Государыня - Александр Антонов

Путешествие из Вильно в Краков оказалось очень трудным. Елена простудилась во время верховой езды ещё на пути к Гродно и до самого Кракова мучилась лихорадкой и не покидала тёплую карету. Её то бросало в жар, то знобило. Знахари поили её лекарственными отварами, смазывали–растирали барсучьим жиром. Лишь вблизи Кракова Елена пришла в себя. В теле появилась небывалая лёгкость, в душе — жажда жизни и перемен. «Смотри‑ка, болести во благо пошли», — подумала Елена и поделилась своим душевным состоянием с Анной: — Чудеса да и только, Аннушка. То меня тоска грызла, печали съедали и ещё невесть что, а тут будто вновь на свет появилась. Всё в радость мне, всё влечёт.

   — Выходит, с хворью минувшее ушло. Ныне за окоём можно посмотреть, какая новина ждёт, — рассудила Анна.

   — Ан нет, не буду заглядывать за окоём, там опять страсти витают, — смеясь, ответила Елена. — Одним Божьим днём буду жить, его сладость пить.

Как сказала, так и начала жить: день благополучно прошёл — и счастлива. И в столицу Польши будущая королева приехала в радужном настроении, с жаждой наконец‑то пожить для себя.

В Кракове конец ноября выдался благодатным, светило солнце, было тепло, город утопал в золоте листвы. Она была прекрасной всюду: на деревьях, на мостовых улиц, на брусчатке площадей. Старинные дворцы и замки Дворцового холма поразили Елену живописностью и величием. Но больше всего понравились ей горожане — живой народ, умеющий петь, плясать и веселиться. Радостными многолюдными плясками встречали они короля и королеву. По такому поводу Александр и Елена пересели в открытый экипаж и тем несказанно порадовали горожан, особенно молодых поляков, которые восторгались красотой Елены. В Кракове никого не интересовало, какую веру она исповедует. Поляки были горды тем, что у них теперь самая красивая королева в Европе.

День величального торжества по случаю коронования Александра был назначен на 1 декабря 1501 года. Краков ликовал и бушевал с утра. Поляки были довольны тем, что на трон поднимался добрый и милосердный король. В полдень процессия подъехала к кафедральному собору, и под песнопения огромного хора Александра ввели в храм. Близ алтаря Александра встретил его брат — архиепископ краковский Фридрих. Он сильно постарел, лицо было измождённым, словно его мучили внутренние болезни. После троекратного лобызания Фридрих произнёс проповедь, потом началась церемония коронования. Королевскую корону Польши возложил на Александра архиепископ Фридрих. Он тихо сказал брату:

   — Носи её с честью, не запятнай разгульем, как в Вильно. Встань на трон твердо, правь милосердно и праведно. Тогда подданные твои воздадут тебе по делам твоим, и будешь ты в чести у сейма.

   — Спасибо, славный брат, за вразумление, — ответил также тихо уже венчанный на королевство Польши потомок Ягеллонов.

Елены рядом с Александром не было. О том позаботились священнослужители. Но она в этот день побывала на богослужении в православном храме — небольшой каменной церкви — в квартале, где жила община русских. Причина и здесь оставалась одна: она не предала православие и не поддалась на увещевания архиепископа Фридриха принять католичество и быть коронованной. «Она упорно держалась веры греческой и не подавала никакой надежды на лучшее, а от уставов Римской церкви совершенно отвращалась», — уведомлял позже папу римского архиепископ Фридрих.

Вины в том россиянка не чувствовала. Великая княгиня Елена, пример которой в случае измены православию мог принести всем православным христианам объединённого королевства непоправимую беду, оставалась непоколебимой. В Кракове и самой Польше приняли это как должное, отнеслись к Елене милосерднее, чем в Вильно. Её не пытались удалить от мужа. И всё это вершилось вопреки повелению папы римского Александра VI. Стольный град Краков стал домом Елены более чем на пять лет. Поляки забыли, что она не коронована, и чтили её как королеву польскую и великую княгиню литовскую.

Глава двадцать шестая. ПЕЧАЛИ В ВАВЕЛЕ

Казалось бы, у великой княгини и королевы Елены после переезда из Вильно в Краков не было причин жаловаться на судьбу, сетовать на супруга. Александр, хотя и привёз из Вильно многих своих придворных и близких вельмож, однако уже не собирал их на попойки. Правда, иной раз у него прорывалась жажда пображничать в кругу своих «друзей», повеселиться с ними, но все эти попытки пресекал брат Фридрих. Властью главы польской церкви он запретил Александру пить хмельное. Александр принял этот запрет как должное и смирился с ролью трезвенника.

