Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

Завышенных надежд на то, что Ю. Эхтернах и его коллеги схватят суть, я не возлагал. И не им предназначался мой монолог 17 марта 1971 г. Предположи, однако, сколь бурными окажутся отклики, наверное, выбрал бы других собеседников для раздумий вслух. Или поступил бы так, как, журя меня за неосторожность, советовал Громыко: «Ответы на свои вопросы вы найдете в тексте договора».

Оппозицию заботило тогда одно – поднять, и повыше, вал недовольства против «восточной политики» социал-либеральной коалиции. Мой призыв к преодолению стереотипов и к добрососедству лишь разъярил. Злые глаза не видят добра – в копилке мудрости почти каждого народа есть на сей счет отметка.

Если свое кажется лучшим – не страшно. Опасно тогда, когда свое становится единственно верным. Нельзя себя любить и жалеть до такой степени, чтобы из поля зрения исчезали уступки другой стороны, связанные с подведением черты под прошлым.

Мне хотелось дать понять, что Московский договор не заменяет мирного договора. Поэтому при всем желании он не может влечь за собой отмены положений статей 53 и 107 Устава ООН. По Западному Берлину я расставил, как виделось мне, основные вехи будущего практического урегулирования. Позднее большинство из них было принято США и другими державами. Сравните сентябрьские четырехсторонние документы 1971 г. с моими мартовскими тезисами, многозначительные параллели не укроются от вас.

Но молодые христианские демократы сочли, что фортуна им улыбнулась, посол подставился. В дискуссию включился В. Шеель. Он выступил с разъяснением, не совсем, однако, таким, которого желала оппозиция. Шеель подтвердил, что форма федерального присутствия в Берлине (Западном) «ненормальная». В ходе специальных дебатов, устроенных в бундестаге, объяснялся министр без портфеля X. Эмке. Выступлений от ХДС/ХСС насчитывалось с дюжину. От Р. Барцеля и К.-Г. Кизингера до Й.-Б. Градля и барона фон унд цу Гуттенберга. С подачи «молодых» прикидывалось, а не потребовать ли аннулирования агремана, выданного мне.

Выдвинули бы, и, как знать, не состоялся бы я в качестве посла. По примеру В. А. Зорина. Он выдержал в Бонне около полугода, после чего ему дома нашлось другое занятие, а мое пребывание в столице ФРГ свелось бы к трем декабрьским дням 1970 г. Советско-западногерманские отношения, разумеется, не впали бы в летаргию. Их нормализация диктовалась объективными потребностями обоих государств. Не без временных потерь она получила бы несколько иную проекцию. В отношении западноберлинского соглашения это можно утверждать определенно. На благо или в ущерб – никто теперь не вычислит.

К середине марта 1971 г. наша с Э. Баром ворожба вокруг Берлина продвинулась уже далеко. Не ради красного словца я сравнил наше затворничество с ворожбой. Риск, что нас обвинят в ереси и предадут в руки политической инквизиции, был велик. Ни прогноз В. Брандта, выраженный с учетом промежуточного баланса, что провал четырехсторонних переговоров на данной стадии «маловероятен», ни карт-бланш, данный мне Брежневым, не являлись страховым полисом. Каждый раз, отправляясь на встречу в Западном Берлине, я не знал, что меня ждет по возвращении, удастся ли доказать начальству обоснованность развивавшихся мною идей.

Встреча с участием посла США в ФРГ К. Раша чуть не расстроилась из-за досадной неувязки. Прилетаю в Берлин. День нерабочий. Кто-то забыл предупредить офицера безопасности, который сопровождал меня в западную часть города и знал точный адрес, что вечером нам предстоит «операция». В назначенный час привычная машина, но с незнакомым мне сотрудником стоит у подъезда посла – и в путь. Уже в американском секторе мой сопровождающий спрашивает:

– Так куда вас доставить?

– Вам лучше знать. Я названия улицы и номера дома не запоминал.

– Мне приказано быть в вашем распоряжении. Детали мне не раскрывались.

Из соображений конспирации каждая моя поездка выполнялась по сжатому графику и меняющимся маршрутам. Смотрю на часы. Возвращаться назад времени нет. Ничего другого не остается, как по фрагментам восстанавливать примерную панораму. Вот тут с главной улицы мы сворачивали в лабиринт вилл. Похожий переулок. Проезжаем его насквозь. Дома уполномоченного нет. Вторая, третья проба – без толку. Возвращаемся на главную улицу. Точно, съезжали здесь и где-то поворачивали направо. Куда же нужный дом запропастился? Уже вечереет. В сумерках все постройки, как кошки, серые. Последняя попытка. Опять на главную дорогу, съезд, сразу берем вправо. Вот он, голубчик! У ворот хаусмайстер. Чуть поодаль машины, в которых сидят подтянутые молодцы. Не иначе как охрана К. Раша.

Нескладно вышло. Планировалось, что я приеду за полчаса до Раша. Его службе безопасности не обязательно было меня видеть. Кроме того, Э. Бар собирался ввести меня в курс своих разговоров с послом США. А вышло так, что Раш ждал меня и вместе с хозяином строил догадки: самолет подвел, машина сломалась или в последний момент Москва передумала, решила обойтись без трио и, следовательно, без разговоров с ФРГ по Западному Берлину?

Вздох облегчения приветствовал меня. Вместе посмеялись над нелепостью, доставившей треволнения и которая могла, не сыщись нужный дом, породить спекуляции. Скольким случайностям, роковым несовпадениям история обязана драматическими надломами, упущенными шансами, склоками на высших и прочих уровнях? Иван Грозный не дождался ответа на предложение – ради «великой дружбы» – руки и сердца Марии Гастингс, племянницы британской королевы Елизаветы, и умер за игрой в шахматы с Биркином. Петру I недостало одного вздоха, чтобы вымолвить последнюю волю, возможно избавившую бы Россию от перебора в XVIII в. императриц. На четверть часа запоздала телеграмма из Хельсинки, которая могла предотвратить бесславную советско-финляндскую «зимнюю войну» 1939/40 г. И почти никогда загодя неизвестно, быть тебе лишней или нужной спицей в колеснице.

Встреча с К. Рашем чем-то походила на смотрины. Ф. Саган принадлежит меткое наблюдение: первый мимолетный обмен взглядами говорит мужчине и женщине, может или не может что-либо возникнуть между ними. Нечто сходное присуще также дипломатам и политикам.

Не стремление понравиться друг другу руководило, смею думать, нами в тот вечер. И даже не желание произвести впечатление нескованностью мышления. Душа нараспашку, как и чопорность, были одинаково неуместны, когда тестировалось, есть ли почва, на которой предстояло совместиться нашим личностным особенностям. Деловитость, рассудительность, искусство слушать и слышать – они, судя по первому впечатлению, не чужды моему американскому коллеге. Если так, можно рассчитывать на серьезное и солидное сопоставление точек зрения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});