Жизнь и приключения Заморыша - Иван Василенко

- Восемь копеек недостает.

- Не может быть, - твердо ответил отец.

- А я вам говорю, недостает! Что же я, по-вашему, лгу?

- Вы ошиблись. Каждый человек может ошибиться, - настаивал на своем отец, совершенно забыв шаркать ногой. - Извольте пересчитать.

Барыня схватила чеки и начала пересчитывать.

- Правильно, - сказала она. - Я ошиблась по вашей вине: почему у вас нет счетов? Чтоб завтра же были счеты.

Отец развел руками.

- На счеты попечительство денег не выделило.

- Ну, так пришлите кого-нибудь ко мне. У нас в доме их сколько угодно.

Барыня уехала.

- Купчиха? - спросил Никита.

- А ты не видишь? - сердито ответил отец.

Когда стемнело, Никита зажег газовый рожок. Но на свет рожка так больше никто и не пришел.

Отец запер дверь на болт и сумрачно сказал:

- Кажется, возчик верно напророчил: горим с первого же дня.

ПОПЕЧИТЕЛИ

На другой день отец послал Витю и меня к дамепатронессе Прохоровой за Поль де Коком. Витька сказал, чтоб я не зевал по сторонам.

- Попробуй только, потеряйся - сразу в будку попадешь.

Какой будкой он меня пугал, я не знал. Может, той, которая ездит по улицам с бродячими собаками? От страха я не спускал глаз с Витьки и ничего, кроме его синей рубашки, не видел, пока мы не подошли к дому Прохоровой. Вот это домик! Целых двенадцать окон!

А над дверью железный навес, такой красивый, будто весь сделан из кружева. К двери прибита белая эмалированная дощечка, а на дощечке напечатано большими буквами:

АРКАДИИ ПЕТРОВИЧ ПРОХОРОВ

Тут и Витька оробел. Надо было, как велел отец, придавить кнопочку, а Витька таращил на нее глаза и боялся поднять руку.

Потом презрительно глянул на меня, будто не он, а я боялся, и ткнул в кнопку пальцем.

За дверью что-то зазвенело. Витька отскочил как ошпаренный.

Дверь открылась, и какая-то тетка в белом фартуке и кружевной наколке закричала на нас:

- Вы чего балуетесь, паршивцы?!

Я уже хотел деру дать, но Витька сказал:

- Мы не балуемся, мы до барыни за Коком пришли.

- До какой барыни? За каким коком? Разве кок здесь? Кок на пароходе!

Витька огорошенно молчал.

- До какой барыни, я вас спрашиваю?! - кричала тетка.

Витька продолжал молчать. Тогда сказал я:

- Которая с усами.

Тетка засмеялась и спросила:

- Откуда вы взялись?

- Из общества трезвости, - в один голос сказали мы.

- А, тогда подождите.

Она ушла. А когда вернулась, то велела нам идти за нею. И мы пошли. Сначала шли по лестнице, только не вниз, как в квартире около Старого базара, а вверх. Лестница была широкая, а ступеньки белые, блестящие. И такие гладкие, что я даже поскользнулся, и Витька зашипел на меня. Потом мы вошли в комнату.

Ну и комната! Наверно, и у царей таких не бывает. Все стены серебряные, а на стенах, в золотых рамах, веселые картины. И везде золото, золото. Даже клетка, что висела над окном, и та была золотая. Витька потом говорил, что и птичка в ней сидела золотая, но я этого не заметил.

А из зеленых кадок поднимались до самого потолка невиданные деревья с длинными и узкими листьями.

Стали мы с Витькой на пороге - и ни шагу дальше.

Барынька с усиками сидела между кадками в диковинном кресле и вместе с креслом качалась: вверх - вниз, вверх вниз. Увидела нас и спрашивает:

- Вы что за дети?

Мне, конечно, стало удивительно: два раза совала мне в рот мятные лепешки, а теперь спрашивает, что мы за дети. Я даже засмеялся.

- Вы меня не узнали?

Витька шагнул вперед и сказал:

- Не серчайте: он у нас вроде дурачка, потому что заморыш. Отец прислал за книжками для пьяниц. Вы обещали Кока дать.

- А, вы дети заведующего! - вспомнила наконец барыня. Сейчас поищу.

Она ушла в другую комнату и оттуда вынесла нам две толстые книги.

- Вот, несите отцу. Пусть читает им по главе в день, поняли? Они прослушают одну главу и будут потом каждый день приходить.

За барынькой в комнату вошел тощий старичок.

- Совершенно правильно, - кивнул он облезлой головой. Но при непременном условии, что после каждой главы им будут выдавать по стакану водки.

Барынька стала сыпать какими-то неизвестными нам словами.

Сыплет, и сыплет. Знакомых было только два слова: "шут гороховый".

Старичок ковылял по комнате и хихикал. Потом скривил рот и сказал:

- Зачем же вы за шута горохового замуж вышли?

Тут они начали смешно ругаться. Я даже рот закрыл ладонью, чтоб не засмеяться. Но все-таки не выдержал и прыснул. Старик как затопает ногами, как закричит:

- Вон отсюда, хамское отродье!..

