Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

— И кто же ты такая, тетушка Саумари? — полюбопытствовал Алан, с кряхтением повернувшись ко мне. — Какого ты рода, кто твой почтенный муж, если он жив? Чем кормишься?

— А то не понял? — хмыкнула я. — Ведьма я тутошняя. — Сглотнув несколько раз, я подстроилась под нужный голос. — Ведьма я. Больных целю, ветрам велю, сглаз сымаю, порчу насылаю... А род мой тебе без надобности, да и никого уж не осталось...

— О как! — улыбнулся он разбитыми губами. — Ведьма, значит? Интересно... не приходилось мне еще с ведьмами встречаться. Волхвы — те да, были.

— Ну и как тебе волхвы? — Мне и впрямь стало любопытно. Уж сколько я после смерти Миухири постранствовала, и до наставника, и с ним, и после, — а все волхвы, что мне попадались, большие сомнения вызывали. Говорили о них многое, а мне вот как-то не довелось чудес узреть. Настоящих чудес, не фокусов, каким меня наставник Гирхан обучил. Может, не везло? Не тех встречала?

— Да разные они... С одними просто спорили... иногда и очень толковые попадались... а иные меня своими прирученными духами травить хотели. Но, как видишь, жив. Что могут завладевшие ими духи против Того, Кто повесил над землей солнце и луну?

— Я тебе что сказала? — сейчас же взыграло во мне. — О богах чтобы молчок! Мало ли чьи-то уши некстати уловят. В дом-то ко мне люди ходят... помогаю я людям. Так вот, господин Алан. Чтобы из этой комнатки — ни ногой. Сейчас-то и так понятно, что ты ни ногой, ни рукой, ни чем другим, окромя ядовитого своего языка... Но потом-то оклемаешься. Так смотри у меня, не то...

— Не то что? Заклятье наложишь? — краем губ улыбнулся Алан.

Чем-то сейчас он напомнил мне мальчишку этого своего, Гармая.

— Ну вот еще, буду я драгоценную силу колдовскую на такие глупости тратить, — хмыкнула я. — Просто выставлю из дома недолеченного, и ковыляй себе по дорогам, мути людские умы.

— Но сейчас-то нас никто не слышит, тетушка. — Уж до чего он оказался настырным! — Сейчас-то хоть скажи, чего именно опасаешься? Вроде бы слова об Истинном Боге никаких государевых законов не нарушают.

По землям Высокого Дома ходят люди из разных стран, и не запрещается им о богах своих рассказывать. Почему же мне такое исключение?

Цыкнуть-то на него я могла, но, может, и впрямь объяснить? Авось на ум намотает.

— Да чего уж тут непонятного? Про этого бога твоего я уже не раз слыхала. Ты на базар выйди — все узнаешь... Почти уж год молва ходит... И всякий раз — какая-то пакость. То кого камнями забьют, — я зыркнула на него глазом, — то храмовые жрецы объявят сих смутьянов виновниками засухи или мора... Того и гляди, кровь польется, начнут люди выискивать поклонников твоего Истинного... государев наместник встрепенется, из Внутреннего Дома войска придут замирять. И никому мало не покажется. Там-то ладно, во Внутреннем Доме... Там высокородные совсем распустились, богов своих исконных ни в медяшку не ставят. А здесь у нас земля древняя, здесь у нас порядок. Не положено тут людей к чужим богам переманивать. Не то обидятся боги местные, устроят наказание — саранчу там, гниль пшеничную, желтый мор. А такие дела смутой кончаются, смута же есть преступление против государя. Так что ты, господин мой непонятливый, государственным преступником выходишь. А я, стало быть, пособницей и укрывательницей. Мне, честной и почтенной ведьме, это надо?

— Понимаю, тетушка. Очень даже понимаю, — вздохнул Алан. — Дело-то знакомое. Что ж, постараюсь не подвести. Но вот сейчас, когда нас наместник со жрецами не подслушивают, все же призываю я на эти стены благодать Божию. Она-то и защитит, если что. Не волнуйся, тетушка, все будет как надо.

Повернулась я и вышла. И так уж сверх меры наболтались. Ишь, “как надо”. Как кому надо? Уж всяко не мне.

 

 

Глава третья

 

Солнце уже книзу клонилось, когда Гармай со двора прибежал — спрашивают, мол, тебя, тетушка. Ну, понятное дело, спрашивают, удивительно, что сегодня никто не приходил. Обычно-то шастают едва ли не по десятку — у одного зуб разболелся, у другого колики, кому-то денег одолжить, у кого-то с детьми нелады... и всем им ведьма позарез требуется.

