Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918 - Мария Романова

Моим первым побуждением было поехать к нему немедленно. Но будет ли это мудро? Тело Распутина еще не найдено; идет, вероятно, расследование. Я ничего не знала о положении Дмитрия, о степени его участия в заговоре, его ответственности в глазах закона. Мой поспешный отъезд из Пскова, внезапный приезд в Петроград мог скомпрометировать его и подвергнуть опасности. Однако оставаться в Пскове, в неведении, – это казалось мне невыносимым. Подробности убийства, судя по всему, не будут напечатаны в газетах; новости достигнут меня только в искаженном виде. Посылать телеграмму или даже писать ему казалось небезопасным. Напишет ли он мне, сможет ли – теперь, когда его лишили свободы? Раздираемая сомнениями, я мерила шагами комнату. Мне казалось – и в этом я не ошибалась, – что с этого момента все обязательно должно измениться, к прошлому возврата нет. То, что теперь случилось, было слишком серьезным, чтобы все вернулось на круги своя. В полдень я пошла в столовую, изо всех сил стараясь выглядеть естественно, но, как только я вошла туда, я поняла, что все уже слышали новости. В обращенных на меня взглядах было затаенное волнение и скрытое восхищение, как будто они думали, что я тоже имела отношение к этому убийству. Но никто ничего не сказал.

В тот день я неоднократно посылала санитаров к генералу Рузскому, но узнала только, что он еще не вернулся из Могилева. Ближе к вечеру следующего дня мне сказали, что он приехал. Я набросила на плечи пальто и пошла к деревянной ограде, которая отделяла наш госпиталь от штаба. Часовые у ворот узнали меня и пропустили. Теперь я стояла в старом саду с видом на реку Великую. Аллея из старых лип вела к неприглядному деревянному дому, где жил Рузский. Желтый свет от лампы был виден в низком, не занавешенном шторами окне. Над моей головой деревья высоко поднимали свои мощные черные ветви. Было очень тихо. Внизу виднелась гладкая, скованная льдом поверхность реки и в отдалении бескрайние поля. Лунный свет отражался на снегу, как в тусклом серебряном зеркале. Я задержалась в саду на одну минуту, необъяснимо напряженную. Затем почти спокойно я подошла к дому и позвонила в колокольчик. Дверь открыл уральский казак, а адъютант генерала, ожидавший в вестибюле, провел меня в кабинет главнокомандующего.

Рузский сидел за большим письменным столом, заваленным бумагами. Когда я вошла, он поднялся из-за стола. Это был невысокий худощавый старик с сутулыми плечами, запавшими щеками и густыми седыми волосами, подстриженными на немецкий манер; они короткой щетиной стояли на голове. Его глубоко посаженные и очень яркие глаза блестели за стеклами очков в золотой оправе.

Без сомнения, он был одним из самых талантливых наших генералов, но недавно его заподозрили в политических интригах, и он был в некоторой немилости. С первой минуты я заметила, что он очень нервничает. Генерал предложил мне сесть в кресло и вернулся к своему письменному столу.

– Ваше высочество, я не скрою от вас, что, на мой взгляд, событие, которое только что произошло в Петрограде, будет иметь неожиданные и печальные последствия, – сказал он, взглянув на меня живыми, почти молодыми глазами. – Я приехал прямо из Петрограда, я отправился туда, чтобы получить ясное представление о настроении в столице. К сожалению, я должен сказать, что положение далеко не радостное…

Я молчала. Он тоже посидел минуту молча, словно собираясь с мыслями, а затем заговорил об общей ситуации, а потом о военной и политической.

Он рассказал, что генералы, командующие главными армиями, собрались на военный совет в Генеральном штабе. Он, Рузский, доложил о настроениях в подчиненных ему войсках, о падении дисциплины, об исчезновении воинского духа Пропаганда проникла во все уголки и коварно подтачивала армию. Были даже случаи прямого неповиновения, отказы покинуть окопы и идти в атаку. Суровые меры, наказания уже невозможны и небезопасны. Необходимо было выработать какой-то новый план для установления контроля над ситуацией, принять контрмеры.

Этот доклад, продолжал Рузский, вызвал у императора сильное недовольство. Очевидно, у него была иная информация от более близких советников, и он предпочел довериться им. Совещание, которое должно было продлиться несколько дней, прервалось в полдень после объявления о том, что император должен срочно выехать в Царское Село. Приблизительно в это же время до ставки дошли слухи об убийстве Распутина. Вероятно, император узнал о них раньше, но не выказал признаков волнения или беспокойства. Напротив, он казался еще более оживленным, чем обычно, более веселым, словно окончательное исчезновение Распутина принесло ему чувство облегчения.

Мой отец, который случайно оказался в тот день в ставке, позже нарисовал мне точно такую же картину реакции императора. (Ни мой отец, ни Рузский не знали в то время об участии брата в заговоре, отец услышал об этом лишь на следующий день в Царском Селе от нашей мачехи.)

Император попрощался с офицерами ставки, и его поезд помчался в Царское Село. Рузский поехал следом в надежде при удобном случае сделать еще один доклад императору лично в Царском Селе, но все его усилия получить аудиенцию, по его словам, не увенчались успехом.

Петроград, продолжал он, трепетал от любопытства и волнения. Он, Рузский, посетил заводы и разговаривал с городскими властями. Та же подрывная революционная пропаганда, которая велась на фронтах, выбивала почву из-под ног так же быстро и в Петрограде. Устранение Распутина совершенно вывело ситуацию из-под контроля. Теперь все зависело, по словам Рузского, от того, какую позицию займет суд в отношении убийства Распутина. От этого зависела и судьба династии, и судьба страны; все глаза были обращены к Царскому Селу.

Незамедлительная реакция в Царском Селе была, увы, совершенно другая. Не дождавшись возвращения императора, императрица отдала приказ об аресте Дмитрия. Она послала к нему генерала Максимовича, возглавлявшего царскую полевую канцелярию, который забрал у него саблю и заключил его под арест в собственном доме. Туда же был препровожден и князь Юсупов, обоих охраняли часовые.

Симпатии народа были целиком на стороне пленников. В вестибюле дома моего брата постоянно толпились люди, которые пришли выразить свое восхищение и поддержку. Этот энтузиазм разбудил новую опасность – энергичную реакцию в Царском Селе, особенно со стороны императрицы, чье горе в связи со смертью Распутина, как заключил Рузский, было безграничным.

Я рассказала ему о своих сомнениях и спросила его совета. Он посоветовал мне написать Дмитрию письмо и послать его в Петроград с доверенным человеком. С тяжелым сердцем я вернулась в больницу; тревога моя еще более усилилась.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});