Русский романс - Антология

ДМИТРИЙ ДАВЫДОВ

(1811–1888)

504. Думы беглеца на Байкале[506]

Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулевая бочка…Ну, Баргузин[507], пошевеливай вал…        Плыть молодцу недалечко.

Долго я звонкие цепи носил;Худо мне было в норах Акатуя[508],Старый товарищ бежать пособил,        Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь;Горная стража меня не видала,В дебрях не тронул прожорливый зверь.        Пуля стрелка — миновала.

Шел я и в ночь и средь белого дня;Близ городов я поглядывал зорко;Хлебом кормили крестьянки меня,        Парни снабжали махоркой.

Весело я на сосновом бревнеВплавь чрез глубокие реки пускался;Мелкие речки встречалися мне —        Вброд через них пробирался.

У моря струсил немного беглец;Берег обширен, а нет ни корыта;Шел я каргой[509] и пришел наконец        К бочке, дресвою[510] замытой.

Нечего думать — бог счастья послал:В этой посудине бык не утонет;Труса достанет и на судне вал —        Смелого в бочке не тронет.

Тесно в ней было бы жить омулям;Рыбки, утешьтесь моими словами:Раз побывать в Акатуе бы вам —        В бочку полезли бы сами!

Четверо суток верчусь на волне;Парусом служит армяк дыроватый,Добрая лодка попалася мне,        Лишь на ходу мешковата.

Близко виднеются горы и лес,Буду спокойно скрываться под тенью,Можно и тут погулять бы, да бес        Тянет к родному селенью.

Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулевая бочка…Ну, Баргузин, пошевеливай вал…        Плыть молодцу недалечко!

<1858>

АЛЕКСАНДР АММОСОВ

(1823–1866)

505. Элегия («Хас-Булат удалой!..»)[511]

«Хас-Булат удалой!Бедна сакля твоя;Золотою казнойЯ осыплю тебя.

Саклю пышно твоюРазукрашу кругом,Стены в ней обобьюЯ персидским ковром.

Галуном твой бешметРазошью по краямИ тебе пистолетМой заветный отдам.

Дам старее тебяТебе шашку с клеймом,Дам лихого коняС кабардинским тавром.

Дам винтовку мою,Дам кинжал Базалай, —Лишь за это своюТы жену мне отдай.

Ты уж стар, ты уж сед,Ей с тобой не житье.На заре юных летТы погубишь ее.

Тяжело без любвиЕй тебе отвечатьИ морщины твоиНе любя целовать.

Видишь, вон Ямман-СуМоет берег крутой,Там вчера я в лесуБыл с твоею женой.

Под чинарой густойМы сидели вдвоем,Месяц плыл золотой,Все молчало кругом.

И играла рекаПерекатной волной,И скользила рукаПо груди молодой.

Мне она отдаласьДо последнего дняИ аллахом клялась,Что не любит тебя!»

Крепко шашки сжималХас-Булат рукоятьИ, схватясь за кинжал,Стал ему отвечать:

«Князь! рассказ длинный твойТы напрасно мне рек,Я с женой молодойВас вчера подстерег.

Береги, князь, казнуИ владей ею сам,За неверность женуТебе даром отдам.

Ты невестой своейПолюбуйся поди, —Она в сакле моейСпит с кинжалом в груди.

Я глаза ей закрыл,Утопая в слезах,Поцелуй мой застылУ нее на губах».

Голос смолк старика,Дремлет берег крутой,И играет рекаПерекатной волной.

<1858>

ИВАН СУРИКОВ

(1841–1880)

506. В степи («Кони мчат-несут…»)[512]

Кони мчат-несут,Степь все вдаль бежит;Вьюга снежнаяНа степи гудит.

Снег да снег кругом;Сердце грусть берет;Про моздокскуюСтепь ямщик поет…

Как простор степнойШироко-велик;Как в степи глухойУмирал ямщик;

Как в последний свойПередсмертный часОн товарищуОтдавал приказ:

«Вижу, смерть меняЗдесь, в степи, сразит. —Не попомни, друг,Злых моих обид.

Злых моих обид,Да и глупостей,Неразумных слов,Прежней грубости.

Схорони меняЗдесь, в степи глухой;Вороных конейОтведи домой.

Отведи домой,Сдай их батюшке;Отнеси поклонСтарой матушке.

Молодой женеТы скажи, друг мой,Чтоб меня онаНе ждала домой…

Кстати ей ещеНе забудь сказать:Тяжело вдовойМне ее кидать!

