Долгий полет - Виталий Бернштейн

Когда в конце войны лагерь освободила Красная армия, Ромкиного отца, тоже безоговорочно верившего в «светлые идеалы коммунизма», быстренько посадили снова в товарный вагон и через всю страну отправили на Дальний Восток. Уже в советский лагерь, опять работать на руднике – за то, что в плен попал. Два письма, которые он сумел отправить из нового лагеря, домой не дошли – больше писать не стал.

Ромкиному отцу вроде как повезло, через три года его выпустили из лагеря – по состоянию здоровья. Поставили диагноз – «силикоз», есть такая болезнь легких, она часто развивается у людей, работавших на рудниках. И вот в сорок восьмом году он нежданно появился на пороге квартиры. Дверь ему открыла Дора Львовна. Молча вгляделась в худое, обросшее щетиной лицо. Узнав, с тонким визгом повалилась на колени, обняла мужа за ноги. «Прости меня! Прости, если сможешь!» На крик выскочили в коридор Ромка, Сонька, сожитель матери. Дора Львовна, стоя на коленях, повернула к тому заплаканное лицо, медленно выговорила: «А ты уходи и забудь… Тебе только показалось – между нами ничего не было!» Тот все понял, ни слова не сказал. Наскоро собрал в спальне свои манатки, побросал в два чемодана. И ушел.

Ромкин отец прожил недолго, через полтора года «силикоз» уложил его в могилу. Дора Львовна свято хранила память об умершем, держала себя в строгости. А ее бывший сожитель еще долго надеялся, что они опять будут вместе. Иногда, подкараулив Соньку возле школы, он торопливо совал ей в портфель коробку с какими-нибудь дефицитными конфетами, поступившими в гастроном. Та благосклонно принимала подарок. А вот Ромка от таких подарков всегда вежливо отказывался. Память об отце не позволяла.

13

Соня с мужем уехала в Израиль на несколько лет раньше Ромки. Они тоже жили в Тель-Авиве – в южной его части, в районе старой Яффы. Уже в конце двухнедельного пребывания Бориса в Израиле Ромка повез его к сестре, повидаться.

В их школьные годы Сонька была совсем малолеткой. Если мать задерживалась на работе, Ромка после уроков забирал сестренку из детсада и потом вместе с ней приходил на тренировку. Усаживал ее на мягкий травяной газон – возле волейбольной площадки в их школьном дворе. Она с интересом наблюдала за игрой, восторженно орала после каждого удачного удара брата по мячу. В институтские годы, забегая иногда к Ромке домой, Борис встречал там уже другую Соньку. Худая и длинная, как Ромка, она часами торчала в коридоре у телефона, болтая с одноклассниками. А после того, как Борис перебрался в Москву, они ни разу не виделись. Лишь изредка Борис узнавал от Ромки, что сестра вышла замуж, что потом сын у нее родился. Выходит, сколько же они не виделись – почти полвека?

Соня открыла им дверь – в переднике, с засученными рукавами. Что-то готовила на кухне, чтобы потчевать гостей. Прямо в дверях они вгляделись друг в друга. Перед Борисом стояла седая, морщинистая, раздавшаяся вширь женщина; Борис вспомнил – Дора Львовна тоже к старости очень располнела. На улице Борис ну никак Соню не узнал бы. Да и она, конечно, не узнала бы его тоже… Они поздоровались, Соня церемонно чмокнула Бориса в щеку и побежала обратно на кухню.

В комнате на диване сидел Сонин муж Леня. Глаза безучастно смотрят куда-то вдаль. Нижний конец правой брючины застегнут булавкой – ступни нет. Когда они с Ромкой ехали в гости, тот успел рассказать Борису, что у Лени обнаружили тяжелый диабет. Как осложнение развилась гангрена, ступню пришлось ампутировать. А тут и другая напасть объявилась – прогрессирующая потеря памяти. Словом, у бедной Сони забот полон рот.

Борис, здороваясь с Леней, протянул руку. На мгновение тот безучастно повернул глаза, ответил слабым рукопожатием.

Соня принесла из кухни кастрюльку с горячим пловом, какие-то салаты. Вытащила из шкафа бутылку водки. Да еще Ромка достал из своей сумки бутылку коньяка и торт, которые они с Борисом по дороге купили.

– Садитесь к столу, гости дорогие. Давайте нальем, выпьем и закусим, пока плов не остыл. – Соня лучезарно улыбнулась, морщины в углах рта стали еще глубже. Она повернулась к мужу, погладила его по плечу.

– Ленчик, я тебе плова положу?

– Да, да, – отозвался тот, не поворачивая головы.

Ромка разлил коньяк. В рюмку мужа Соня плеснула заварку из чайничка. Подмигнув Борису, негромко пояснила, что доктора не советуют Лене принимать алкоголь. Они все чокнулись за встречу, даже Леня протянул свою рюмку с чайной заваркой. Выпили, принялись за салаты и плов.

Соня, повернув голову к Борису, спросила:

– Ну, как ты там, в Америке своей, живешь? Знаю, что жену похоронить успел – да будет ей земля пухом. Сын уже вырос?