И мы с Витькой задали такого стрекача, что опомнились только около чайной.

За то, что мы принесли книги, отец нас похвалил. Потом велел идти к купчихе Медведевой за счетами.

Купчихин дом был еще больше, чем прохоровский.

Но нас дальше кухни не пустили. Купчиха вышла к нам сама, дала счеты и сказала, чтобы мы несли их осторожно, не трясли, иначе они рассыплются.

Когда отец увидел эти счеты, то схватился за бока и стал хохотать. Хохотал и выкрикивал:

- Вот так счеты!.. Вот так миллионерша!.. Никита, Никита, иди посмотри, какой купчиха прислала нам подарок!.. Вот так расщедрилась!..

Никита посмотрел и тоже стал смеяться.

Счеты были такие старые, что даже косточки на них потрескались.

- Так пусть же она на них и считает! Нарочно не куплю другие, - сказал отец.

После обеда он велел Никите и нам с Витей идти к капитану Протопопову за фонографом и трубой. Оказывается, Клиснее все-таки фонограф подарил, но прислал не в чайную, а офицеру на квартиру.

Мы долго стучали, пока, наконец, дверь открылась.

Вышел сам капитан. Он был без сапог, в одних носках, и без кителя. Один ус, как всегда, закручивался кверху, а другой почему-то свисал книзу.

- Ну, какого черта надо? - сказал он сердито.

- Ваше высокоблагородие, - ответил Никита, - мы из чайной. Пришли за трубой и фамографом.

- Принесла вас нелегкая не вовремя! - пробормотал капитан и передразнил Никиту: - Фамографом! - Он постоял, почесал за ухом и сказал: - Ну, ладно. Войдите в переднюю и стойте там.

В переднюю он вынес ореховый сундучок и огромную трубу из белой жести. Один конец трубы был узенький, как носок чайника, а другой такой широкий, что Протопопов зацепил им за дверь. Дверь распахнулась, и я увидел нашу барыньку с усиками. Она почему-то испугалась и шмыгнула за занавеску.

Мы пошли домой. Никита нес сундучок, а мы с Витей трубу. Витя держал ее за широкий конец, а я за узкий.

Когда мы пробирались через базар, из трубы вдруг что-то как закричит:

- Ой, гоп, чики-рики!..

От страха мы бросили трубу на землю. Позади нас приплясывала рыжая девчонка. Та самая. Оказывается, это она подкралась к узкому концу трубы и закричала в дырочку. Никита выругался, но она не отставала и все дразнила:

- Шарманщики! Карусельщики! Трубачи!..

В жизни еще не встречал такой противной ведьмы!

Она, наверно, дошла бы до самой чайной, но тут задрались двое мальчишек. Рыжая остановилась и начала подзадоривать их:

- Эй, чумазый, как же ты бьешь? По загривку его, по загривку! А ты, лопух, чего скапустился? Двинь его под микитки!..

Витя сказал:

- Жалко, что руки заняты, а то б я ее за патлы.

Никита только хмыкнул:

- Такая дастся!..

Когда мы принесли фонограф, в зале сидел красноносый, пил чай и что-то бормотал о шкалике. Увидя трубу, он сказал:

- Это труба Иерихонская, та самая, в которую трубил Иисус Навин. От звуков ее пали стены града Иерихона.

...Дня через два пришел капитан Протопопов и привел с собой мастера. Трубу подвесили к потолку, а узкий конец воткнули в ореховый сундучок. В сундучке блестел стальной валик. Из длинной коробки, которую принес мастер, вынули валик восковой, пустой внутри, и насадили на валик стальной. Потом накрутили ручкой пружину и стали слушать. Сначала долго шипело, а когда перестало шипеть, то кто-то в трубе вдруг запел:

Вузэт аншантэ э шарман

Бэль амур, бэль ами, бэль аман.

Голос был женский, но такой, будто женщина простудилась, охрипла и схватила насморк.

Протопопов притопнул ногой.

- Отлично! Теперь у вас будут стены ломиться.

И ушел, звеня шпорами.

Я вспомнил, что говорил красноносый о стенах Иерихона, и испугался. Но отец сказал:

- Как бы не так! Чего они будут ломиться, когда все валики на французском языке. Сюда бы "Разлуку" или "Вниз по матушке, по Волге". И из Кока ни черта не выйдет.

Все-таки он усердно крутил фонограф и зазывал наших редких посетителей в "тот" зал, чтобы читать им "Жоржетту". Иногда к нам заходили крестьяне со своим хлебом и пили чай. Сначала они пугливо заглядывали, в трубу и говорили: "Тю!.. Дэ вона там ховается, чертяка?!" Потом, послушав немного, просили отца: "Да останови свой шарман, нехай ему бис!" От чтения же "Жоржетты" оборванцы засыпали или незаметно, чтоб не обидеть отца, переползали в другой зал.

По распоряжению барыни, что в матерчатых туфлях, отец завел тетрадочку и отмечал в ней посетителей.