С. Михалков. Самый главный великан - В. Максимов

Возьмите Сухаревскую башню. Когда мы взрывали ее, вы знаете, сколько документов принесли нам в горком партии?! Но те, кто принес эти документы, не знали, что Сухаревская башня стоила нам почти каждую неделю две-три человеческих жизни. Там шли трамваи, и они резали людей, это была мясорубка! Ее надо было убрать, и мы убрали.

Другой раз отдается дань вчерашнему дню, но совершенно не учитывается сегодняшний день. (Аплодисменты).

В этих делах должна быть и осторожность. Это свойственно людям еще не вашего возраста [напомним, что Хрущев обращается к Михалкову, который все еще стоит на трибуне перед трехтысячным залом – ЛМ], – скорее всего моему возрасту ваши речи подходят. Но я хочу тоже не поддаваться влиянию своих лет, а более реально смотреть на эти вещи.

Мне украинцы рассказывали: в Чернигове была какая-то церковь, стояла, как кол. Во время войны ее разрушили. И что же? Нашлись ходоки, добились принятия решения о восстановлении этой церкви. Когда товарищи из ЦК[КП Украины] поехали посмотреть, что же это за церковь и как ее восстанавливать, то оказалось, что там ничего нет. Им говорят – вот здесь была церковь, вот ее фотография. И такую церковь надо восстанавливать. Но ведь это невозможно! Я проверю, как председатель Совета Министров: если они 30 тысяч рублей грохнут на охрану щебня, я скажу – убрать щебень и заасфальтировать, потому что это дешевле стоит. (Смех, аплодисменты).

Знаете, здесь нам, коммунистам, нельзя поддаваться на то, что надо ценить древние, исторические ценности. Другой раз тот, кто решает это, ничего не понимает. Но раз ему говорят – это ценность, исторический памятник и так далее, он спрашивает, а сколько стоит? – Столько-то. – Ну ладно, подпишу. Подписывать можно легко, когда не из своего кармана платят, а когда из своего – это другое дело.

Поэтому я не соглашусь с тем, чтобы создать добровольное общество, и оно бы, это добровольное общество, распоряжалось кассой Советского правительства. (Смех, аплодисменты).

Выходит, оно будет решать, а я платить? Нет, я как председатель Совмина, буду платить за то, что действительно нужно. Давайте так: каждому свое, чтобы было ясно.

Это очень серьезная тема. И я много писем на эту тему получаю. И это письмо, которое вы хотите мне передать, у меня, наверное, есть – я как будто помню. Вы хотите его мне через Пленум дать, чтобы я потом отчитался. Я заранее говорю: критически посмотрим, хотя и вы подписали, и тов. Серов подписал. И не называйте меня бюрократом, если я под сукно положу это. (Смех, аплодисменты). Дружба – дружбой, служба – службой, а табачок врозь. (Смех).

МИХАЛКОВ. Никита Сергеевич, когда речь шла о добровольном обществе, вы меня несколько не поняли: средства идут от взносов…

ХРУЩЕВ. Ну, знаете, копейку внесет, а тысячу просит. (Смех, аплодисменты).

МИХАЛКОВ. В заключение своего выступления хочу сказать, что Московская писательская организация заверяет Вас, Никита Сергеевич, что наш отряд столичных писателей, активный отряд писателей будет создавать книги, которые должны радовать народ.

ХРУЩЕВ. Вот это я приветствую. (Аплодисменты)». (там же. Д. 644 лл. 82–85)

И за десятилетие «оттепели», которое придворные борзописцы окрестили десятилетием «нашего дорогого Никиты Сергеевича», и за двадцать лет «застоя», когда после снятия Хрущева и наложения запрета на произнесение самого имени первого секретаря, когда нередко те же номенклатурные несторы не переводя дыхания называли оттепель временем волюнтаризма и субъективизма, – публичная акция Михалкова с передачей письма остается уникальным и едва ли не единственным поступком подобного рода. А поскольку он беспримерен, то сегодня, с высоты прошедшего полустолетия наблюдая возрождение из руин архитектурного и церковного искусства Родины, демарш Михалкова иначе, чем подвигом, мы назвать не можем.

Этот получасовой эпизод не вошел ни в отечественные, ни в западные хрестоматии и диссертации, монографии и газетножурнальные публикации, в массовое сознание или диссидентские байки, о нем годами и десятилетиями не твердили по «Голосу Америки», «Би-Би-Си», по радио «Свобода» и «Свободная Европа», советологи и кремлинологи не рассуждали о нем на конференциях, коллоквиумах и симпозиумах в ожидании грантов и подачек от органов, в том числе научных и образовательных. Да и у нас в стране после 1991 года получатели грантов открытых и закрытых западных фондов, выделенных на поиск костей энских солдат и офицеров (нередко оккупантов), жертв голодомора, нацистских коллаборационистов или следов военнопленных, не интересовались такой вот реальной историей современной России.

