Жизнь в классе - Филип Джексон

Да и сам ученик не более внимателен. Даже если бы кто-то потрудился расспросить его о подробностях школьного дня, он, вероятно, был бы не в состоянии дать полный отчет о том, чем занимался. Для него также день сжался в памяти до небольшого количества событий значимых («Я получил 100 баллов за тест по орфографии»; «Пришел новенький и сел рядом») или повторяющихся («Мы пошли в спортзал»; «Занимались музыкой»). Спонтанных мысленных возвращений к подробностям школьного дня, как правило, недостаточно, чтобы ответить на наши обычные вопросы.

Такая поглощенность основными моментами школьной жизни понятна. Аналогичный процесс отбора действует, когда мы спрашиваем или рассказываем о других видах повседневной активности. Если нас спрашивают о нашей поездке в центр города или о том, как прошел день на работе, мы не вдаемся в подробности поездки на автобусе и не рассказываем о том, сколько раз подходили к кулеру с водой в течение рабочего дня. Скорее мы скажем, что ничего не произошло, чем составим реестр мелочей, которые приключились с нами между выходом из дома и возвращением. А поскольку ничего интересного нет, то какой смысл обсуждать такой опыт?

Тем не менее, с точки зрения характеристики образа нашей жизни и ее смысла, события, о которых мы редко говорим, могут быть столь же важными, как и те, что удерживают внимание. Несомненно, мелочи, о которых мы умалчиваем, представляют собой гораздо большую часть нашего опыта, чем то, о чем мы говорим. События придают яркость рутинной повседневности, мышиной возне, пустой толкотне. Без этого мы погружаемся в серые будни. Однако абразивный потенциал повседневности чрезвычайно важен. Антропологи поняли это лучше, чем другие представители социальных наук, и их полевые исследования научили нас ценить культурное значение рутинных элементов человеческого бытия. Этот урок стоит принять во внимание, чтобы правильно представить себе жизнь в начальных классах.

1

Школа – это место, где тесты пишутся успешно и не очень, где происходит много забавного, где сталкиваешься с чем-то неизведанным и учишься новому. Но это также то место, где сидят и слушают, ждут и поднимают руки, по очереди сдают письменные работы и точат карандаши. В школе мы приобретаем друзей и врагов, высвобождаем воображение и расстаемся с незнанием. Но в школе также трудно подавить зевоту, на партах от скуки выцарапываются инициалы, собирают деньги на еду и толпятся на переменах. Оба аспекта школьной жизни – и явный, и скрытый – всем знакомы, но скрытый аспект, хотя бы только в силу пренебрежения им, заслуживает, по-видимому, большего, чем ему уделяется, внимания.

Для того чтобы понять значение классной обыденности, необходимо разложить ее на события и рассмотреть частоту их возникновения, изучить стандартизированность школьной среды и значение принудительности ежедневного присутствия. Другими словами, нужно признать, что дети проводят в школе длительное время и условия, в которых они находятся, в высокой степени единообразны и навязаны им. Каждый из этих кажущихся очевидными факторов заслуживает подробного рассмотрения, поскольку важен для понимания того, что учащиеся думают о своем школьном опыте и как справляются с ним.

Количество времени, которое дети проводят в школе, может быть описано с изрядной долей точности, однако психологическая значимость привлекаемых количественных данных – это совершенно другая история. В большинстве штатов учебный год по закону продолжается 180 дней. Полный учебный день, как правило, длится около шести часов (с перерывом на обед), начинается около девяти часов утра и заканчивается около трех часов дня. Таким образом, если ученик не пропускает ни дня в течение года, он проводит больше 1000 часов под присмотром и опекой учителей. Если он был в нулевом классе и достаточно регулярно посещал занятия в начальной школе, то к моменту перехода в среднюю школу на его счету будет более 7000 учебных часов.

Важность этих 7000 часов, распределенных на шесть или семь лет жизни ребенка, трудно преувеличить. С одной стороны, при сравнении с общим количеством часов жизни ребенка за этот период, это чуть больше 1/10 прожитого им времени или около 1/3 времени, затрачиваемого на сон. С другой стороны, кроме сна и, возможно, развлечений, нет никакой другой деятельности, которая занимает столько же времени в жизни ребенка, как посещение школы. Помимо спальни, где он обычно спит, нет ни одного места, где ребенок проводил бы больше времени, чем в классе. С шести лет для него более привычным становится видеть своего учителя, чем отца и, возможно, даже мать.

