудевшая от болезни, Марья Алексеевна сделалась похожей на растерянного, большеглазого ребенка. Она слушалась Катю, безропотно подчиняясь всем требованиям своей милой сиделки. И теперь послушно съела две ложечки куриного бульона.

Еще не оправившаяся от потрясений и тотчас застигнутая болезнью матушки, Катя тоже казалась измученной. Она мало спала, просиживая ночи возле постели больной и слушая ее горячечный бред. В беспамятстве Марья Алексеевна все поминала "Сережу", верно, Сергея Львовича, бредила каким-то письмом, которое она не писала, силилась уверить Сережу, что не предавала его. Поначалу Катя пыталась задавать вопросы, поддерживая с ней разговор, но бедная женщина не слышала ее и твердила все свое: "Сережа! Сережа! Он дьявол, он убил нас!" Порою, она металась, крича: "Вон! Вон! Будь проклят!", и Катя едва удерживала бредившую на кровати.

И только теперь девушка решилась спросить маменьку, что значил ее бред. Верно, с ее стороны это было легкомысленно, ведь воспоминание могло вновь повергнуть бедняжку в болезненное состояние. Однако Катя была изрядно заинтригована. Трогая с умильной улыбкой белые и розовые махровые маргаритки, Марья Алексеевна вдыхала летний, пропитанный солнцем воздух и жмурилась от ласкового ветерка.

- Как хорошо жить, а, Катя? - проговорила она слабым голосом.

- Отчего вы заболели? - решилась-таки задать свой вопрос любопытствующая девица. - Коли вам не во вред, расскажите, о каком предательстве вы бредили, отчего поминали врага человеческого?

На лицо Марьи Алексеевны легла тень, подбородок задрожал, как у обиженного ребенка, и Катя тотчас мысленно выбранила себя за невольную жестокость.

- Нет-нет, лучше позже: теперь вы еще слабы! - воскликнула она, и маменька благодарно взглянула на дочь.. Она опять обратила свой взор к маргариткам, к безоблачному синему небу, ослепительному солнцу, подставляя бледное лицо под его жаркие лучи.

Однако на другой день, почувствовав себя крепче, Марья Алексеевна решилась открыть Кате свою тайну. Был чудесный погожий день. Они так же сидели в саду, любуясь маргаритками. Дама поведала дочери о своей юношеской страсти и преступном вмешательстве Норова в ее судьбу и судьбу Сергея Львовича.

- Вообрази, все эти годы он жил с мыслью, что я отвергла его, предала, предпочла другого, тогда как я не понимала, отчего мой любимый Сережа отказался от меня накануне свадьбы! - восклицала Марья Алексеевна, завершив рассказ.

Бледность покрыла ее ланиты, глаза лихорадочно блестели, и Катя вдругорядь пожалела, что заставила маменьку вспоминать и заново переживать драматические события ее жизни. Однако, к своему стыду, она почувствовала несказанную радость: теперь нет препятствий их с Левушкой любви. Между Бронскими и Денисьевыми нет более вражды! Непременно последует окончательное и полное