Деревянная грамота - Далия Трускиновская

Другие же двое стали неприметно дергать и тянуть батьку за длинные рукава. На Красной площади, на торгу, в дни Масленицы столько соблазнов, а батька с чужим конюхом о всякой чепухе разглагольствует...

Но Пахом еще порасспросил Данилу про общих знакомцев и обещался на следующий день, будучи в Кремле, заглянуть с утра.

За время беседы Данила несколько остыл и пришел в себя. Помянув крепко, но беззлобно, всех своенравных девок, он поспешил на Аргамачьи конюшни. Там, идя по проходу меж стойлами, вызвал сперва Богдана, потом Озорного. Семейка куда-то запропал, и за ним послали Ваню.

Забрались все трое в шорную, где Данила и пересказал услышанное от Настасьи.

- Нескладица, говоришь? - Тимофей задумался. - Скоморохи, говоришь, ни при чем?

- А сдается, что девка права. Нечего им тут до Масленицы делать, согласился Богдаш. - А которые на Москве поселились и ремеслом занялись тем-то Земского приказа бояться нечего.

- Кабы просто парнишку потеряли - то и нечего бояться, - сказал Тимофей. - А тут - парнишку вместе с этой проклятой грамотой! Врет Настасья! И ты, Данила, своей просьбой, может, делу вред причинил. Она пошла узнавать, правду узнала - да и предупредила своих: мол, я вас не выдам, да и вы помалкивайте! Помяни мое слово - она скоморохов покрывает!

- Здешних, московских, что ли, покрывает? А какого рожна? - спросил Богдаш. - Они ей уж давно не свои! Что скажешь, Данила? Была меж вами когда речь о ее московской скоморошьей родне?

Данила помотал головой. Настасья вообще никогда и ни о какой родне ему не говорила.

- А откуда мы знаем, что тело для скоморохов выкрали? - продолжал Богдаш. - От одного лишь человека, от девки, то есть! От той долговязой Авдотьицы!

- Настасье есть для чего врать, - не уступал Тимофей. - За своих вступилась. И уж больно скоро все разнюхала. А Авдотьице для чего врать? Что ей сказали на том дворе в Хамовниках - то и нам должна была пересказать, за то ей и деньги плачены. А, Данила?

Данила кивнул.

- Выходит, одна из двух девок неправду говорит! - сделал вывод Богдаш. И поди знай, которая!

- Обе врут, - буркнул Тимофей. - Ты что - баб не знаешь? Им вранье слаще меда...

- Ну уж нет! Либо - скоморохи выкрали, либо - не они! Так что, брат Тимоша, тут лишь одна врет! А вторая-то правду говорит! - со смехом возразил Желвак.

Данила отмалчивался. Если товарищам этот словесный розыск был загадкой для ума, то парня он по живому мясу резал. Данила не мог взять в толк за что ему такое?! .

Если Авдотьица - то почему? Что ей Данила плохого сделал? Он, может, единственный никогда не сказал гнилого слова про ее избыточный рост. И платил по уговору...

Если Настасья - опять же почему? Потому ли, что целоваться полез?! .

Будь Данила чуть постарше и поопытнее, то и знал бы: девка не на того обижается, кто пристает с поцелуями, а на того, кто не пристает.

Трудно человеку, живмя живущему на Аргамачьих конюшнях в обществе холостых мужиков, разбираться в тонкостях бабьего зловредного норова. Данила же сейчас обязан был разобраться, иначе непонятно, в какую сторону дальше двигаться. И потому он сгоряча решил припомнить все плохое, что знал про обеих девок.

За Настасьей числилось немало грехов - где-то в глубине души Данила, очевидно, и жениха ей не мог простить, того убитого прошлой зимой Юрашку Белого, - включая и отчаянное вранье, на которое даже дьяк Башмаков купился. За Авдотьицей Данила грехов не знал - с кем-то, конечно, жила невенчанная, но он этих людей в глаза не видывал...