РЕЧЬ ХРУЩЕВА ТАКЖЕ ТРЕБУЕТ КОММЕНТАРИЯ

Но вернемся в зал заседания Верховного Совета Большого кремлевского дворца. Речь Хрущева требует комментария. Не случайно Михалков привел слова десятиклассника, который мог быть духовным сыном Джека Алтаузена – джека-потрошителя российского прошлого, этого вечного персонажа нашей тысячелетней истории. Хрущеву нельзя было отказать не только в умственном и физическом здравии, но и в интеллекте. Устроители его смещения, приписав ему «преклонный возраст и ухудшение состояния здоровья», будут лукавить – со здоровьем у Хрущева было все в порядке. Он понял, что отвечать Михалкову нужно по существу, опираясь на события начала тридцатых годов: снос Часовни Иверской иконы Божией Матери у Воскресенских ворот – с XVII века самой чтимой московской святыни; и разрушение уникальной Сухаревой башни на пересечении Садового кольца, Сретенки и Первой Мещанской. Наконец, не названным по имени Храмом Христа Спасителя. В те годы Хрущев был вторым, а в 1935–1938 гг. годах первым секретарем московского горкома и обкома ВКП(б). Он был и коллективным вдохновителем, и верным организатором, и проводником в жизнь всех разрушений российской старины в Первопрестольной.

По законам жанра, если бы речь шла о киносценарии, здесь обязательно должен быть флешбэк. Например, приведен перечень решений Политбюро ЦК ВКП(б), которые никто не отменял в годы «борьбы с культом личности и его последствиями».

16 марта 1934 г. Постановление Политбюро «О Сухаревой башне и Китайгородской стене». Рукой неизвестного написанное решение: «Согласиться с предложением МК о снесении Сухаревой башни и Китайгородской стены». Материала к постановлению нет. Выписки для исполнения посланы Хрущеву и Кагановичу. Заметьте, что Хрущев идет первым, МК – это московский комитет партии, где Хрущев и Каганович – второй и первый секретари. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1016. Л. 38).

Через месяц, 10 апреля 1934 г., решением Политбюро «Сретенский дом заключенных из ведения НКЮ РСФСР передан в ОГПУ». Написано рукой Кагановича, (там же, Д. 1019. Л. 88. Протокол № 5). Понятно, что Сретенский домзак – это Сретенский монастырь.

За два года до этого, 24 сентября 1932 г., вынесено более развернутое постановление Политбюро по делу «Музейные ценности» (вернее было бы назвать его делом о «Ликвидации церквей и монастырей»): «1. Принять предложение президиума ЦИКС о разборке церкви «Спаса на Бору». 2. Предложить т. Енукидзе переговорить с т. Осинским в связи с письмом последнего на имя т. Сталина». (Там же, Д. 958. Л. 73. Протокол № 117. П. 35.). Отметок о голосовании нет. Принято единогласно. ЦИКС – это высший орган, Центральный исполнительный комитет Союза ССР. Авель Енукидзе – его секретарь.

Собор «Спас на Бору» – уникальный собор времен Ивана Калиты, т. е. с 1330 года (!) у торца того самого Кремлевского дворца, на трибуне которого стоит Михалков, а Хрущев дает ему и трем тысячам открытый урок. О чем было письмо Осинского Сталину? Думаете, товарищ Осинский пожалел храм? Нет, просто у него болела голова от «разборки церкви», и ему нужна была квартира в новом Доме на набережной, которую ему не давали.

1 октября 1932 г., через неделю после решения Политбюро, Осинский пишет Сталину:

«По моему письму к Вам т. Енукидзе было поручено переговорить со мной. Результаты разговора:

1. Енукидзе констатировал, что церковь все-таки будут ломать без отсрочки.

2. На мою просьбу: пока что хотя бы начинать работы, связанные с грохотом, в 10, а не 8 часов утра – ответил, что этого нельзя, т. к. де и так рабочие работают плохо и лениво.

3. Поставив затем вопрос о предоставлении мне другой квартиры в Кремле, ответил затем на него сам же, что такой квартиры нет и перевести меня некуда.

4. Поскольку я сделал из этого вывод, что след.[овательно], делать больше нечего, кроме как все-таки выезжать из Кремля, и спросил Енукидзе, нет ли помещения в городе, – ответ получился, что и там ничего нет.

Результаты разговора, т.[аким] о.[бразом] = нулю, и положение остается без перемен.

Осинский».

(Рукописный подлинник. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 780. Лл. 100, 101, 101 об.)

Осинский, равно как и товарищ Енукидзе, будут расстреляны в тридцать седьмом. Получается, что Собор Спаса на Бору XIV века, равно как церковь Иоанна Богослова на Бронной в случае с Таировым и Коонен, мстили жестоко и беспощадно, по – ветхозаветному.

Наконец, главные решения довоенного десятилетия, от которых пошли все остальные. 25 мая 1931 Политбюро принимает постановление «О дворце Советов». Докладывают т.т. Молотов и Ворошилов: «Утвердить местом постройки Дворца Советов территорию, занимаемую храмом Христа Спасителя. В случае если площадь эта окажется недостаточной, поручить комиссии внести другие предложения». (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 881. Л. 129. Протокол № П40/53). Материала опять нет. Поговорили и решили.