Будь ты проклят, сводный! - Анна Милтон

свою привлекательность. Вдали от родных краев, а главное от насмешек Антона, я вырвалась из кокона и распахнула крылья.

Мне знаком новый взгляд сводного брата, которым он то ли сожрать меня пытается, то ли воспламенить заживо. Чередует характер невербального посыла, избегая однообразия. Так смотрят парни, когда хотят забраться девушке под юбку и совершить с ней кучу непотребств. Так на меня смотрел Адриан, когда обнимал и целовал… но не переходил черту.

Взобравшись на вершину сахарных грез о моем испанце, я подскакиваю едва ли не потолка из-за громоподобного стука в дверь.

― Мать твою, ты там оглохла?! ― неистовый ор из коридора швыряет меня обратно на бренную землю.

Вот черт.

― Эй, мартышка! Сделай свою сраную музыку тише, ясно? Ты, блять, не одна здесь живешь! ― истерит Антон, сотрясая стены.

Мартышка?! Зачем вспоминать это дебильное прозвище? Ударил с хирургической точностью по больному. До четырнадцати лет я ненавидела собственное отражение из-за лопоухости.

Бдыщ! Бдыщ! Бдыщ! Я всерьез озабочена сохранностью бедной двери, по которой буйный качок молотит своими кувалдами, не задумываясь о том, что перебарщивает, и спешу урезонить его.

Мажор с нестабильной психикой, хорохорясь, пышет жаром. Снова вижу его по пояс голым и с растрепанными волосами. Лицо и шея красные, в засосах, расцарапанные могучие плечи резко вздымаются на вдохах и медленно опадают на выдохах. Резинка серых спортивных штанов немного приспущена, словно он натянул их впопыхах.

― Что-то не так? ― невинно хлопая ресницами, любопытствую я и строго-настрого запрещаю себе пялиться на нижнюю часть его тела.

― Что, на хрен, не так? ― низко цедит Антон и показывает двумя руками на свой пах. ― Ты мне трахаться мешаешь.

Я задираю подбородок, продолжая смотреть ему прямо в глаза.

― Так заткни уши.

― А может я тебя заткну, а? ― сводный брат подставляет локоть, мешая мне захлопнуть дверь перед его носом. ― Что ты здесь устроила, черт возьми? ― рявкает бугай, оттесняя меня вглубь комнаты.

― На что похоже? Не догадаешься?

― Заебала ты меня, Ибрагимова. Ты разучилась по-человечески отвечать? ― бесится мускулистая каланча, исподлобья озираясь по сторонам. Кривит в недоумении физиономию, созерцая кавардак.

― Не тебе учить меня человечности, ― я скрещиваю руки на груди. ― Уходи, Антон.

Сын Аркадия Валерьевича смотрит сверху вниз с презрением.

― Заканчивай с этой херней и притихни, ― бодает меня плечом, шагая к письменному столу. Топает, как слон!

Он громко захлопывает крышку ноутбука.

― Не трогай мои вещи без разрешения! ― я подхожу к нему и возвращаю крышку в прежнее положение.

― Этот комп купил тебе мой отец, ― гавнюк снова ее закрывает. Осклабившись, наклонятся вперед и по слогам произносит: ― Ты-не-за-слу-жи-ла.

Вновь провоцирует меня, питая надежду, что я сорвусь на истерику или плач.

В отличие от Куркова, я повзрослела.

― Вы-ме-тай-ся, ― подражая его агрессивному тону, чеканю я.

С ошеломляющей скоростью Антон отшвыривает стул, служивший единственным препятствием между нами, рывком притягивает меня к себе и усаживает на письменный стол. От изумления я теряю дар речи! Да что уж там… я цепенею!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ТАША

― Повтори-ка, ― с обманчивой мягкостью просит Антон, положив ладони на край стола по обе стороны от моих бедер.

А… что повторить? Вот бы вспомнить. Мне несвойственна забывчивость. Совсем-совсем. Я помню свою жизнь, начиная с двух лет. Помню, как разучивала алфавит с мамой, и то, как заработала каждую ссадину на теле. Помню вражду с учительницей физики, поездку с мамой и папой к морю, когда мне было четыре, и все ссоры с Антоном.

Я блуждаю растерянным взором по его инквизиторскому лицу и учащенно сглатываю. Сквозь упавшие на лоб прядки проглядывается вздувшаяся венка, и я пялюсь в упор на то, как она слабо подрагивает под кожей. Нашла способ удерживать внимание подальше от его голого торса.

В ноздри ударяет запах его кожи, дезодоранта «Old Spice» и посторонний аромат женских духов. Приторный, тяжелый, с нотками тропических фруктов и карамели. Наверное, братца «пометила» девица, от которой он прибежал сюда и начал бушевать, как ненормальный.

Вспомнила!

Я велела ему проваливать.

― Уходи, ― вопреки ожиданиям, что от моего тона Антон покроется толстой коркой льда, он надменно ухмыляется.

― Ты на моей территории, захочу ― и пропишусь в твоей комнате, ― мерзавец убирает руки со стола, накрывает ими мои ягодицы и притягивает к себе. Что он творит?! ― И в твоей кровати.

Совсем ошалел!

Для удержания баланса я ставлю одну руку позади себя, а второй отпихиваю сводного брата. Со звоном луплю по горячей, упругой коже, а Антон только иронически посмеивается над моими жалкими потугами вернуть себе безопасное пространство. Он не сдвигается ни на сантиметр, словно мои удары для него не более чем щекотание перьев. Ему и раньше доставляло неземное удовольствие проявлять физическое превосходство и придавать измывательствам формат игр.

― О моей кровати даже не мечтай! ― осаждаю я недородственничка. Извращенец! ― Я расскажу Аркадию Валерьевичу о том, что у тебя не все дома. Пусть отправит тебя к врачу.

Улыбка соскальзывает с его лица. Насупившись, Курков-младший переходит в наступление и вербально атакует, затем пускает в ход свои клешни и крепко впивается пальцами в мои бедра. Я судорожно ловлю ртом воздух, глуша агонию в легких потоком желанного кислорода. Но даже набрав полную грудь, я не чувствую облегчения. У меня все горит под кожей. Как я еще не дымлюсь?! В нижней части тела особенно горячо. Там, где настойчиво касается Антон.

Наклонившись, он впечатывается своим лбом в мой.

― Только попробуй тявкнуть что-то папе обо мне, и я клянусь, что ты пожалеешь о возвращении, ― угрожает наглец, напирая твердым торсом на мои плотно сжатые колени.

Я начала жалеть о приезде в Россию задолго до момента,