- Что надулся, как мышь на крупу? - спросил Тимофей. - Не хочешь на кумушку напрасный поклеп возводить? А она тебя разве пожалела? Ты вспомни, как через ее вранье чуть тебя Разбойный приказ не загреб! Спасибо скажи Богдашке да дьяку Башмакову - отстояли! И спина цела осталась!

Это был веский довод - назвавшись другим именем, присвоив себе чужую судьбу, Настасья навела розыск на человека, по которому давно кнут и дыба тосковали, да и пропала, а потом подлинное ее звание с ремеслом и выплыли на свет Божий. Данила же и впрямь чудом тогда спасся.

- Нет веры твоей куме! - Тимофей выкрикнул это так убедительно, что Данила кивнул. - Нет! Авдотьица - та душой пряма! За деньги трудилась! А Настасья - как лисий хвост, туда-сюда, туда-сюда! ..

И показал рукой, как рыжий хвост, чиркая по снегу, заметает следы.

- Постой, постой! Тоже ангела непорочного сыскал - Авдотьицу! возмутился Богдаш. - Хорош ангел с Неглинки! За деньги еще и не то сотворит!

Данила поглядел на Желвака с надеждой - вот бы сейчас товарищ объяснил, что Настасья не может быть виновна во вранье, а как раз Авдотьица виновна!

- Данила! - Тимофей окликнул его яростно и грозно. - Не дай девкам себя вокруг пальца обвести!

- Меньше его слушай, Данила. Одна-то ведь точно правду сказала! перебил Желвак.

- Сдается мне... - начал было он. Тут оба товарища разом притихли, потому что за Данилой такое водилось - ни с того ни с сего догадаться о сути происходящего.

А он и высказать свою мысль боялся.

Не могла ему соврать Настасья, и все тут! Год назад - могла, и без всяких затруднений. Да и как врала - пылко, страстно, от всей души! Сейчас же нет, нет...

Он вспомнил, как она коснулась пальцами его щеки. После такого прикосновения вранье было бы предательством. А на предательство Настасья не способна. Он вспомнил, как она мстила за убитого жениха - и ведь не любила же всей душой, просто по-бабьи к сильному и надежному мужику в трудный миг прилепилась...

Касалась ли Настасья вот так Юрашкиной щеки? Обнимала ли его - так?..

То, что спаяло их тогда, ощущалось Данилой как цепь, длинная и тяжелая, обмотавшая их в миг объятия с ног до головы, и вес той цепи непременно должны были ощутить оба, не он один. Он не стал бы говорить красно и не дожил до таких лет, чтобы знать: то, что не сбылось, соединяет порой сильнее самого горячего брачного ложа. Но он чувствовал, что сила их безнадежного объятия - не сила его и ее рук, а совсем иное.

- Ну так - сдается тебе? - пришел на помощь Богдаш.

- Авдотьица врет.

- С чего ты взял? - возмутился Тимофей.

- С чего бы ни взял - давай-ка этот домысел обсудим, - Богдаш наконец-то скинул с плеч шубу, и она, вовремя прижатая спиной к дощатой стене за лавкой, давала ему и тепло, и удобство. - С чего бы вдруг до гостевания у Одинца Авдотьица нашу сторону держала, а потом переметнулась?

- Переманили, - хмуро предположил Данила. Ему и про Авдотьицу плохо думать не хотелось.

- Как - переманили? Поймали на вранье и сказали: ну-ка, девка, рассказывай, кто тебе заплатил за розыск, а мы заплатим вдвое?

- И такое быть могло, - согласился вдруг Тимофей. - Она деньги любит.

- А могло быть иное - среди бойцов былой полюбовник сыскался, заметил Богдаш. - У Одинца с братией сейчас денег-то немного, у них после Масленицы деньги появятся. Коли хорошо повоюют. Так, может, не деньгами ее взяли, а лаской.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});