Русский романс - Антология

ИВАН ГОЛЬЦ-МИЛЛЕР

(1842–1871)

509. «Слу-ша́й!»[515]

Как дело измены, как совесть тирана,        Осенняя ночка черна…Черней этой ночи встает из тумана        Видением мрачным тюрьма.Кругом часовые шагают лениво;        В ночной тишине, то и знай,Как стон, раздается протяжно, тоскливо:                — Слу-ша́й!..

Хоть плотны высокие стены ограды,        Железные крепки замки,Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды        И всюду сверкают штыки,Хоть тихо внутри, но тюрьма — не кладбище,        И ты, часовой, не плошай:Не верь тишине, берегися, дружище;                — Слу-ша́й!..

Вот узник вверху за решеткой железной        Стоит, прислонившись к окну,И взор устремил он в глубь ночи беззвездной,        Весь словно впился в тишину.Ни звука!.. Порой лишь собака зальется,        Да крикнет сова невзначай,Да мерно внизу под окном раздается:                — Слу-ша́й!..

«Не дни и не месяцы — долгие годы        В тюрьме осужден я страдать,А бедное сердце так жаждет свободы, —        Нет, дольше не в силах я ждать!..Здесь штык или пуля — там воля святая…        Эх, черная ночь, выручай!Будь узнику ты хоть защитой, родная!..»                — Слу-ша́й!..

Чу!.. Шелест… Вот кто-то упал… приподнялся…        И два раза щелкнул курок…«Кто и́дет?..» Тень мелькнула — и выстрел раздался,        И ожил мгновенно острог.Огни замелькали, забегали люди…        «Прощай, жизнь, свобода, прощай!» —Прорвалося стоном из раненой груди…                — Слу-ша́й!..

И снова всё тихо… На небе несмело        Луна показалась на миг.И, словно сквозь слезы, из туч поглядела        И скрыла заплаканный лик.Внизу ж часовые шагают лениво;        В ночной тишине, то и знай,Как стон, раздается протяжно, тоскливо:                — Слу-ша́й!..

<1864>

АЛЕКСАНДР НАВРОЦКИЙ

(1839–1914)

510. Утес Стеньки Разина[516]

Есть на Волге утес, диким мохом оброс      Он с боков от подножья до края,И стоит сотни лет, только мохом одет      Ни нужды, ни заботы не зная

На вершине его не растет ничего,      Там лишь ветер свободный гуляет,Да могучий орел свой притон там завел      И на нем свои жертвы терзает.

Из людей лишь один на утесе том был,      Лишь один до вершины добрался,И утес человека того не забыл      И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год по церквам на Руси      Человека того проклинают,Но приволжский народ о нем песни поет      И с почетом его вспоминает.

Раз ночною порой, возвращаясь домой,      Он один на утес тот взобралсяИ в полуночной мгле на высокой скале      Там всю ночь до зари оставался,

Много дум в голове родилось у него,      Много дум он в ту ночь передумал,И под говор волны, средь ночной тишины,      Он великое дело задумал,

И, задумчив, угрюм от надуманных дум,      Он наутро с утеса спустилсяИ задумал идти по другому пути —      И идти на Москву он решился.

Но свершить не успел он того, что хотел      И не то ему пало на долю;И расправой крутой да кровавой рекой      Не помог он народному горю.

Не владыкою был он в Москву привезен,      Не почетным пожаловал гостем,И не ратным вождем, на коне и с мечом,А в постыдном бою с мужиком-палачом      Он сложил свои буйные кости.

И Степан будто знал — никому не сказал,      Никому своих дум не поведал.Лишь утесу тому, где он был, одному      Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес, и хранит      Он заветные думы Степана;И лишь с Волгой одной вспоминает порой      Удалое житье атамана.

Но зато, если есть на Руси хоть один,      Кто с корыстью житейской не знался,Кто неправдой не жил, бедняка не давил,Кто свободу, как мать дорогую, любил      И во имя ее подвизался, —

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет      И к нему чутким ухом приляжет,И утес-великан всё, что думал Степан,      Всё тому смельчаку перескажет.

