Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Тут, у Варсонофия, вступили в ужасное дело князья Голицын и Рубец-Мосальский, сообщив отнюдь не молчаливому сплошь, а скорее беснующемуся от кровавого зрелища народу московскому непохожую на правду весть:

— Жена Годунова и сын его, отчаявшись, извели себя ядом!

Голос Рубца-Мосальского не дрогнул. Вытягивая шеи, мужики и бабы, которые стояли в первых рядах, пытались рассмотреть покойников. Но мелкий моросящий дождик и серый дым от гигантского костра делал картину смазанной и неясной. Однако никто не возражал — умертвили, и ладно! Ожидание благих перемен, как ни удивительно, ожесточало сердца. С легким вздохом узнали, что хоронить будут без патриарха Иова и без обряда. Старца уже отправили на север. А обряд наложившим на себя руки не положен. Самого царя Бориса в простом гробу опустили в яму, быстро закидали землей и перекрестились:

— Царство ему небесное!

Попадались, конечно, недоверчивые и сомневающиеся, но их стрельцы, посланные Молчановым и Шерефединовым, мгновенно успокоили.

Князь Голицын, приставив к губам ладони двумя полукружиями, выкрикнул с натугой:

— Дочь Годунова — Ксения — осталась в живых и примет постриг!

— Расходись, народ московский! Расходись! — кричали оплаченные князьями люди. — Более смотреть нечего! Ничего более не будет!

Какой-то весельчак, не исключено, что и подкупленный, выскочив на пятачок впереди рассерженных негладкостью происходящего бояр, завопил, кривляясь:

— Сладкие пирожки и пряники раздают в другом месте! — И, после того как Шерефединов вытянул его плетью, опрометью бросился прочь.

Гудящая, но не очень потрясенная всем этим средневековым действом людская лава потекла за ним. Немчины и англичане из слободы, что за Неглинной, ушли, неодобрительно покачивая шляпами и поджав губы. Им гибель Годуновых — против шерсти. Франц Крафт учил царевича Федора чертить, а Эрик Шноль — царевну Ксению петь.

— Ангельский голос у девочки, — часто повторял он по вечерам в кругу семьи.

Недавние правители, обладавшие совершенно неизмеримой и непонятной европейцам властью, отдали Богу душу, в грязи и гноище отправившись к праотцам. Никто из русских не пожалел ни зятя, ни дочь, ни внука Малюты, никто не сказал о них — даже шепотом — доброго слова. Окровавленными тенями они сейчас промелькнули на заднем плане разворачивающейся московской мистерии.

Удивительно, насколько мы все-таки ленивы, простоваты и нелюбопытны: довольствуемся лишь ниточкой, протянутой Александром Сергеевичем Пушкиным от царя Бориса к Малюте. Да от Малюты исходят такие мощные силовые линии, пронизывающие века, что и сегодня явственно ощущаешь их вибрацию, и сегодня в них разобраться нелегко, хотя все летописи читаны знатоками и перечитаны, да не по одному, и не по два, и даже не по три раза, а уж переписывали из них в другие чудесные и прославленные книги бессчетно, каждую закорючку изучив и отметив малейшие несоответствия и различия.

У Варсонофия ушла в землю самая мощная на ту пору — царская — Малютина ветвь, неразрывно переплетенная с годуновской. Прах потомков палача еще потом разок потревожат при истинном Рюриковиче — царе Василии Шуйском. Рухнули в пропасть все прошлые Малютины надежды. Рассыпалось в прах то, ради чего он совершил столько преступлений, что, в полном смысле слова, ни в сказке сказать, ни пером описать. Недаром о нем и летописи помалкивают, и в ученых книгах не много отыщешь. О его дружке Василии Грязном или о боярах Басмановых да князе Вяземском Афанасии гуще помянуто. А что они — вместе взятые — против Малюты?