Передай словцоЕй прощальноеИ отдай кольцоОбручальное.

Пусть о мне онаНе печалится;С тем, кто по сердцу,Обвенчается!»

Замолчал ямщик,Слеза катится…А в степи глухойВьюга плачется.

Голосит она,В степи стон стоит,Та же песня в нейЯмщика звучит:

«Как простор степнойШироко-велик;Как в степи глухойУмирал ямщик».

<1869>, <1877>

507. Швейка[513]

Умирая в больнице, тревожноШепчет швейка в предсмертном бреду:«Я терпела насколько возможно,Я без жалоб сносила нужду.Не встречала я в жизни отрады,Много видела горьких обид;Дерзко жгли меня наглые взглядыБезрассудных, пустых волокит.И хотелось уйти мне на волю,И хотелось мне бросить иглу, —И рвалась я к родимому полю,К моему дорогому селу.Но держала судьба-лиходейкаМеня крепко в железных когтях.Я, несчастная, жалкая швейка,В неустанном труде и слезах,В горьких думах и тяжкой печалиСвой безрадостный век провела.За любовь мою деньги давали —Я за деньги любить не могла;Билась с горькой нуждой, но развратомНе пятнала я чистой душиИ, трудясь через силу, богатымПродавала свой труд за гроши…Но любви мое сердце просило —Горячо я и честно любила…Оба были мы с ним бедняки,Нас обоих сломила чахотка…Видно, бедный — в любви не находка!Видно, бедных любить не с руки!..Я мучительной смерти не трушу,Скоро жизни счастливой лучиОзарят истомленную душу, —Приходите тогда, богачи!Приходите, любуйтеся смелоРанней смертью девичьей красы,Белизной бездыханного тела,Густотой темно-русой косы!»

1873(?)

508. Казнь Стеньки Разина[514]

Точно море в час прибоя,Площадь Красная гудит.Что за говор? что там противМеста лобного стоит?

Плаха черная далекоОт себя бросает тень…Нет ни облачка на небе…Блещут главы… Ясен день.

Ярко с неба светит солнцеНа кремлевские зубцы,И вокруг высокой плахиВ два ряда стоят стрельцы.

Вот толпа заколыхалась, —Проложил дорогу кнут:Той дороженькой на площадьСтеньку Разина ведут.

С головы казацкой сбритыКудри черные как смоль;Но лица не изменилиКазни страх и пытки боль.

Так же мрачно и сурово,Как и прежде, смотрит он, —Перед ним былое времяВосстает, как яркий сон:

Дона тихого приволье,Волги-матушки простор,Где с судов больших и малыхБрал он с вольницей побор;

Как он с силою казацкойРыскал вихорем степнымИ кичливое боярствоТрепетало перед ним.

Душит злоба удалого,Жгет огнем и давит грудь,Но тяжелые колодкиС ног не в силах он смахнуть.

С болью тяжкою оставилВ это утро он тюрьму:Жаль не жизни, а свободы,Жалко волюшки ему.

Не придется Стеньке кликнутьКлич казацкой голытьбеИ призвать ее на помощьС Дона тихого к себе.

Не удастся с этой силойСилу ратную тряхнуть, —Воевод, бояр московскихВ три погибели согнуть,

«Как под городом Симбирском(Думу думает Степан)Рать казацкая побита,Не побит лишь атаман.

Знать, уж долюшка такая,Что на Дон казак бежал,На родной своей сторонкеВо поиманье попал,

Не больна мне та обида,Та истома не горька,Что московские бояреЗаковали казака,

Что на помосте высокомПоплачусь я головойЗа разгульные потехиС разудалой голытьбой.

Нет, мне та больна обида,Мне горька истома та,Что изменою-неправдойГолова моя взята!

Вот сейчас на смертной плахеСрубят голову мою,И казацкой алой кровьюЧерный помост я полью…

Ой ты, Дон ли мой родимый!Волга-матушка река!Помяните добрым словомАтамана-казака!..»

Вот и помост перед Стенькой…Разин бровью не повел.И наверх он по ступенькамБодрой поступью взошел.

Поклонился он народу,Помолился на собор…И палач в рубахе краснойВысоко взмахнул топор…

«Ты прости, народ крещеный!Ты прости-прощай, Москва…»

И скатилась с плеч казацкихУдалая голова.

<1877>

ИВАН ГОЛЬЦ-МИЛЛЕР