Искуситель (часть 1) - М Загоскин

* * *

- Лес? Какой лес? Нет, кажется, жена не так говорила. - "Итальянец", "Грасвильское Аббатство". - Нет, любезный, нет!.. Что-то не так. - "Удольфские таинства"? - Та-та-та! Их-то и надобно! Давай сюда!

- Есть у вас - "Дети Аббатства?" - пропищал тоненький голосок.

- Послушайте! - сказала молодая дама с томными голубыми глазами. - Пожалуйте мне "Мальчика у ручья" г(осподина) Коцебу и "Бианку Капеллу" Мейснера.

- Что последняя цена "Моим безделкам"? - спросил, пришептывая, растрепанный франт, у которого виднелась только верхушка головы, а остальная часть лица утопала в толстом галстуке.

- Позвольте, позвольте! - прохрипел, расталкивая направо и налево толпу покупщиков, небольшого роста краснолицый и круглый, как шар, весельчак, в плисовом полевом чекмене и кожаном картузе. - Здорово, приятель! - продолжал он, продравшись к прилавку. - Ну что? Как торг идет? - Слава богу, сударь! - А знаешь ли, братец? Ведь я хочу с тобой ругаться. - За что-с?

- Что ты мне третьего дня продал за книги такие? "Житие Клевеланда", я думал и бог знает что, ан вышло дрянь, скука смертная: какие-то острова да пещеры, гиль, да и только! Вот вчера, спасибо, друг потешил, продал книжку! Сегодня я читал ее вместе с женою - так и помирали со смеху, ну уж этот Совестдрал Большой Нос! Ax, черт возьми - какие бодяги корчит! Продувной малый! - Да-с, книга веселая-с!

- Дай-ка мне, братец! Говорят, также больно хороша "Странные приключения русского дворянина Димитрия Мунгушкина" Наконец пришел и мой черед.

- Пожалуйте мне роман Дюкредюмениля "Яшенька и Жоржета", сказал я робким голосом книгопродавцу Он снял с полки несколько книг и подал мне "Ай. ай! четыре тома! Уж верно, они стоят, по крайней мере, рублей восемь, а у меня не осталось и четырех рублей в кармане, я спросил о цене.

- Десять рублей! - Можно их немножко просмотреть? - сказал я, заикаясь. - Сколько вам угодно! - отвечал вежливый книгопродавец. Я взял перый том, уселся на прилавке подле большой связки книг и начал читать. Через несколько минут пять или шесть барынь расположились на том же прилавке подле меня. Я мог слышать их разговор, но огромная кипа книг, которая нас разделяла, мешала им меня видеть, углубясь в чтение моей книги, я не обращал сначала никакого внимания на их болтовню, но под конец имена Авдотьи Михайловны и Машеньки так часто стали повторяться, что я нехотя начал прислушиваться к речам моих соседок.

- Да! - говорила одна из дам. - Эта Машенька Бело зерская - девочка хорошенькая, неловка - это правда, но она еще дитя.

- Дитя! - подхватила другая барыня. - Помилуйте! Она с меня ростом! Я думаю, ей, по крайней мере, пятнадцать лет. - Нет! Не более тринадцати.

- Так зачем же ее так одевают? Как смешна эта Авдотья Михайловна! Навешала на свою дочку золотых цепочек, распустила ей по плечам репантиры и таскается за ней сама в ситцевом платье, ну точно гувернантка! Да что она? Не ищет ли уж ей жениха? - Как это можно! Ребенок! Да, кажется, им это и не нужно. - А что?

- Так! Авдотья Михайловна смотрит смиренницей, а хитра, бог с нею. - Да что такое? - А вот изволите видеть: у них воспитывается сирота!..

- Уж не этот ли мальчик, лет шестнадцати, который ходил с ними сейчас по рядам? - Да, тот самый. - У него приятная наружность. - И восемьсот душ. - Вот что!

- Они живут безвыездно в деревне - соседей почти нет... Всегда одна да одна в глазах... Теперь понемножку свыкнутся, а там как подрастут...

- Понимаю!.. Аи да Авдотья Михайловна!.. Восемьсот душ!.. Ни отца, ни матери!.. Да это такая партия, что я лучшей бы не желала и для моей Катеньки. "Что эти барыни? - подумал я, - с ума, что ль, сошли? Да разве я могу жениться на Машеньке?"

- Постойте-ка, постойте? - заговорила барыня, которая не принимала еще участия в разговоре. - Что вы больно проворны! Тотчас и помолвили и обвенчали - погодите! Ведь этот сирота, кажется, близкий родственник Белозерским.

- Кто это вам сказал? - возразила одна из прежних дам. Да знаете ли вы, как они родня? Дедушка этого сироты был внучатным братом отцу Ивана Степановича Белозерского. - Вот что! Так они в самом дальнем родстве?

- Да! Немного подалее, чем ваша племянница, Марья Алексеевна, была до свадьбы с теперешним своим мужем Андреем Федоровичем Ижорским, а если не ошибаюсь, так для этой свадьбы вам не нужно было просить архиерейского разрешения.

- Смотри, пожалуй! Ну, Белозерские! Как ловко они умели все это смаскировать. Сиротка! Племянник, матушка! А у сироткито восемьсот душ, а племянник-то в двенадцатом колене! Умны, что и говорить - умны! - Да ну их совсем! Какое нам до них дело?

