Законы отцов наших - Скотт Туроу

— О Боже! И они увидели в этом повод арестовать Эдгара?

— Скорее всего именно так и обстоит дело. Я постоянно твержу ему об этом. Именно так поступил с нами ученый совет, и никто из коллег Эдгара не поднял голос в его защиту. Они с самого начала намеревались сделать это. А теперь сбросили с себя последние покровы приличия, последний плюмаж классовой принадлежности. Это будет происходить снова и снова. Был бы повод. Любой. А если его не найдется, то его изобретут. Какими бы осторожными мы ни были. Ведь вы же понимаете, не так ли?

Она наклонилась ко мне и схватила меня за руку. Со временем мои отношения с Джун приобрели оттенок конфиденциальности. Думаю, это началось в тот день, когда я увидел ее во всем великолепии в спальне Майкла. В те вечера, когда она возвращалась домой раньше Эдгара, она наливала себе в бокал бурбон на два пальца. Подобное удовольствие она доставляла себе частенько, особенно в отсутствие мужа. В такие моменты Джун разговаривала со мной о своей семье. С бокалом в руке она обычно садилась за кухонный стол и, облокотившись на него, начинала с томным видом рассуждения. Иногда высказывала вслух беспокойство о Ниле. Она считала, что процесс его адаптации к школьной среде протекает слишком медленно и со значительными отклонениями. Время от времени отпускались довольно откровенные ремарки в адрес Эдгара. При этом Джун многозначительно смотрела на меня поверх бокала, и я понимал, что все услышанное предназначалось только для моих ушей. Однако откровения были взаимными. Я тоже делился с ней своими чувствами и переживаниями. Рассказывал о родителях и, конечно же, как и всем прочим своим друзьям, о Сонни. Однако теперь она разговаривала со мной так, как разговаривала бы с кем-то еще, кто знает ее гораздо лучше, чем я.

— Нам нужно уехать отсюда. И чем быстрее, тем лучше, — сказала Джун. — Я об этом уже все уши прожужжала Эдгару. А он не хочет и слушать. Ему наплевать. Он думает, что готов ко всему, что только может произойти. Он хочет, чтобы такое с ним произошло. Эдгар до сих пор верит, что страдания полезны для души. Его по-прежнему обуревают безумные идеи. Я то и дело говорю ему: «Подумай о сыне». А он все время спрашивает меня, люблю ли я революцию, и повторяет, что правда не может сделать ребенку зла.

Она сначала бросила окурок в пепельницу, но затем передумала и, взяв большим и указательным пальцами, тщательно затушила. После этого Джун помассировала себе шею и выразила вслух предположение, не стоит ли ей выпить немного, чтобы собраться с силами, но тут же отвергла эту мысль, сказав, что лучше не заводиться, ведь предстоящий день и без того обещает быть нелегким.

Погрузившись в собственные мысли, она встала и принялась босиком ходить по квартире. Кисточки шали слегка подрагивали у нее под подбородком. Меня поразило то, что загадочная душа Эдгара даже Джун казалась еще более непостижимой, чем эти странные события. Она остановилась перед пустыми книжными шкафами, стоявшими вдоль стен и напоминавшими об уходе Сонни. Мысль о чужих бедах, очевидно, на некоторое время отодвинула на задний план ее собственные несчастья.

— Как ваше сердце? — спросила она.

— Куча мелких осколков.

Днем я пристрастился слушать на своем проигрывателе ужасную версию «Я тащусь от тебя» в исполнении Ваниллы Фадж. Включив проигрыватель на полную мощность, я орал что было мочи под гомон цимбал и завывание гитар. О моих душевных страданиях узнали, должно быть, все, кто жил в радиусе трех кварталов от меня.

— Вы разговаривали?

— Она звонит мне. Чтобы я окончательно тронулся. Каждый второй вечер.

Сонни была серьезной, ответственной девушкой, которая не могла бросить калеку на произвол судьбы. Поэтому она и заставила меня пообещать, что я увижусь с ней до отъезда. Обычно наши телефонные разговоры длились недолго, и в это время меня разрывали противоречивые чувства: бешеная злость и ужасная тоска.

— Любовь в молодости такая вещь, которая потом больше никогда не повторяется, — задумчиво произнесла Джун.

На какое-то время я попытался представить Эдгаров на этой стадии, юными любовниками, которые еще стоят на пороге познания друг друга. Что он увидел в ней, мне было более или менее ясно: отважную девушку, в которой под маской благовоспитанных манер скрывалась непокорная мятежница. Он заключил брак с мужеством и отвагой. Нельзя сказать, что мужчины обладают этим качеством в избытке. Но почему она выбрала его? Ведь тогда Эдгар собирался стать проповедником, а значит, ей была уготована участь жены духовного лица. И она, должно быть, представляла себе, что это вовсе не означает жизнь светскую, с ее развлечениями, котильонами и салонными чаепитиями. Так почему же именно он? Почему Эдгар? Наверное, осознание им своего духовного предназначения, его жертвенность. Этими качествами он, должно быть, уже тогда резко выделялся в ряду других молодых людей, с которыми она была знакома. Наверняка ей пришлось выдержать нелегкую схватку с самой собой. Может быть, Джун решила, что очистится в огненном горниле веры Эдгара. Нелепые догадки, но они почему-то вызрели во мне в уверенность.

