Жизнь и приключения Заморыша - Иван Василенко

А в квартиру нашу вход был со двора, по ступенькам вниз, и из окошка видны были только человеческие ноги да собаки, которые пробегали мимо. Когда мы перетащили с арб в комнату наше имущество, то оказалось, что для нас самих места почти не осталось. Но отец сказал:

- Наплевать на кровать, спать на полу будем. Зато через две недели переедем в хоромы. - И отправился в чайную наблюдать за ремонтом.

Все две недели мы спали на разостланном войлоке. Там же, за низеньким круглым столиком, мы и обедали, поджимая под себя ноги.

Однажды в комнату зашла квартирная хозяйка купчиха Погорельская.

Korga она увидела нас с поджатыми ногами, то удивилась и сказала:

- Чи вы люди, чи турки?

На это отец важно ответил ей:

- Я уже неоднократно ставил вас в известность, что являюсь заведующим чайной-читальней общества трезвости. Что касается турок, то они тоже люди, но только в фесках.

Хотя я и не знал, что такое общество трезвости и что такое фески, но было ясно: отец дал купчихе отпор.

Впрочем, уже на следующий день я феску увидел собственными глазами. Мама пошла покупать хлеб и взяла меня с собой. Мы вошли в лавку. За прилавком стоял смуглый мужчина с черными глазами. На голове у него была круглая красная шапочка с кисточкой. Я подумал, что мужчина нарочно надел такую шапочку, чтоб побаловаться, и засмеялся. Но мама сказала, что это феска, которую носят все турки, а смеяться над чужими нарядами - грех.

Затем она спросила, свежий ли хлеб. Турок взял с полки круглую белую булку, положил на прилавок и придавил сверху ладонью. Булка вся опустилась. Он принял ладонь, и она опять поднялась.

- Хороший хлеб, - похвалила мама, беря булку. - О, да он еще теплый!

- Мама, чем это здесь так вкусно пахнет? - шепотом спросил я.

Но турок услышал, взял с блюда что-то розовое и протянул мне на ладони.

- Ах, нет-нет! - сказала мама. - У меня денег только на хлеб. Нам сейчас не до пирожных.

- Ничего, ничего, - кивнул турок головой, и на его феске закачалась кисточка. - Русски хороши, турка хороши, вся люди хороши.

Потом я узнал, что в городе таких пекарен много.

И почти во всех пекарнях сидели турки.

За две недели, которые мы прожили в подвале купчихи Погорельской, я увидел в городе так много чудесного, что у меня голова пошла кругом. Особенно ошеломила меня Петропавловская улица. В деревне у нас было всего две лавки. В каждой из них продавались самые разнообразные товары: и лошадиный хомут, и мятные пряники. А здесь на всей улице - сплошь магазины, и каждый магазин продавал свое: в одном окне выставлены блестящие лакированные туфли, в другом - золотые кольца и браслеты, в третьем - окорока, в четвертом - шляпы и шапки. Даже было такое окно, где на задних лапах стоял медведь и скалил зубы. Но я, конечно, не боялся, потому что медведь был неживой. Я даже показал ему язык.

И еще мне понравился базар. Чего только тут не было!

Однажды мама, Витя и я пошли покупать картошку.

Ходим по базару от воза к возу, мама приценивается, торгуется. Вдруг сзади кто-то закричал:

- Поди!.. Поди!.. Поди!..

Обернулись: на народ едет лакированный экипаж.

Лошадь белая, в яблоках, на козлах - бородатый мужик в красной рубахе и черном бархатном жилете. А в самом экипаже сидит толстая барыня и смотрит на возы. Против барыни на скамеечке примостилась тетенька в платочке, с корзиной на коленях.

- Поди!.. Поди!.. Поди!.. - опять кричит кучер.

Народ раздается на две стороны, а барыня прямо с экипажа спрашивает:

- Милая, почем твои утки? Мужичок, сколько просишь за гуся? - И торгуется, как цыганка.

Наконец сторговалась. Тетенька в платочке взяла с воза гуся и опять села в экипаж на скамеечку. Тут гусь как рванется, как хватит барыню крылом по шляпе - и полетел над головами народа.

Народ кричит:

- Держи!.. Лови!.. Хватай!..

А гусь все хлопает крыльями, все летит да покрикивает: "Га!.. Га!.. Га!.."

Какая-то рыжая девчонка как подпрыгнет, как схватит гуся за лапу! Гусь отбивается, хлопает рыжую крылом по голове. Она его за другую лапу, за крыло. Усмирила и принесла в экипаж тетеньке в платочке.

- На, - говорит, - растяпа!

Барыня покопалась в серебряной сумочке и бросила к ногам девочки две копейки. Девчонка оглядела барыню зелеными глазами и дерзко усмехнулась:

- Жалко, мадам, что при мне мелочи нету, а то б я вам сдачи дала. - Да ногой с грязной пяткой и отшвырнула монету.

У барыни лицо стало красное, как бурак.

- Степан, - сказала она, - стегани эту сволочь!..

Кучер поднял кнут, но девчонка не испугалась. Она еще ближе подошла к кучеру и, как змея, прошипела:

- Только попробуй! Я тебе всю бороду выщипаю!..