- Какое дело? Помилуйте! Да это сущий разврат, мальчик взрослый, девочка также почти невеста, чужие меж собой - и допустить такое обращение!.. А все интерес! Посмотришь на них: точно родные брат и сестра. Я сама видела - целуются... фуй, какая гадость!

- И, матушка Анна Лукьяновна! Венец все прикроет!.. Да что мы здесь уселись? Пойдемте-ка лучше в галантерейный ряд, здесь бог знает что за народ ходит. Соседки мои, продолжая меж собой разговаривать, пошли прочь от книжной лавки, и я остался один. Как теперь помню, какое странное впечатление произвело на меня это неожиданное открытие: первое ощущение вовсе не походило на радость, я испугался, сердце мое сжалось, слезы готовы были брызнуть из глаз. "Я не брат Машеньке, мы почти но родня! Боже мой!.. Но я могу на ней жениться, мы вечно будем вместе, она не выйдет замуж за какого-нибудь чужого человека - этот злодей не увезет ее за тридевять земель... не станет требовать, чтобы она любила его более меня... Нет! Тогда уж никто нас не разлучит?.." Все эти мысли закипели в голове моей, заволновали кровь в жилах, овладели душою, все понятия мои перемешались, прошедшее, настоящее, будущее - все слилось в какую-то неясную идею о неизъяснимом счастии, о возможности этого счастия, и в то же время страх, которого я описать не могу, это безотчетное чувство боязни при виде благополучия, которое превосходит все наши ожидания, которому и верить мы не смеем, обдало меня с ног до головы холодом. Я держал книгу попрежнему перед собою, перевертывал листы, глаза мои перебегали от одной строчки к другой, но я ничего не понимал, ничего не видел, все слова казались мне навыворот, и, чтоб найти смысл в самой обыкновенной фразе, я перечитывал ее по нескольку раз сряду.

- Ну что, сударь! - спросил меня купец. - Нравятся ли вам эти книжки? - Очень, - ответил я, не смея поднять кверху глаза. - Прикажете завернуть? - Нет-с! Теперь не надо. Возьмите ее. Боже мой! Как жарко! - Нет, кажется, здесь довольно прохладно! - Не знаю, а мне что-то очень душно.

- Здравствуй, братец! - раздался подле меня пленительный голос Машеньки. - А мы уж тебя искали, искали! Я спрыгнул с прилавка, Машенька взяла меня за руку и наклонилась, чтоб поцеловать в щеку. Я вспыхнул и отскочил назад.

- Что это такое? - вскричала с удивлением Машенька. Что ты, братец? - Ничего, Машенька, ничего! - Да что ж это значит?

- Молчи, пожалуйста! - сказал я вполголоса. - Я все тебе расскажу.

- Что вы это? Уж не ссоритесь ли? - спросила Авдотья Михайловна, рассматривая полный месяцеслов, который лежал на прилавке. - Не знаю, маменька, братец что-то...

- Замолчи, бога ради! - шепнул я, дернув за руку Ма шеньку.

- А! Вы все здесь? - сказал Иван Степанович, подойдя к нам с двумя помещиками, из которых один был близким нашим соседом. - Вы, барыни, ступайте домой в линее, а мы пойдем теперь на конную, ты, Саша, - продолжал он, обращаясь ко мне, - охотник до лошадей, пойдем вместе с нами. - А как же вы домой? - спросила Авдотья Михайловна. - Пешком, матушка! - Такую даль! - Ох вы барыни, барыни! Вам все страшно. Эка даль: версты полторы! Добро, добро! Ступайте с богом а мы уж дойдем как-нибудь. Да где ваши люди? Егор - здесь, а Филька где? - Ушел куда-то. - Ну так и есть! Верно, в кабаке.

- Нет, Иван Степанович! Он нынче не пьет, а так, зазевался где-нибудь, да мы доедем и с одним человеком. - Хорошо, хорошо! Ступайте же! Иван Степанович посадил в линею жену и дочь, а сам вместе со мною и двумя своими приятелями отправился пешком на конную. Мы ходили уже около часу по площади, пересмотрели лошадей пятьдесят, и мне под конец сделалось бы очень скучно, тем более что я горел нетерпением переговорить с Машенькой, если б меня не забавляли время от времени разные ярмарочные сцены, в которых особенно отличались цыгане. Надобно было видеть, с каким искусством эти природные барышники надували русских мужичков, несмотря на их сметливость и догадку. При мне один цыган продал крестьянину кривую лошадь, он так проворно повертывал ее здоровым глазом к мужику, так кстати под хлестывал кнутом и заставлял становиться на дыбы, когда покупщик заходил с слабой стороны, что ему не удалось ни разу взглянуть на дурной глаз. Другие цыгане стояли кругом и кричали во все горло: "Экий конь, экий конь! Эва, грудь-то какая! Вали смело сто пудов на телегу! А ноги-то, ноги! Вовсе бабок нет!.. Всем взяла!.. Богатый конь!.. Редкостная лошадь..." Мужичок вытащил из-за пазухи свою мошну, да, на его счастье, какой-то мещанин вклепался в эту лошадь, привел полицейского, и цыган вынужден был, в доказательство своей невинности, объявить, что у его клячи на правом глазу бельмо, тогда как, по словам мещанина, украденная лошадь была со здоровыми глазами. Иван Степанович, не найдя себе по нраву коня, сбирался уже домой, как вдруг подошел к нам Александр Андреевич Двинский.