   — Государь Польши и Литвы, сын мой, — строго начинал Фридрих, — отныне ты король великой державы. С тобою вновь пришло объединение наших народов. Мало других таких государств, кои могли бы сравняться с нами могуществом и единством веры. Потому тебе должно быть великим во всём, что служит чести короля. Помни: Господь Бог позволяет государям вкушать хмельное только в причастии.

Александр не возражал Фридриху, всегда слушал внимательно, и так получилось, что полностью попал под его влияние. Воля старшего брата была для него превыше всего. Он отвечал ему:

   — Ты, святой отец, глава церкви, и твои поучения я принимаю, склонив голову.

   — И мудро поступаешь, ибо моими устами глаголет Всевышний.

Елена, хотя и недолюбливала Фридриха с далёкой уже теперь первой встречи под Вильно, однако была благодарна ему за то, что держал её мужа в канонах королевского благонравия. Она заметила, что благодаря влиянию Фридриха Александр начал меняться характером и поведением. Он становился истинным монархом Литвы и Польши. Во дворце Вавель потекла жизнь, достойная любого королевского двора. Она была деловой и, когда надо, праздничной. Всё по воле того же Фридриха и богатого польского графа Гастольда Ольбрахта во дворце Вавель устраивались раз в месяц званые балы. Польские дамы и вельможи блистали нарядами, танцевали, веселились, затевали интриги. Этих балов не чуждалась и Елена. На первом балу она испытывала некоторое смущение, а на втором всё встало на свои места, и она выделялась среди самых утончённых модниц. Елена удивила до зависти польских дам, ею восхищались молодые вельможи, её красота покорила немало сердец. Её наряды тайно перенимались и ставили в тупик знатоков моды: откуда у Елены, россиянки, выросшей в державе, где «в стольном граде бродят медведи», столь изысканные одежды? Многие польские вельможи и дамы удивились бы, узнав, что Елена носила наряды, сохранившие моду вековой давности. Так одевались женщины императорского двора Византии в пору её расцвета, а Киевская Русь тогда успешно торговала с Византией и везла оттуда в свою державу всё лучшее, чем была богата империя Константина Багрянородного и других императоров времён Владимира Святого, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха. Двое из этих великих князей были женаты на византийских царевнах, да и мать Елены, Софья Фоминишна, была византийской царевной.

Елена не сразу завоевала уважение и восхищение придворных королевского дворца. Первое время дамы были сдержанны в выражениях своих чувств к некоронованной королеве. У многих на лицах проявлялась неприязнь: для поляков она была прежде всего дочерью русского народа, с которым Польша почему‑то годами и десятилетиями враждовала. Но шли недели, месяцы, и отношение к Елене изменялось, растаял лёд отчуждения. У дам и вельмож при встрече с королевой, словно первые весенние цветы, стали возникать улыбки. Елена никогда и никому не давала повода для злословия и сплетен. Наконец, когда двор узнал королеву поближе, у дам и панов появилось к «своей» королеве чувство уважения и даже преклонения. Она покорила своих придворных доброжелательностью, отзывчивостью и уважительным отношением к каждому из вельмож, к каждой даме, кто заслуживал к себе хорошего отношения.

И всё-таки среди окружения короля Александра нашлись люди, которые терпеть не могли россиянку–схизматичку. Это были всё те же паны, переехавшие в Краков из Вильно со двором Александра. Однако королева их терпела, и они постепенно смирились с нею. А вот к младшему брату Александра, принцу Сигизмунду, она была не в силах погасить свою неприязнь, и происходило это потому, что сам Сигизмунд ненавидел Елену без видимых на то причин. По нраву Сигизмунд был высокомерный, сухой и даже мрачный человек. На его худощавом лице никогда и ничто не вызывало улыбку. Казалось, он был неспособен на добрые деяния. С братом Александром, которого он считал тупым, Сигизмунд был в постоянной вражде. В немалой доле эту вражду между Александром и Сигизмундом посеял их старший брат, Ян Ольбрахт. Было в Сигизмунде и врождённое чувство ненависти. Он завидовал Александру с детских лет лишь потому, что тот был старше его. Движимый высокомерием, Сигизмунд верил, что ему должно быть королём Польши и великим князем Литвы. Он утверждал, что в оное время — до рождения Сигизмунда — Александр «перешёл ему дорогу». Теперь Сигизмунду оставалось только ждать, когда освободится трон. Надежд на скорую удачу Сигизмунд не питал, а жажда власти с годами становилась всё нестерпимее. У него в голове постоянно роились какие‑то крамольные мысли, которые, как он считал, открывали ему путь к трону.