И кучер ударил не ее, а лошадь и повез свою барыню из толпы.

Люди смеялись и говорили:

- Ну и Зойка! Саму мадам Медведеву отбрила!..

- Мама, - сказал я, - это ж та девчонка, что меня дразнила. Помнишь, мама?

- Она и, есть, - засмеялась мама. - Ишь какая забияка!

- Она, мама, чики-рики?

- Кто ее знает, может, и чики-рики.

К тому времени, как нам переехать в чайную, я так осмелел, что отправился на базар один. Я тихонько выбрался из подвала, прошел одну улицу, другую и скоро увидел золоченый купол церкви, около которой и кипел базар. Я ходил от воза к возу, от лавки к лавке, глазел на леденцы-петушки, на пряники-коники, глотал слюнки около медовой халвы и клюквы в сахаре. А когда опомнился и пошел поскорей домой, то увидел, что иду по незнакомой улице. Я вернулся на базар и начал озираться, но никак не мог сообразить, куда идти. И тут на меня напал такой страх, что я заплакал. Я плакал, а около меня собирались люди и наперебой спрашивали:

- Тебя что, побили? Ты что, заблудился?

Какой-то дедушка в очках кричал мне в самое ухо:

- Чей ты сын, а? Сын чей, а?

- Об... щества... трез... вости, - выговорил я, заикаясь от плача.

Тетка, от которой несло водкой, принялась хохотать:

- Вы слышали, добрые люди! Он сын общества трезвости! Потеха!.. Ты что, дал зарок больше не пить?

- Да где ты живешь? Как улица называется? - продолжал кричать мне в ухо дедушка.

Я вспомнил фамилию квартирной хозяйки и сказал:

- Пого...рельская...

- В нашем городе нету такой улицы, - строго посмотрел на меня какой-то дяденька с папкой под мышкой. - Нету и никогда не было.

- Как нету? А на Собачеевке? - ответил ему другой дяденька в потертых брюках.

- На Собачеевке Кирпичная.

- Да вы очумели? - крикнула пьяная тетка. - Хлопчик вам толком говорит, что он с погорелова края. Погорелец он, понятно? Лето было жаркое, так сплошь пожары прошли. - И хрипло затянула:

Шумел, гудел пожар моско-овский,

дым ра-асстилался по реке-е...

Но те двое не обращали на нее внимания и продолжали спорить: есть в городе Погорельская улица или нету.

И тут я вдруг увидел Машу и Витю.

- Вот он! - крикнула Маша. - Ах ты, паршивец! Ах ты, бродяжка! - и трижды шлепнула меня.

Хоть было больно, я не обиделся и весело побежал с Машей и Витей домой.

ОТЕЦ ТАНЦУЕТ

Наконец настал день, когда во двор въехало двое дрог, и мы от Старого базара потянулись к Новому базару. Возчик, дюжий дядька в брезентовом плаще, и отец шли рядом с подводами.

- Я никак не пойму, куда вас везти, - сказал возчик.

- В чайную-читальню общества трезвости, - важно ответил отец.

- Это что ж, заведение такое?

- Да, заведение. Оно еще не открыто, но на днях откроется на Новом базаре.

Возчик подумал и покрутил головой:

- Ничего не выйдет. Прогорит ваше заведение.

Отец удивился:

- Почему?

- Так разве ж чаем вытрезвляются? Вытрезвляются огуречным рассолом. А еще лучше - стакан водки с похмелья.

- Вы не понимаете, - обиженно сказал отец. - Всякие алкогольные напитки там будут строго воспрещены. Только чай и газеты.

- Прогорите. Чай не водка - много не выпьешь.

Отец сердито хмыкнул и отошел от возчика. Тот опять покрутил головой:

- Чай вприкуску с газетой! Додумаются же!..

Вот и долгожданная чайная-читальня. Мы останавливаемся около длинного дома. Стоит он посредине площади, а вокруг клокочет базар. Народу - тьма-тьмущая. Горы арбузов, капусты, картошки. Возы с помидорами, с баклажанами, с крупным болгарским перцем, с венками лука. Там жалобно поют слепцы, здесь бешено вертится под бубен цыганка в пестрой, со сборками юбке. Пронзительно кричат торговки, наперебой зазывают покупателей. Ржут кони, ревут быки...

И нет этому базару ни конца, ни края.

Оглушенные, мы слезли с подвод и начали переносить наши пожитки в дом. Дело это, которым наша кочующая семья занималась еще до моего рождения, стало теперь и для меня привычным. Я несу утюг и кочергу, Витя волочит корыто, Маша тащит медный, с погнутыми боками самовар, а отец с возчиком сгружают рассохшийся скрипучий комод.

Похоже, что мы и вправду приехали в хоромы. В доме два больших зала; в каждом зале - один длинный стол и несколько обыкновенных. Кроме залов, есть еще кухня с вмазанным в печку огромным котлом, в котором кипит вода. А за кухней - наша квартира. Да какая! Целых две комнаты! Правда, комнаты маленькие, в них еле-еле вместились наши пожитки, но все-таки две, а не одна.