Борис рассказал, что в Америке попервоначалу было трудно, английский никак не давался. А потом язык более или менее освоил и нашел работу в компании по проектированию трансформаторных подстанций, сначала – простым чертежником, потом в инженеры выбился. Сейчас уже на пенсии. Пенсия по американским понятиям скромная. Потому что стаж небольшой – всего девятнадцать лет отработал. Но на жизнь хватает. Даже вот поездку в Израиль смог себе позволить. Живет вместе сыном, тот пока холостой. Офицер, летает на истребителе. Очень душевный, заботливый парень…

– У нас с Леней тоже сын, – отозвалась Соня. – Привезли его сюда подростком, в школе учился хорошо, иврит быстро освоил. Потом в армии служил. А потом сумел перебраться к вам, в Америку. Вроде бы, бизнесменом стал, в Чикаго живет, дом свой купил. Только нам, к сожалению, мало внимания уделяет. Я не деньги в виду имею. Слава Богу, эта страна, в которой мы почти и не работали, обеспечила нас и квартирой, и пособием. Я имею в виду обычное внимание. Поначалу я сыну каждый месяц длинные письма писала. А он в ответ – хорошо, если за год пару открыток коротеньких пришлет. И не звонит совсем. Нам отсюда звонить в Чикаго все-таки накладно. И приехать, повидать нас хоть раз за эти годы он тоже мог бы. Ведь знает, в каком состоянии отец…

Соня вздохнула, погладила мужа по плечу. Тот сосредоточенно доедал плов, наклонившись над тарелкой.

В углу, на тумбочке, Борис заметил фотографию молодого парня в военной форме, с автоматом в руках.

– Сын?

– Он, Вадик. Когда в армии служил.

– Знаешь, дай мне его телефон в Чикаго, – решил вдруг Борис. – Прилечу домой и позвоню. Скажу, чтобы спешил делать добро. Пока мать с отцом живы. Сколько внимания мы родителям ни уделяем, все равно это лишь малая толика той заботы и любви, что получили от них. Когда они уходят, начинаешь понимать – не додал, не додал… Вон у Моисея в десяти заповедях не сказано о том, что надо любить братьев и сестер своих. Не сказано даже, что надо любить детей своих. Понятно, что любить надо, да все-таки не сказано. А вот о родителях сказано: «Почитай отца твоего и матерь твою». Ведь это – самое святое.

Борис потянулся к бутылке с коньяком, молча налил в рюмки себе, Ромке, Соне. Потом негромко спросил у нее:

– Можно я и Лене капну в рюмку – одну каплю только? У меня тост есть.

Соня согласно кивнула.

– Ребята дорогие, Леня, Рома, Соня, давайте выпьем за светлую память наших родителей. Я – человек неверующий. Да вот откроюсь вам – каждое утро начинаю с молитвы. Она коротенькая: «Папочка, мамочка, да снизойдет на меня ваша благодать». Если они где-то есть, как же дорого им, что не забыты. Да и мне прямая польза – если они где-то есть, уж точно замолвят там словечко за меня… Давайте же выпьем за ушедших отцов, матерей наших. За их светлую память. Не чокаясь.

14

Крупная дрожь, сотрясавшая тело «Аэробуса», кончилась так же внезапно, как и началась. Видимо, зона завихрения осталась позади. Борис облегченно повернулся в кресле набок, поправил поудобнее маленькую подушку под головой. И сразу заснул.

Спал он крепко, но, вроде бы, недолго. Сперва сквозь сон раздался какой-то одиночный взвизг, потом несколько разноголосых криков. Приснилось – дремотно, не открывая глаз, подумал Борис. Это, наверное, мальчишки визжат, прыгая с мостков в холодную Уводь… Но затем послышались еще крики, топот ног вдоль прохода. Борис недовольно разлепил глаза.

Еще не совсем проснувшись, он увидел перед собой бабушку с внучкой на руках. Вскочив с кресла, бабушка поверх очков смотрела с ужасом в сторону пассажира в кресле 30-С. Борис повернул глаза – полуседой, коротко стриженный затылок вяло откинулся на спинку кресла, массивная шея… И поперек нее, с левой стороны, что видна Борису, – кровавая рана с широко разошедшимися краями! Борис бросил взгляд на девочку. Пятна крови покрывали ее лицо и воротник платьица. Видимо, рана на шее пассажира была глубокой, из сонной артерии кровь фонтаном ударила наружу… Зажмурившись от страха, девочка молча прижималась к бабушке. А та, раскрыв рот, почти неслышно кричала. Ей вторили некоторые пассажиры из соседних рядов.

Места рядом с Борисом, где раньше сидела парочка ортодоксов, пусты. Девицы в белом платочке не видно. А парень в кипе – вот он, бегает вдоль прохода, орет что-то угрожающее. В одной руке – покрытый кровью нож, в другой – тяжелый пистолет. Какой-то мрачный тип, тоже с ножом в руке, возвышается в проходе с другой стороны. «Может, это мне снится? – подумал Борис. – Прямо чертовщина какая-то».