Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен - Стивен Гросс

Он торговался с самим собой вовсе не для того, чтобы жить в шике, а даже совсем наоборот – друзья наверняка будут гадать, зачем он променял просторный таунхаус в Лондоне на этот небольшой и невзрачный домишко в почти безлюдном сельском районе Франции. Почему он отказался от такой комфортной жизни?

– Мы будем жить скромно, перестанем бросаться в глаза. Нам совершенно не за что будет завидовать.

Я слышу, как он делает еще один глоток.

– Это и есть мой бункер безопасности, – говорит он.

Застряв на каком-нибудь бессмысленном совещании, или оказавшись в одиночестве в каком-нибудь паршивом отеле, или даже сидя у себя дома в Лондоне, когда Энн выходит пробежаться по магазинам, он начинает представлять себя в своем французском домике или размышлять, чего еще там можно изменить или переделать.

Я говорю ему, что ощущение оторванности от мира или моменты расставания с Энн, судя по всему, возбуждают в нем беспокойство и некоторую злобу, что эти расставания выводят его из себя. И тогда он думает о своем доме во Франции, чтобы вернуть душевное равновесие.

Я слышу, как он еще раз прихлебывает из чашки и ставит ее на блюдце.

– Я ждал – вы скажете, что я начинаю думать о своем французском доме, когда становится вконец невыносимой моя реальность. Но, да, – говорит он мне, – расставание и изоляция действительно меня беспокоят.

После Оксфорда, говорит он, но еще до Гарварда, они с Энн провели целое лето в Италии. До тех пор он только пару раз побывал в Париже. Переезды из города в город наводили на него страх, он никак не мог избавиться от неприятного ощущения, что вот-вот потеряет Энн, просто обернется и не найдет ее рядом.

Каждое утро перед выходом из своего pensione он брал с нее обещание, что, если они вдруг потеряют друг друга, она немедленно отправится в центр города и будет ждать его на ступенях главного собора. Это было у них стандартное место встречи.

– Каждый раз, когда я представляю себе дом во Франции, я вижу, что Энн ждет меня, сидя в гостиной. Это наше место встречи, вроде как ступени собора.

Я слышу, как он ходит по комнате.

– Не волнуйтесь, мистер Гроц, я не в туалете, это я просто подлил себе чаю.

В иные дни, говорит он мне, он думает о французском доме практически постоянно: представляет себе, в какие цвета можно покрасить стены своей комнаты, что будет, если сделать в ней более широкий дверной проем. Он рисует планы помещений и эскизы интерьеров. Сегодня, во время деловой встречи, он набросал эскиз коридора, ведущего от входной двери в кухню. Спроси я у него, что хранится в кухонной кладовке, он сможет перечислить мне все предметы и даже сказать, что на какой полке стоит. Но чаще всего он размышляет о комнатах, об их пропорциях, о том, как их отремонтировать. Это, конечно, смешно, говорит он, но свой французский домик он знает гораздо лучше, чем дом в Лондоне.

Должно быть, говорит он мне, он таким образом бежит от реального мира. Дом во Франции, наверно, связан с каким-то придуманным еще в детстве воображаемым местом. У него вызывали отвращение пьяные скандалы родителей, истерики матери, ее буйный темперамент.

– Все детство я провел, погрузившись в книгу или в мир своих фантазий, чтобы только не слышать их скандалов. Вы, наверно, скажете, что я пытался скрыться не только от этого шума, но и от своей ненависти к родителям… И это будет правда.

Он говорит мне, что ему очень не по себе, что ему очень стыдно оттого, что он, в отличие от нормальных людей, не может и пары минут просидеть в одиночестве в гостиничном номере.

– Я всего этого не понимаю, – говорит он мне. – Я боюсь, что эти архитектурные фантазии разрушают мое восприятие реальности.

– Может быть, – говорю я, – но настолько же возможно, что ваши архитектурные фантазии, наоборот, помогают вам сохранить восприятие реальности. Вы же не думаете о своем французском доме постоянно. Судя по всему, вы делаете это только в моменты изоляции, вызывающей у вас страх или ярость.

– С вашей стороны весьма великодушно интерпретировать мой рассказ именно таким образом, но я не уверен, что это правильно. Ведь это не объясняет мои непрестанные попытки все перестроить и переделать, или этот странный торг с самим собой – вот это: я отдам все, что у меня есть, если взамен у меня будет… ну, что-то другое.

– Да, – говорю я, – попытки торговаться с собой этим не объясняются. Все эти действия больше напоминают поведение испуганного ребенка.

Я слышу, что он снова приходит в движение, возможно, поднимается на ноги.

