Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО - Валерий Маруга

Однажды в новогоднюю ночь одуревший от вина и одиночества Тереня нерешительно заглянул в комнату своей супруги, которая как раз занималась любовью. Увидев перед собой растерянного и несчастного стрелочника, Вася весело пробасил:

— Иди к нам, места всем хватит.

Зина снисходительно улыбнулась.

Так и встретили Новый год, в тесноте, но не в обиде.

Далее такой способ взаимопонимания и действий вошел в норму. Вместе ходили в кино, вместе ужинали и спали. Борис Николаевич, подвыпивши, хвалился сослуживцам:

— Мы живем дружно, одной семьей.

Однако ревность и водка делали свое гиблое дело. Они, как ржавчина, разъедали душу Терени, доводя ее до судорожно-припадочного состояния. И ответственный сотрудник железной дороги не выдержал, сошел с пути, подсыпал своим сожителям в суп мышьяк и перевел их стрелки на тот свет.

Суд квалифицировал преступление Терени как убийство из ревности и определил ему пятнадцать лет лишения свободы в колонии строгого режима. Борис Николаевич вынес лишь месяц заключения. Как-то ночью подвязал свою шею к полосе второго яруса узких арестантских нар и успокоил навечно свою истерзанную душу.

III

Прапорщик конвойного батальона Якоб Юрий Васильевич представлял собой алкоголика иного склада. Крепкие напитки будили в нем агрессивного собеседника и неуемного фантаста. В трезвом состоянии он демонстрировал довольно прилежную исполнительность на службе и даже проявлял заботу о ближнем. Но когда пил, поражал целенаправленностью дойти до полной кондиции, не брезгуя при этом сопутствующими спиртовыми растворами аптечно-туалетного свойства.

А еще он любил женщин, а они его, высокого, статного и словоохотливого блондина. Беда лишь в том, что его страсти надолго не хватало. Краткие паузы трезвости не позволяли по-настоящему увлечься и оказать должное внимание прекрасному полу.

С первой женой разошелся через год, со второй — через полгода, а с третьей… Серафима Простудная попыталась вытянуть его из бредового омута. Терпела и поучала, потому как любила всем телом и душой.

— Ну что ж ты, Юра, опять нализался? — украдкой смахивала слезу, встречая его со службы. — Когда ж это кончится?

— Ой, Сера, не спрашивай, так тяжело на сердце, что удавиться могу.

— А что случилось?

— Понимаешь, человека убил.

— Как?!

— Нехотя. Понимаешь, вез на суд заключенных, один спрятался под лавкой, накрылся лохмотьями, хотел сбежать. А я его штыком — «жах» и распорол пополам. Насмерть.

— Ой, что же теперь будет?

— Ничего, может, медаль дадут за бдительность, может, благодарность объявят. Вот только на сердце камень, выпил, а не полегчало. У тебя одеколончику там не осталось?

— Ой, бедный ты мой, щас чего-то поищу.

Серафима знала, что муж врет, но ради общения слушала и сочувствовала его опасной службе, за которую он уже успел порешить несколько десятков рецидивистов.

Но в конце концов и она не вытерпела. Привела однажды настойчивого ухажера и принялась угощать. Как раз перед приходом мужа, дабы он глубоко уяснил, что она прежде всего женщина. Но при этом несколько переборщила.

Прапорщик, пошатываясь, зашел в квартиру и окаменел. Однако его удивил не приятель Серафимы. К интимной жизни своих жен он всегда был равнодушен. Его поразила начатая бутылка коньяка, что красовалась посреди стола.

— Что?! — взревел Якоб. — Меня лосьоном, а его коньяком?!

И тут же, не помня себя от яростной жажды, схватил бутылку и влил в свое горло. Крякнул, свирепо завращал глазами и полез драться. Серафиму стукнул табуреткой по голове, а ее любовника с криками «а денатурату с разбавителем не хочешь!», как Христа, пытался распять вилками на полу.

В следственном изоляторе целых пять суток без сна и еды, в судорогах белой горячки рвал на себе волосы, рубашку, постельные принадлежности, катался по камере, орошая холодным потом шершавый бетонный пол. Что-то пытался объяснить, о чем-то несвязно просил и все плакал, как ребенок.