Только сегодня никому я не была нужна. Перебирала на чердаке травы, пришлось кое-что выкинуть — пересушила, ушла из травы сила. Запись в книгу сделала, об этом утреннем разговоре с господином Аланом. Зачем написала? Пользы все равно никакой — разве что на старости лет перечитать, вспомнить... На старости... Сейчас, можно подумать, молодость. Сейчас бы, сплетись иначе судьба, у меня бы внуки по двору бегали, может, постарше этого мальчишки Гармая. И муж мой, почтенный старец Гирроуги, сидел бы на тростниковой циновке, перекатывая во рту шарик “змеиного хлеба”, от него радость чуешь, если не больно-то увлекаться... А в лавке у нас было бы всякого товару — и холсты из северных земель, и заморские шелковые ткани, крашенные в золотое и черное, и шерстяные плащи, и... И сынок мой, Миухири, сидел бы, торговал, конторскую книгу бы вел, по полному государеву праву...

И ничего бы вот этого не было — ни ящерка моего, шаловливого Гхири, ни дома огромного, почитай за бесценок мне доставшегося, ни целебных трав... ни других трав, высоких, выше пояса, ни северных лесов, ни пыльных дорог, на одной из которых встретила я наставника Гирхана, еще не зная тогда, что будет он мне наставником и отцом... И почитала бы я богов, носила бы в храм установленную дюжинную долю... Конечно, я и сейчас таскаю, но ведь не болванам мраморным, а жрецам... чтобы не рассориться с ними. У нас-то еще ладно, ведьм да волхвов не обижают, коли с храмами не собачиться, а вот, рассказывал наставник, в дальних западных землях, на Побережье, никакой волшбы не дозволяется. Лечиться, гадать, привораживать — пожалуйте в храм, на прием к жрецу, платите долю, княжьими чиновниками установленную. А ежели кто тайно, на дому — тех хорошо еще если палками да в изгнание. А то ведь могут и на колесо...

Заглянула я пару раз к больному моему, проверила, что да как. Поправляется больной. Вставать, конечно, еще не может, но шевелится.

А в глаза глянула — полные муки глаза. С чего, думаю? Боль-то уже успокоиться должна, не волком кусать, а червячком грызть. Оказалось — надобность у него. И молчит, чудак, жмется. Ну, с мальчишкиной помощью на поганый горшок все же уселся... да и то мне выйти пришлось, стесняется он, мол. Странный человек, очень странный. Ни простолюдин так себя не поведет, ни высокородный, ни во Внутреннем Доме, ни в провинциях. Точно его лет тридцать где-то в темном подвале держали, а потом выпустили в жизнь — свободен, мол, гуляй. Только вот после темного подвала мычат да слюни пускают, а не о всесильном боге проповедуют...

И почему я весь день о нем думаю? Мало ли мне в жизни странных людей встречалось? Один вот птицей себя считал, другой царским сыном, в младенчестве злодеями похищенным. А этот — почти нормален. Речь ясная, в глазах мути нет, и не пахнет от него безумием, как от тех. Однако же — ну нездешний он какой-то. С любой стороны взгляни — нездешний.

 

Оборвала я поток мыслей своих, пошла глянуть, кто меня спрашивает. Оказалось, немолодая уже баба, почитай, три дюжины годов будет. Худая, солнцем выжженная, глаза — как две дырки в Нижние Поля. Присмотрелась я к ней, вспомнила. С окраины баба. Вдова гончара Уиригми... а вот имени не припомню. Это плохо. Надо сразу впечатление произвести. Нельзя только на одну славу полагаться, этак ссохнется слава.

— Ну? — хмуро вопросила я, стоя на крыльце. — Чего дома не сидится, чего ради с гончарного края ко мне приперлась?

Она голову низко опустила, вздохнула:

— Беда у меня, тетушка Саумари. Может, сумеешь чем помочь?

Похоже, и впрямь беда. То-то она стоит как невидимой дубиной стукнутая. И тени на лице какие-то нехорошие. Не от болезни такие тени бывают.

— Ну, коли беда, так пойдем в дом, поговорим, — велела я и отступила внутрь. Женщина молча последовала за мной.

Поначалу думала я в “приемную” ее вести, где пень мой заморский стоит, а на стенах крысиные черепа развешаны, стеклянные звезды о семи лучах да пучки сушеных трав, не сильно целебных, зато сильно пахучих.

А потом решила — только напугается. Ей, бедняжке, и так несладко, тоской от нее разит.

Повела ее в темную комнатку, как раз возле той, где нездешний господин Алан лежал. Сквозь тростниковую стенку слышно хорошо. Сама не разберу, зачем мне захотелось, чтобы он послушал. “Никогда ни один твой посетитель, — с самого начала внушал мне наставник Гирхан, — не должен знать, о чем ты с другим говоришь. Что одним глазом кажется колдовством, в том двумя глазами человеческую ловкость увидишь. Поэтому скрытничай да тайну блюди”. А вот не захотелось мне блюсти — точно и не ведьма я, а она — не посетительница с какой-то чепуховой своей нуждой.