Джун наконец надоело слоняться по квартире, она опять подсела к маленькому столику, на котором стоял ее стакан с недопитым чаем, и закурила еще одну сигарету.

— И все же я не могу понять реакции копов, — сказал я. — С какой стати им обвинять Эдгара после того, что произошло вчера вечером?

Я рассказал ей, что творилось на Университетском бульваре. Там собралось больше сотни человек, прежде чем копы приехали и разогнали всех.

— Люди сильно обозлены. Так сильно, что дальше некуда. Ведь это могло случиться с кем угодно, правильно?

— Правильно, — уныло повторила Джун. Ее глаза смотрели куда-то в сторону. Между нами медленно поднимались к потолку и таяли кольца сигаретного дыма. — Послушайте. Это же просто курам на смех. Всем известно, что Эдгар под наблюдением. А им плевать. Хотя уж кому, как не им, знать, что за ним установлена слежка. Пусть думают, что им заблагорассудится. Что угодно. Те же самые люди, которые собираются внести за него залог, могут засвидетельствовать его алиби. В полиции наверняка знают об этом, но им все равно. — Она вытерла уголком шали глаза. — Как знать, может быть, они и за мной скоро придут. Надо считать, что мне еще повезло, если меня не забрали. Но если вдруг это случится, вы присмотрите за Нилом?

— Разумеется, но вряд ли в этом будет необходимость, — попытался я утешить ее.

Однако она прочно вбила себе в голову, что ей теперь угрожает опасность и что они с Эдгаром стали объектами необоснованных репрессий.

— А вы тоже были на совещании с адвокатами? — поинтересовался я.

— Большую часть времени. Я ушла оттуда около полуночи.

Бомба, сказала она, взорвалась в час ночи. Мы посмотрели друг другу в глаза, и через пару секунд Джун отвела взгляд в сторону.

— Ну и?.. — спросил я. — Вы лично сможете доказать свое алиби? — В эту минуту я, наверное, был похож на отца.

— Если потребуется, — ответила она, а затем кивком показала на стену, за которой жил Майкл. Джун на мгновение закрыла глаза, и ее рот искривился, как от боли. Очевидно, это было следствием мысли, промелькнувшей у нее в голове. — Наверное, вам нелишне будет знать, — сказала она. — Майкл был очень расстроен. Очень. Эта новость просто ошарашила его. Он упал духом. Вся его жизнь в этих лабораториях. Майкл мог быть там. И он знает этого человека. — Она охватила голову обеими руками и замолчала. Затем Джун встрепенулась и, подняв голову, посмотрела мне в глаза. Ее лицо осунулось от тревог. — Он думает, что его предали, — сказала она.

По пути на работу я решил сделать небольшой крюк и завернуть к Центру прикладных исследований, чтобы собственными глазами оценить масштабы разрушений. Ворота из кованого чугуна были закрыты, и около них снаружи стояли несколько полицейских. Подъехать туда не удалось, так как примерно в четверти мили от ворот на дороге находился полицейский кордон, который не пропускал посторонние машины к Центру. Впрочем, тех, кто решил двигаться туда пешком, стражи порядка не трогали. Выйдя из машины, я, к своему удивлению, обнаружил, что сейчас, в шесть утра, когда еще только начали пробиваться первые, слабые лучи солнца, я оказался не единственным зевакой. На гравийной подъездной дороге уже было припарковано не меньше полутора десятков машин. Десятка два, а то и три человек стояли, вцепившись руками в прутья железного забора, как в зоопарке, и смотрели внутрь. Я последовал их примеру. Это были люди, приехавшие из центра города и Аламеды, спального пригорода, посмотреть, что здесь случилось.

После взрыва в земле образовалась воронка внушительных размеров, в которой беспорядочно громоздились друг на друга остатки стен, кирпичи, битое стекло, штукатурка, искореженные трубы, большие куски линолеума. Несмотря на то что прошло уже несколько часов, в воздухе висели частицы пыли. Мелкие, микроскопические, они были невидимы для глаз, но ощущались при дыхании. Было полностью разрушено целое крыло здания. Если бы не знать, что все это результат взрыва бомбы, можно было бы запросто подумать, что строение пустили на снос. Местами из стен между этажами торчали изогнутые стальные балки, и такая же балка, только одиночная, торчала из стены уцелевшей части здания. Оттуда же, словно растрепанная прядь волос, свисали концы оборванных кабелей и проводов. В воздухе под углом в сорок градусов висели остатки третьего этажа: стояки, перекрытие и часть стены с тремя выбитыми окнами, а также половина лабораторного стола. Крыша отсутствовала напрочь даже там, где стены выглядели целыми, и поэтому здание напоминало лысого человека. Место взрыва было обтянуто желтой лентой на металлических стержнях.