Глаза Авроры - Дарья Норок

class="p1">— Разочарован? — спросил я, усмехнувшись.

Он почесал свой шрам и нахмурился.

— Мы же в тюрьме. Здесь каждый кого-то да убил.

Вначале я подумал, что он пошутил, но Нахит сидел с совершенно серьезным видом и смотрел куда-то перед собой — в пустоту.

До конца прогулочного часа мы молчали. Каждый погрузился в свои мысли. Нахит был прав, я стыдился открывать правду о себе человеку, который, возможно, был намного хуже меня.

Когда заключенным оставалось наслаждаться мнимой свободой еще минут десять, Нахит повернул ко мне лицо. В его глазах появилась жалость.

— Я разговаривал с Дорис, — произнес он.

Я выжидающе смотрел на него и не понимал, что он хочет этим сказать. Нахит медлил.

— Я не верил, что ты здоров. Тебя не должны были уводить из больницы.

— Да какая уже разница! — безразлично кинул я и посмотрел на башню с часами. Оставалось минут семь до того момента, как затрещит звонок, оповещавший о конце прогулки.

— Дорис сказала, что ты все равно не жилец.

— Я тебе про это и сам сказал.

«Значит, и эта мигера куплена Люком», — подумал я.

— Нет. Она сказала, что кровь у тебя дрянная, как и ты сам. Что с такой кровью долго не живут.

Я ошарашенно уставился на Нахита.

— Что значит «дрянная»? — тихо переспросил я.

Нахит пожал плечами. Несмотря на то, что иранцу было ужасно не ловко говорить мне о том, что я смертельно болен, он не отводил от меня своих голубых глаз.

Вот почему меня выперли из больницы: тратить на без пяти минут мертвеца казенные лекарства было бессмысленно.

— Это точно? — спросил я.

В этот момент прозвенел сигнал. Заключенные начали вяло идти ко входу, где их ждало три охранника. Нахит встал на ноги, но не двинулся с места.

— Она дерзкая женщина, но не лгунья.

Иранец вздохнул и отвернулся. Это был наш последний разговор.

Кровь в ушах застучала так, что я не различал других звуков. Ноги окаменели, а тело стало ватным. Я настолько свыкся с мыслью о том, что моя смерть придет от Люка, что новая информация выбила из меня остатки жалости к себе. Я очнулся только тогда, когда услышал разъяренный крик охранника. Он обращался ко мне. Я был последним, кто остался за ограждением.

Вернувшись в камеру, я все-таки решил написать письмо Люку. Вначале я думал, что хочу рассказать ему о нашей с Джин интрижке, но не смог. Слова сами собой начали складываться в исповедь. Я признал вину, но прощения не просил. А смысл? Мне легче не станет, даже если случится чудо и Люк действительно меня простит. Да и ему от моих извинений толку никакого. В первую очередь он решит, что я пытаюсь примириться с ним, чтобы избежать его кары. Я не хотел походить на унижавшегося слюнтяя, который испугался мести. Нет. Это будет простая исповедь. В конце я добавил кое-что важное. Надеюсь, это окажется правдой.

Письмо я отправил только спустя месяц. Я ждал момента, когда у меня все будет готово. Отдав конверт тюремному почтальону, я стал ждать ночи. В тот момент, когда я понял, что все спят и охрана сделает следующий обход еще не скоро, я достал из под подушки пять свертков. Они все были обмотаны в целлофан, который я не вскрывал. Я очень медленно, чтобы не создавать большого шума, раскрыл их и положил перед собой. «Этого должно хватить».

Люк откроет мое письмо и прочтет о том, что я ни капли не испугался его мести. В этих строчках будет написано, что я признаю вину и хочу наказания за свое преступление. Но не от его рук. И уж тем более не от той болезни, что сидит в моем теле, что бы то ни было. Я сам со всем покончу. Брат Авроры думал, что я на такое не способен — что я малодушен и труслив. Но в тот момент, когда он дочитает письмо, я уже это сделаю. В конце исповеди Люк прочтет о том, что я отправляюсь к его сестре, туда, где она будет счастлива. И о том, что я передам ей привет от него. Чуть позже все узнают, что я покончил жизнь самоубийством с помощью убойной дозы наркотиков. Начнутся разбирательства, и в любом случае выяснят, кто стоял за этим. Хоть это в мои планы не входило, но Люк с Джин сами попадут в тюрьму.

Предыдущий месяц тянулся дольше, чем все мое заключение вместе взятое. Мне приходилось все время изображать человека в постоянных муках. Тюремщик, который приносил мне очередную дозу, был полностью уверен, что я употребляю ее по назначению. Тянуть уже было нельзя. Другие заключенные сегодня заметили мое странное поведение. Было сложно изображать наркомана для тюремщиков и стараться вести себя естественно для заключенных. Пару раз меня замечали, когда я изображал ломку. Большинство из них знают, что такое наркотики, поэтому сразу поняли, что к чему. Наверняка завтра старший спросит с меня. И меня либо убьют, либо я отдам им свертки. А если я их отдам, то шестерка Люка снова отправит меня в больницу. Поэтому действовать нужно именно сейчас.

Я крепко закрыл глаза и увидел перед собой Аврору. Она улыбалась и протянула мне руку. Я в малейших подробностях представил ее: длинные ресницы, веснушки на щеках, морщинки в уголках глаз. Я открыл глаза и взял первый шприц, пытаясь сохранить ее образ в голове. Тусклого света, который исходил от лампы в самом начале коридора, хватило для того, чтобы разглядеть самую большую вену на руке. Я вколол первую дозу. По руке поползла теплая волна. Схватив второй шприц, я повторил процедуру. Теперь останавливаться было нельзя — остается только доделать начатое. Третий, четвертый… На пятом мне было сложно сосредоточиться. Веки налились свинцом. Я с трудом вколол последнюю дозу и расслабил все тело. Шприц глухо упал на пол. Стук пластикового сосуда раздался эхом у меня в ушах, который постепенно перерос в гул. Гудение раздвоилось, превращаясь в подобие музыки. Добавились пищащие звуки. Внезапно я ощутил прохладу летней ночи. Перед глазами вспыхнули яркие разноцветные огни, на фоне которых появился женский силуэт. Ее волосы и воздушное белое платье развевал ветер. Она тянула меня за руку в сторону какого-то ларька. Там продавали сладкую вату. Мы снова были на ярмарке. Вокруг мигали огни, смеялись люди и играла громкая музыка. Я взял руку Авроры и посмотрел на кольцо. Большой голубой камень украшал ее безымянный палец. Я перестал держать образ моей жены в голове