Константин Павлович - Майя Кучерская

Во всем происходящем есть по меньшей мере одна странность — Константин явно медлил. Он не позволял называть себя императором, но и не подводил войска к присяге, словно бы ожидая, когда дело разъяснится окончательно. Хотя кто как не он должен был его окончательно разъяснить?

Но возможно, у этой предосторожности были причины. Существует свидетельство, как будто записанное со слов Михаила Лунина: «Когда великий князь Константин получил известие о смерти императора Александра, он, верный своему отречению, намеревался на другой день собрать полки Литовского корпуса, гвардейские и армейские, бывшие тогда в Варшаве, чтобы привести их к присяге императору Николаю. Начальники этих войск, любимцы великого князя, никак не хотели допустить того, желая видеть его самого императором, чтобы пользоваться его милостями и благоволением. Накануне принесения присяги все эти господа собрались у больного генерала Альбрехта и приняли единогласно решительное намерение заставить все полки вместо Николая присягнуть Константину и насильно возвести его на трон. На это дал согласие и действительный тайный советник Новосильцев, который тогда заведовал высшей администрацией церкви»{385}.[42]

Итак, за Константином стояла реальная сила, гораздо более внушительная, чем малочисленная «немецкая» партия и Российско-американская компания Марии Федоровны. Цесаревича вопреки его воле хотели возвести на престол приближенные, надеявшиеся на его милостивое по отношению к Польше и к ним самим правление. Заговор был предупрежден — генерал Красинский открыл великому князю о готовящемся замысле, и всё разрушилось. Добавим также, что, как показывает современный исследователь Ольга Эдельман, Константин мог не желать появляться в столице еще из-за опасения, что в Петербурге его буквально вынудят принять корону: судя по дневникам периода междуцарствия, Николай поначалу вполне искренне не хотел царствовать{386}.

Слухи

«Посадили Константина Павловича на царство, но которого Польша упросила остаться у них королем, а то мы без тебя пропадем; у нас такого короля не бывало и нас без тебя паны разорят, то он послушал и отказался от русского престолу».

«Будто бы цесаревич домогается быть вице-королем Польши, с тем, чтоб в Царстве Польском присоединить не только Белоруссию, Литву, Волынию и Подолию, но и Смоленскую и Киевскую губернию»{387}.

ПРИЮТ СПОКОЙСТВИЯ

Цесаревич не объявил истины до тех пор, пока не убедился в ней сам. Выяснилась она в двухнедельной переписке с братом и императрицей. Обратимся вновь к этому челночному движению между столицей и Варшавой, от которого до сих пор пестрит у историков в глазах.

26 ноября в Петербург пришла весть о смерти государя, 27-го Петербург присягал новому государю Константину Павловичу. В тот же день Николай призвал одного из ближайших друзей Константина, действительного статского советника Федора Петровича Опочинина. Николай попросил его отправиться в Варшаву, с тем чтобы привезти от Константина формальное отречение — на этом настаивал Милорадович. По дороге в Варшаву, в Нарве, Опочинин встретился с великим князем Михаилом Павловичем, который ехал в противоположном направлении — из Варшавы в Петербург, с письмами цесаревича об отречении. Опочинин повернул назад, решив, что писем будет достаточно. Михаил Павлович приехал в столицу 3 декабря, но, к всеобщему изумлению, не торопился присягать Константину — сейчас же пошли разговоры, недоумения, и спустя два дня Михаил Павлович скрылся от толков прочь, 5 декабря опять отправившись в Варшаву якобы для того, чтобы успокоить Константина Павловича относительно здоровья императрицы (но на этот раз до Польши он так и не доехал и снова вернулся в Петербург).

Вечером 2 декабря фельдъегерь привез, наконец, в Варшаву известие о присяге Константину. Присяга многое меняла, дело было сделано, Россия обещалась служить новому императору — ему оставалось лишь согласиться царствовать или же лично приехать в столицу, чтобы публично, на глазах народа подтвердить свой отказ от престола. Но вместо Константина 6 декабря в Петербург приехало очередное письмо цесаревича—с новым подтверждением решимости не царствовать и странным обещанием, сильно напоминавшим угрозу: «Приглашение ваше приехать скорее к вам не может быть принято мною, и я объявляю вам, что я удалюсь еще далее, если всё не устроится сообразно воле покойного нашего императора»{388}.

8 декабря до Варшавы доехал и второй посланник с просьбой Николая решить участь его окончательно, и вновь Константин ответил и брату, и матушке, что на престол не взойдет, а в столицу не приедет. «Если бы я приехал теперь же, то это имело бы такой вид, будто я водворяю на трон моего брата, он же это должен сделать сам…»{389} Этого-то ему, похоже, особенно не хотелось — собственными руками водворять на трон брата.

12 декабря, в тот самый день, когда Николай узнал о готовящемся заговоре, этот третий по счету отказ цесаревича достиг Петербурга. Отказываясь от короны и приезда, цесаревич мог сделать и другой, совсем уж не обременительный для него жест, о котором тоже просили его Николай Павлович и Мария Федоровна, — написать официальный акт отречения от престола. Но и того он не хотел совершить — от престола отрекаются императоры, он же императором, по собственному его убеждению, ни минуты не был. Николай Павлович и Мария Федоровна согласились бы даже и на облеченное в торжественную форму «объявление» с прямым обращением к народу — подобное тому, какое он и написал, но спустя годы, адресуя его «любезнейшим своим соотчичам»{390} (обращение, так и оставшееся под спудом). Однако в 1825 году и объявления Константин писать не стал, искренне переживая, скорбя об Александре, не скрывая недовольства поторопившимся с присягой Петербургом, гордясь собственной непоколебимостью… и думая в столь решительную для Российской империи минуту об одном себе!

Для того чтобы хоть как-то растопить разраставшийся с каждым днем снежный ком проблем и противоречий, Константин Павлович не сделал ничего. Более того, он усугубил и многократно осложнил и без того непростое положение — подлинно, «не чувствуя в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть, когда бы то ни было, возведену на то достоинство, к которому по рождению» имел право. Любопытно, что на каждое недействие у Константина было объяснение. Не отрекаюсь от престола, потому что его и не принимал. Не еду в столицу, потому что это воспримут как посягательство на корону. В том, что не совершить поступка всегда проще, чем его совершить, Константин, кажется, так никогда себе и не признался, позднее обвиняя во всех петербургских беспорядках ошибочные действия «местных властей»{391}.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});