Есть еще один способ произвести оценку того, что все эти часы в классе означают для ребенка: сравним их общее количество со временем, потраченным на какой-либо другой вид привычной деятельности. Например, на посещение церкви. Для того чтобы провести в церкви столько же времени, сколько шестиклассник провел в классе, нужно посещать религиозные собрания каждое воскресенье в течение 24 лет, даже больше, и проводить на них целый день. Или, если набожность не столь велика, то нужно присутствовать на часовой службе каждое воскресенье в течение 150 лет, чтобы освоить внутреннее помещение церкви так же, как знает школу 12-летний ребенок.

Сравнение с посещением церкви эффектно, но может показаться несколько утрированным. Однако оно заставляет задуматься о потенциальном смысле кажущегося на первый взгляд бессмысленным числа. Кроме того, помимо дома и школы нет иного места, чем церковь, где люди всех возрастов собирались бы столь же часто.

Сопоставление пребывания ребенка в классе с посещением еженедельной церковной службы преследует еще одну цель: создает основу для рассмотрения важного сходства между этими двумя учреждениями – школой и церковью. Посетителей в обоих случаях окружает традиционная атмосфера, продолжительное воздействие которой обретает свою растущую значимость по мере того, как начинаешь осмысливать повторяемость, избыточность и демонстративность свершающейся в этих пространствах обрядовости.

Класс, как и церковь, редко можно представить себе чем-то иным. Никто из входящих в данные помещения не подумает, что он находится в гостиной, в продуктовом магазине или на железнодорожном вокзале. Даже если прийти в полночь или в любое другое время, когда деятельность людей замирает и не дает подсказки, где ты находишься, сложности в понимании того, что должно происходить в этих пространствах, не возникнет. И в отсутствие людей церковь – это церковь, а класс – это класс.

Это не значит, конечно, что все классы, а тем более церкви одинаковы. Разумеется, различия, и иногда очень резкие, есть. Возьмем, например, деревянные скамьи и дощатые полы в классах старых американских школ и пластиковые стулья и полы из плитки в современных пригородных школах. Но есть и сходство, что для нас важнее. Тем более, что различия на протяжении какого-либо конкретного исторического периода не так уж и велики. Кроме того, какая, в сущности, разница, бегает ли школьник с первого по шестой класс по полам из винилового пластика или из промасленного дерева, висит ли перед ним черная доска или зеленая? Существеннее то, что окружающая его в течение шести-семи лет среда очень стабильна.

Учителя начальной школы порой тратят немало времени на то, чтобы создать в классах домашнюю атмосферу. Они украшают стенды, вешают новые фотографии, меняют расположение стульев – от кругового до линейного и обратно. Но эти перестановки и обновления в лучшем случае напоминают действия вдохновленной домохозяйки, которая двигает мебель в гостиной и меняет цвет портьер, чтобы сделать комнату более уютной. Можно обновить стенды в классе, но от них никогда не отказываются; стулья переставляют, но их всегда 30; на столе учителя может быть тот или иной цветок, но он там обязательно есть. Так же повсеместны свернутые географические карты, мусорная корзина оливкового цвета и точилка для карандашей на подоконнике.

Даже запахи в классе довольно стандартные. Школы могут использовать различные марки воска и жидкостей для уборки, но все они, кажется, содержат аналогичные ингредиенты, создающие универсальный запах, своего рода ароматный фон, который пронизывает все здание. И еще в каждом классе имеется слегка едкий запах меловой пыли со слабым привкусом свежей древесины от карандашных стружек. В некоторых помещениях, особенно в обеденное время, появляется знакомый запах апельсиновых корок и бутербродов с арахисовым маслом. В конце дня к этой смеси добавляется (особенно во время перемен) запах детского пота. Если зайти в класс с завязанными глазами, но не зажимая носа, и принюхаться, то сразу поймешь, где находишься.

Все эти знаки и запахи настолько привычны для школьников и учителей, что едва различаются ими, воспринимаются лишь периферией сознания. Только когда в классе происходит что-то необычное, это странное место, наполненное не менее странными объектами, мгновенно привлекает внимание. В редких случаях, если, например, школьники по каким-то причинам приходят в школу вечером или в летнее время, когда в залах стучат молотки рабочих, многие черты школьной среды, которые были недифференцированным повседневным фоном, вдруг контрастно проявляются. Это опыт, связанный с отличным от учебных занятий контекстом; он настигает нас довольно редко, поскольку вызван изменением чрезвычайно привычных условий.