Шоссе Петля - Олег Новгородов

сбивались мелкими кучками или торопились скрыться в подъездах; вполне естественно для людей, не желающих подцепить насморк, но почему-то выглядело так, что они чего-то боятся. Никто не обращал на меня внимания, но казалось – район присматривается ко мне точно так же, как я присматриваюсь к нему.

Наконец, безобразная груда железной рухляди на колесах, когда-то именовавшаяся «Икарусом», доставила припозднившихся с работы пассажиров. Людка приехала заведенная после тяжелого дня, и мы поругались, не отойдя и десяти метров от остановки («Икарус» еще пыхтел выхлопной трубой, пытаясь сдвинуться с места). Собственно, ничего особенного в этом нет – все ссорятся, мы тоже, но, забегая вперед, скажу, что в тот раз всё могло закончиться фигово. Возле подъезда Людка вдруг крутанулась на каблуках, выкрикнула что-то не очень связное, но громкое и длинное, после чего рванула дверь и с таким же остервенением захлопнула ее за собой. Я перевел дух и присел на скамейку покурить. Невидаль, тоже мне. Через час-другой сама же придет мириться.

- Тяжело с ней, да? – услышал я вопрос, явно адресованный мне.

Обернувшись через плечо, я сразу пожалел, что именно этот тип присутствовал при нашем скандале. Ходячее противоречие, а не человек. Из-под ворота грязной, измятой робы виднелись полосы тельняшки; вытянутые на коленях штаны заправлены в резиновые сапоги. Голова выбрита. С маргинальным видом резко контрастировали голос и глаза: мягкий, низкий тембр, тон сочувствующий, а глаза – ярко-голубые и по-деревенски простодушные. Но уж совсем странной была моя реакция на произнесенные им четыре слова. Скажи мне кто другой то же самое, я бы беззлобно послал на три буквы, но тут вскипел, как паровой котёл. «Тяжело с ней, да?». «Да, мне ТЯЖЕЛО!!! Чертова баба все нервы мои на кулак наматывает, только и думает, как меня достать! Тяжело?! Да я когда-нибудь ее убью!!!».

Если бы Людка не умотала, боюсь, от мыслей я бы перешел к рукоприкладству.

- А с кем легко? – буркнул я и уставился в асфальт. Мужик присел на другом конце скамейки.

- И не будет легко. С женщинами вообще непросто, на то они и женщины, - (он сказал не «бабы», а именно «женщины»). – Но ты молодец. Ты терпеливый. Хорошо ей с тобой, наверное…

Опять. Вроде одобрил меня за сдержанность, а на самом-то деле, тварь, издевается.

- Ты чего, блин, привязался?! – взревел я, вскакивая. – Твое какое дело?! Сам разберусь! – и почти бегом бросился к скверу, оставив за спиной его сокрушенно покачивающуюся лысую голову и просьбу: «Ты терпи, терпи. С женщинами всегда так…». Вот дьявол.

Когда я вернулся, на скамейке сидели старушки. Лысого типа в робе там не было. Его счастье – так и подмывало лицо подправить.

____

-2-

Людка возилась на кухне. Я остановился в прихожей. Больше всего на свете мне сейчас хотелось пойти к ней, взять ее за плечо и бросить на пол, чтобы затрещали ломающиеся ребра. Или вывернуть руку… Терпи, понимаешь ли, ей с тобой хорошо. А почему мне-то должно быть плохо?!!!

Я заставил себя подышать носом, успокоиться. Спокойствием это, конечно, не назовешь, но, по крайней мере, я пошел не на кухню, а в комнату. Бросился в кресло и сидел там, стискивая от ярости зубы, а с кухни тянуло запахами чего-то вкусного. Потом и Людка пришла, на лице – раскаяние, но я молча улегся на кровать, накрыв голову подушкой. Заснул почти сразу.

____

Пройдя несколько шагов по мглистому коридору сна, я вернулся обратно в хрущобы. Коридор выходил на кухню, такую же, как наша, хотя в этих пятиэтажках все квартиры одинаковы… Облупившаяся на стенах краска, водяные разводы, в углу потолка над мойкой – ржавый подтек почти правильным квадратом, только с одного бока длинная клякса.

За окнами светло, но свет мутный, серый – это утро после ненастной ночи или совсем непогожий день.

На стуле посреди кухни сидит человек. Я не вижу его лица, вижу лишь сложенные на коленях руки. Отвратительные руки: в запястьях тонкие, даже изящные, но кисти огромные, с толстыми пальцами. Руки охотника…

Вновь я пытаюсь найти его лицо, но мой взгляд упорно не желает подниматься выше горла вязаного черного джемпера.

Я смотрю в сторону. На столе – покрытый пылью телефон, старый, дисковая модель. В этой кухонной мистерии у него какая-то своя роль. Человек на стуле не шелохнется, он как будто и не дышит, и лишь на руке пульсирует уползающая под рукав жилка. Охотник пережидает время, а какое – известно лишь ему одному.

«У него руки охотника на л ю д е й. Вот почему они такие безобразные».

Он ждет. Ему безразлично, что я стою напротив. Может быть, он спит сидя.

Внезапно телефон разражается короткими дребезжащими звонками. Междугородний вызов или неполадки на линии, но, что бы это ни было, звонки мгновенно наполняют маленькую кухню страхом. Я не представляю, почему этот звонок так страшен, но мне не хочется оставаться здесь, рядом с истошно звонящим телефоном.

Огромные кисти сжимаются в кулаки. Человек на стуле протягивает