Он говорит, что у Джойса есть один рассказ, ему кажется, что это было в «Дублинцах». Он прочитал его в самый первый год университетской учебы и после этого больше к нему никогда не возвращался – больно уж расстроила и обеспокоила его концовка.

В финале рассказа отец (который сильно пил) возвращается домой и видит, что жена ушла в церковь, а в очаге погас огонь, потому что за ним не уследил сын. Теперь отцу придется долго ждать ужина. Маленький мальчик пытается задобрить отца и говорит, что приготовит ему ужин, но тот не успокаивается. Он хватает клюку, засучивает рукава и начинает избивать сына. Бежать маленькому мальчику некуда. Пьяный отец все бьет и бьет уже обливающегося кровью ребенка. Маленький мальчик просит пощады, а потом начинает с ним торговаться: «Не бей меня, папа, а я за тебя помолюсь. Я за тебя помолюсь, папа, если ты перестанешь меня бить».

Точно так же чувствовал себя и он, когда его порола и колотила мать… «Не бей меня, мама, я буду хорошо себя вести, я буду хорошо себя вести, мама». А поняв, что это не поможет, он, по его словам, стал обращаться к Богу: «Я умолял Бога: сделай так, чтобы она не била меня, Господи, запрети ей бить меня. Я буду хорошим. Пожалуйста, Господи, я прошу тебя. Я отдам тебе все, что захочешь, и все, что у меня есть, только отведи от меня опасность».

Я слышу его дыхание. Мне кажется, что он изо всех сил старается сдержать слезы.

– Мистер Гроц, – говорит он.

– Да.

– В моем доме есть волшебная дверь.

– Волшебная дверь?

В прошлом году он летел очень длинным рейсом с промежуточной посадкой в Гонконге. Где-то через час после вылета из Гонконга раздался гулкий удар, а потом через салон со свистом пронесся поток воздуха. Вывалились и повисли над головами пассажиров кислородные маски. Самолет начал стремительно снижаться с десятикилометровой высоты. Он был уверен, что скоро умрет.

«Я умолял Бога: сделай так, чтобы мама не била меня, Господи, запретней бить меня.

Я буду хорошим. Пожалуйста, Господи, я прошу тебя. Я отдам тебе все, что захочешь, и все, что у меня есть, только отведи от меня опасность».

– Я подумал, что если только смогу подняться на ноги и открыть дверь в кабину пилотов, то за ней окажется мой дом. Я перешагну через порог и окажусь в безопасности, дома. Я уже был готов снять кислородную маску и расстегнуть ремень, но тут самолет все-таки выровнялся.

Где бы он ни находился, хоть в остановившемся в тоннеле поезде метро, хоть в автомобильной пробке, он мог встать, пройти через дверь и оказаться в своем доме. Он очень много думает об этой волшебной двери, от чего ему придется отказаться, чтобы расплатиться за ее существование?

– Бред, правда? – говорит он.

Я говорю ему, что, на мой взгляд, это никакой не бред. Маленький мальчик, когда его бьют, все на свете отдаст за такую волшебную дверь.

– Я не особенно часто думаю о своем детстве. А когда задумываюсь, понимаю, что не так-то много и помню. Все, кажется, так давно прошло и умерло. Я думаю про себя, это было мое детство… Нет, это есть мое детство. Но во мне оно не живет.

Мы некоторое время молчим. Через минуту или около того я начинаю беспокоиться, не прервалась ли связь.

– Нет, я все еще здесь, – говорит он. Потом опять замолкает на мгновение. – Судя по моим часам, наше время почти вышло. Я сейчас больше ничего не хочу говорить. Завтра мне нужно будет присутствовать на праздничной вечеринке, и нам придется закончить минут на пятнадцать пораньше. Вы уж меня извините.

– Спасибо, что предупредили меня об этом.

– Мистер Гроц?

– Да?

– В действительности, у меня нет никакого домика во Франции. Вы же знаете, да?

Ложь

О секретах

В своем письме терапевт назвал его патологическим лжецом и спросил, не смогу ли я оценить его состояние и, может быть, взять его на психоанализ.

Филипп пришел ко мне на собеседование в апреле, это было несколько лет назад. Лечащий врач решил отправить его ко мне, случайно столкнувшись с женой Филиппа в местном книжном магазине.

Она схватила врача за руку и чуть было не расплакалась. Может быть, им стоило бы, спросила она, все-таки обсудить оставшиеся варианты лечения рака легких у Филиппа?

В ходе нашей первой встречи Филипп (обладавший, по свидетельству его терапевта, идеальным здоровьем) перечислил все недавние случаи своего вранья.