Не девушка, а крем-брюле - Татьяна Булатова

– Ты со мной спишь!

– Нет… я тебя люблю, – как-то очень серьезно исправил Василису Андрей Александрович и, пользуясь ее растерянностью, наконец-то обнял. – И между прочим, наша с тобой Юлька об этом знает.

– Зна-а-ет?! – вырываясь из хазовских объятий, выдохнула Ладова и тут же прикусила губу.

– Знает, – улыбаясь, подтвердил Андрей Александрович.

– Давно?

– В принципе, да. Давно.

– Но мы же всего… – Василиса мучительно пыталась определить сколько, но от волнения совсем растерялась: – Даже не месяц.

– Чувство не зарождается в постели, девочка…

– А где? – спросила глупая Ладова.

– Там, – Хазов показал глазами на потолок, и Василиса заплакала.

Позже Юлька признается, что давно догадывалась о возможности такого развития событий, ибо очень уж странно «отец о тебе спрашивал».

– Как? – хотелось знать Ладовой, но Хазова таинственно улыбалась и рассказывала подруге только то, что считала нужным.

– Я тогда, точно помню, ему сказала, что не знаю, конечно, какие чувства буду испытывать в реальности. Может быть, ревность, может быть, радость. Не знаю, честно. Но теоретически… Подчеркиваю – теоретически! Вполне допускаю целесообразность этих отношений.

– Так и сказала?

– Так и сказала. Потому что ты, Василиса, не обижайся, временами полная дура, которую всяк обидеть норовит, а с отцом ты бы наконец почувствовала себя полноценной женщиной. Я же помню, как он к маме моей относился: дай бог всякому! Так вот. И еще тогда я ему сказала, что, в сущности, вы друг другу подходите.

– А он? – Ладовой хотелось знать правду.

– А он? – переспрашивала ее Юлька. – А он сказал, что теоретически это возможно, а там – как карта ляжет.

– То есть ты его благословила? – улыбалась Василиса.

– Не его, а тебя в первую очередь. Его «отдавать», пусть даже близкой подруге, мне было жалко, отец все-таки! – насупившись, призналась Хазова и, прижавшись к Ладовой, пошутила: – Знаешь, каково это, учиться в одном классе с мачехой?

Впрочем, в тот момент Василисе было не до шуток. Она никак не могла допустить даже мысли о благополучном исходе сложившейся ситуации, которую всерьез продолжала считать пикантной и исключительной, хотя, казалось бы, кому, как не ей, понимать, что в определенный момент ни возраст, ни родство, ни дружественные либо враждебные связи не имеют никакого значения. Достаточно было вспомнить Гулькиных родителей, историю младших Бектимировых, многочисленные литературные произведения и кинофильмы с похожим сюжетом. Но так уж устроен человек, что преувеличивает значимость собственного опыта, считая его единственным и неповторимым. И Василиса Ладова в этом смысле не была исключением и не доверяла никому, в том числе и Андрею Александровичу, измученному двусмысленностью собственного положения.

– Почему мы не можем пригласить к себе твоих родителей и объявить, что решили жить вместе? – пытал он Василису, не понимая природы ее сопротивления обычному сценарию вступления в брак. – Твоя Гулька права: это ханжество!

– Ханжеством это было бы, если бы я оставалась ночевать дома и делала вид, что я до сих пор девственница. К тому же все знают, где я.

– Как ты не понимаешь, знать мало. Для любых родителей важно быть включенными в жизнь детей, а ты своим молчанием словно игнорируешь их священное право. И заставляешь меня это делать вместе с тобой.

– Ничего я не игнорирую, – разозлилась Ладова. – Я просто хочу насладиться тем, что имею, потому что не знаю, как долго это продлится.

– То есть ты не уверена во мне. Так? – жестко произнес Хазов.

Василиса молча кивнула.

– И что я должен сделать?

Ладова пожала плечами.

– Мне шестьдесят лет. Из них почти тринадцать я вдовец. И я принципиально не клянусь в вечной любви, потому что, как только ваш Бог слышит слово «вечность», он сердится. И отнимает все, что ты собираешься любить вечно. Мне понятен твой страх. Где-то в глубине души ты наверняка считаешь меня стариком и, как любая женщина, считаешь, сколько я протяну. Так?

Испуганная словами Хазова Василиса отрицательно замотала головой и даже попыталась остановить его, но Андрей Александрович, отстранившись, продолжил:

– Именно так. Поэтому ты и не можешь решиться. А я так не хочу. У меня нет времени на репетиции, длящиеся дольше, чем две недели. И у тебя, между прочим, этого времени тоже нет. Хотя тебе всего двадцать пять!

– Двадцать четыре, – эхом отозвалась Ладова.

– Этого достаточно, чтобы определить место, где живет любовь.

Василиса вопросительно посмотрела на Андрея Александровича.

– Моя любовь, – Хазов прижал руку к сердцу, – живет здесь. И будет жить вне зависимости от того, рядом ты или нет. Поэтому можешь смело подниматься и идти домой. Это ничего не изменит…

Ладова не поверила своим ушам:

– Ты меня прогоняешь?

– Я говорю: ошибочно думать, что любовь живет рядом с человеком. Любовь живет внутри человека, поэтому мы так долго помним ушедших близких и продолжаем их любить, даже если в нашем доме нет ни одной их фотографии. Собирайся, – жестко проговорил Андрей Александрович и вышел из спальни.

Наверное, раньше этих слов из уст мужчины было бы достаточно, чтобы Василиса мигом вскочила с кровати и заметалась по комнате в поисках одежды, чтобы немедленно покинуть когда-то гостеприимный дом любовника. Раньше, но не сейчас.

«Как бы не так! – разозлившись на Хазова, подумала Ладова и перевернулась на бок. – Хочет, пусть сам уходит, – по-хозяйски рассудила она и закрыла глаза ладонью, таким образом пытаясь бороться с проникавшим сквозь шторы светом. – Как поздно темнеет», – посетовала Ладова и поискала взглядом часы, обычно стоявшие на узком комоде, где у Хазова всегда хранились вещи-памятки, в число которых входили сломанные Юлькины игрушки, ее же спутанные резинки, старые фотографии, в том числе и свадебные.

Василиса на локте приподнялась в кровати и выдвинула один из ящиков. Внутри было пусто. Тогда любопытство заставило ее выдвинуть еще один, такой же пустой. Когда пустым оказался и третий, до Ладовой наконец дошло, что Андрей Александрович специально освободил комод для того, чтобы она, Василиса, смогла наполнить его своими вещами.

– Господи! – ахнула Ладова и стала судорожно выдвигать один ящик за другим до тех пор, пока в одном из них не обнаружила старый, советских времен небольшой альбом для фотографий в знаменитой плюшевой обложке малинового цвета.

Внутри царил полный беспорядок. Фотографии не были вставлены в предназначенные для них прорези и просто лежали стопками между картонными страницами. По их качеству легко было определить, к какому периоду советского времени они относятся.