1864(?)

ЛЕОНИД ТРЕФОЛЕВ

(1839–1905)

511. Ямщик[517]

Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим,      Сидишь, как невольник, в затворе.И чаркой и трубкой тебя наградим,      Когда нам поведаешь горе.

Не тешит тебя колокольчик подчас,      И девки не тешат. В печалиДва года живешь ты, приятель, у нас, —      Веселым тебя не встречали.

«Мне горько и так, и без чарки вина,      Немило на свете, немило!Но дайте мне чарку; поможет она      Сказать, что меня истомило.

Когда я на почте служил ямщиком,      Был молод, водилась силенка.И был я с трудом подневольным знаком,      Замучила страшная гонка.

Скакал я и ночью, скакал я и днем;      На водку давали мне баря,Рублевик получим и лихо кутнем,      И мчимся по всем приударя.

Друзей было много. Смотритель не злой;      Мы с ним побраталися даже.А лошади! Свистну — помчатся стрелой…      Держися седок в экипаже!

Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,      Лошадок порядком измучишь;Зато, как невесту везешь с женихом,      Червонец наверно подучишь,

В соседнем селе полюбил я одну      Девицу. Любил не на шутку;Куда ни поеду, а к ней заверну,      Чтоб вместе пробыть хоть минутку.

Раз ночью смотритель дает мне приказ;      „Живей отвези эстафету!“Тогда непогода стояла у нас,      На небе ни звездочки нету.

Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня      И злую ямщицкую долю,Схватил я пакет и, вскочив на коня,      Помчался по снежному полю.

Я еду, а ветер свистит в темноте,      Мороз подирает по коже.Две версты мелькнули, на третьей версте…      На третьей… О господи боже!

Средь посвистов бури услышал я стон,      И кто-то о помощи просит.И снежными хлопьями с разных сторон      Кого-то в сугробах заносит.

Коня понукаю, чтоб ехать спасти;      Но, вспомнив смотрителя, трушу,Мне кто-то шепнул: на обратном пути      Спасешь христианскую душу.

Мне сделалось страшно. Едва я дышал,      Дрожали от ужаса руки.Я в рог затрубил, чтобы он заглушал      Предсмертные слабые звуки.

И вот на рассвете я еду назад.      По-прежнему страшно мне стало,И как колокольчик разбитый, не в лад,      В груди сердце робко стучало.

Мой конь испугался пред третьей верстой      И гриву вскосматил сердито:Там тело лежало, холстиной простой      Да снежным покровом покрыто.

Я снег отряхнул — и невесты моей      Увидел потухшие очи…Давайте вина мне, давайте скорей.      Рассказывать дальше — нет мочи!»

<1868>

АЛЕКСЕЙ ИВАНОВ-КЛАССИК

(1841–1894)

512. В остроге[518]

Звенит за стенами острогаОбычный полуночи бой,И брякнул ружьем у порогаВздремнувший на миг часовой.Назло утомленному взору,Опять сквозь решетку окнаБросает в позорную норуБезжизненный луч свой луна.

На пук полусгнившей соломыПрипал я, и видится мне:Под кровлею отчего домаЖиву я в родной стороне.Я вижу: в семье разореннойБывалого счастья следы,Мне снится отец изнуренныйПод игом нежданной беды.

И образ страдалицы милый,И горю покорная мать,И тот, кто сгубил наши силы,Кто мог наше счастье отнять,Пред кем я, собой не владея,Покончил о жизни вопросВ тот миг, как с ножом на злодеяПреступную руку занес…

И снится, что будто встаю яОт тяжкого долгого сна,Что в очи глядит мне, ликуяБлаженством небесным, весна.Но цепи со звуком упрекаС колен упадают, звеня,И черные думы далеко,Далеко уносят меня…

<1873>

ДМИТРИЙ САДОВНИКОВ