За умышленные тяжкие телесные повреждения, нанесенные жене и гостю в состоянии сильного душевного волнения, Якоб получил два года общего режима. А за время следствия все пытался выяснить, где жена достала коньяк и зачем. При этом пребывал в том же сильном душевном волнении и бормотал:

— Это ж сколько вина можно было купить…

IV

Фирчука Василия Степановича в бодром сорокалетнем возрасте избрали председателем колхоза имени Чапаева. К искреннему сожалению его соратников это оказался последний рубеж карьеры в общем-то умного и доброго человека. Остро щекочущее желание крепко выпить и кое-как закусить уступило всем другим побуждениям. И покатился Фирчук по наклонной, набирая скорость, пропорциональную потере общественного веса. Во хмелю мелькали полустанки на должностях председателя сельского Совета, агронома, бригадира, ветфельдшера.

Последняя ступень оказалась роковой. На удивление всем близким и знакомым, Василий Степанович, в недавнем прошлом сдержанный и рассудительный руководитель, оказался на скамье подсудимых, осужденный на четыре года лишения свободы благодаря банальной, но трагической истории.

Однажды в полуденную пору, как обычно, Фирчук опохмелялся со своим верным собутыльником Мефодием Гвалтюком, подвозчиком кормов. Расположились в уголке животноводческого двора под липой, на кучке сена, и употребили бутыль самогона с квасом и свежими огурцами. Начали дискуссию о недостатках во внутренней и внешней политике президентов содружества, а закончили обвинениями друг друга в лени и неумелости.

— Ты, сукин сын, — разошелся Василий Степанович, — ничего не умеешь, кроме как кобылам хвосты подкручивать, даже жениться не в состоянии, потому как не можешь…

— Кто? Я?! Да ты у своей жены спроси, могу я или нет!

Фельдшер не стерпел такого оскорбления, наотмашь врезал подвозчику в ухо и бросился наутек. Мефодий догнал его, смял и принялся душить. Но подоспели доярки и подняли шум. Фирчук, воспользовавшись ситуацией, вывернулся, вскочил на ноги, нанес противнику удар ниже пояса и бросился к своему дому.

Рассвирепевший Гвалтюк намерился штурмом взять жилище своего осквернителя. Вышиб одни двери, другие, сорвал карниз и ворвался в комнату, где Фирчук с охотничьим ружьем наперевес уже застыл в боевой готовности:

— Стой, Мефодий! Убью!

Распалившегося Мефодия не испугал грозный вид Василия Степановича. Он схватился за ствол и дернул на себя. Грохнул выстрел. Дробь разворотила Гвалтюку живот и все внутренности. Через два часа он скончался.

…Самое плохое то, что приводить подобные примеры можно до бесконечности. Их не счесть и не описать. Слишком велико их количество, слишком сходно и невообразимо глупо их содержание.

«НОЧНАЯ БАБОЧКА»

Женщин подобного рода можно объединить только одним общим знаменателем — продажной доступностью, а в остальном они чрезвычайно разнообразны, от невообразимо толстых до безобразно худых, от подчеркнуто веселых до неимоверно злых. И все подряд решительные и наглые.

Екатерина Звонкая работала горничной и промышляла только в своей гостинице. Клиентов выбирала помоложе, но и от денежных стариков не отказывалась. Действовала всегда просто и оригинально. Ненароком заводила разговор о погоде, присаживалась на кровать, и ее легкий атласный халатик, заблаговременно расстегнутый на несколько пуговиц, игриво соскальзывал с колен, открывая красивые длинные ноги, обтянутые дорогими импортными колготками. Сразу же вспыхивали горячие страсти, охлаждаемые холодным и точным расчетом.

У потрепанного, но бодрого командировочного из Ташкента Вадима Кадыка рука сама невольно поплыла к коленкам Кати.

— Можно погладить твою ножку? — спросил он, задыхаясь от возбуждения.

— Можно, — твердо отвечала Звонкая.

— А выше?

— А выше надо платить.

— С-с-сколько?

— Сто рублей.

— За ночь?

— За один час! — отрезала Катя и поспешно убиралась из номера, предоставляя ошалелому постояльцу возможность разобраться в своих чувствах и деньгах.

А затем, чаще всего после полуночи, Звонкая работала, получая наличными за свой изысканный профессионализм. Правда, не все должным образом ценили ее страстные способности. Тот же Кадык за целый час чистого времени так и не сумел воспользоваться предоставленным товаром. Обнимал Катю, тискал, гладил, а к делу так и не приступил. Перегорел мужик и осекся, однако не сдался.

Рандеву признал недействительным и потребовал нового. Звонкая, со своей стороны раздраженная и вымотанная бестолковой суетой Вадика, прошипела сквозь зубы:

— Гони деньги, импотент несчастный, не то худо будет!

— Ты, дура набитая, сексу совсем не обученная, — неуверенно защищался Кадык.