Ни злато, ни зверство не помогло ни ему, ни его потомкам удержаться на поверхности жизни. Конечно, палач палачу рознь, но разве история злопамятнее народа? Быть может, она справедливее и не так пристрастна, как народ и многие его летописцы и поэты?

Часть первая

Из тьмы проступающий

Охота что на волков, что на людей

I

Огненно-рыжую пару заприметили в окрестностях Коломны давно, однако никто не мог поручиться, что речь идет об одних и тех же зверях. Иоанн мечтал заловить их живыми. Спал и видел, как в большой деревянной клетке из конца в конец они перебегают, словно вспышки пламени в подожженной солнцем степи. Поджидать крымского хана, который, по слухам, собрался напасть на Москву, становилось скучно, и Иоанн все чаще начал выезжать на охоту. Сперва довольно безалаберно устроенный воинский стан превратился в настоящий великокняжеский двор, где и ему, и сопровождавшим боярам жить было удобно и покойно. В войске он поддерживал суровый порядок, зато на охоте давал душе разгуляться. Издали его молодую свиту и не отличишь от разбойной стаи.

С вечера он отдал необходимые распоряжения и быстро, как только стряхнул с себя сон и собрался, покинул Коломну. Предстояло проскакать недлинное расстояние и остановиться поближе к тому месту, где Москва-река сливалась с Окой. Здесь, на опушке дикого леса, чаще видели две золотистые изгибающиеся молнии. Вчера он предположил, что это лисицы, но псари утверждали: нет, волки! Рыжие волки! Сперва он ехал неторопливо, опустив поводья, вдыхая острый холодный воздух суховатым изогнутым носом, который придавал ему какой-то иноземный — нерусский — облик. Шуйские нашептывали, что в жилах Иоанна текло много чужой крови. Бабка Софья Палеолог — племянница византийского императора Константина XI, мать — литовская княгиня Елена Глинская. Шуйским было невдомек, что через какой-нибудь десяток лет Иоанн станет гордиться перед послами вымышленным германским происхождением.

— А мы ведем свой род от святого Владимира, — шипели Шуйские. — Мы — суздальские, коренные, и жены наши на Руси рождены! В наших жилах кровь без примеси.

И вроде не лукавили, хотя доказательств у них никто не требовал. Вместе с двоюродным братом Иоанна князем Владимиром Андреевичем Старицким они обладали неоспоримыми правами на московский престол.

Иоанн смотрел далеко, по-орлиному, и первым обратил внимание на нестройную толпу пеших и конных, которые показались из-за поворота, намереваясь пересечь путь.

— Эй, кто-нибудь! — позвал Иоанн.

Прожогом подскочил плотный, с рыжинкой, малый, широколицый, кудрявый, очевидно очень ловкий и сильный. Он замер в трепетном ожидании, бросив поводья лошади.

— Что прикажешь, великий государь?

Воин был из последнего набора. Сам пришел недавно в Коломну и двое суток спал на голой земле, подстерегая, когда Иоанн покинет Кремль. Стража его отогнала на почтительное расстояние. Иоанн запамятовал имя новобранца. Несколько раз он посылал кудрявого с поручениями, удивляясь расторопности и быстроте, с какими они выполнялись. Обычно воины из ближнего к Иоанну отряда проходили проверку у боярина Алексея Басманова, который постепенно стал отмежевываться от Шуйских, чутьем уловив, откуда подул свежий ветер. Сын Басманова Федор, красивый, гибкий мальчик, намного моложе Иоанна, недавно взят был в товарищи буйных игр. Выдумщиком он оказался изрядным и гораздым на всякие проказы.

— Узнай, кто такие? Вели, чтоб с места не трогались.

Воин, высоко и легко подпрыгнув, сел в седло, что-то успел шепнуть лошади на ухо и во весь опор помчался прочь. Иоанн непроизвольно дернул головой: вот так да! Он придержал коня и, сузив глаза, следил за тем, что происходило впереди. Воин поднял руку, но толпа — теперь Иоанн увидел, что большинство несет на плечах пищали, не слушая посланца, двигалась в прежнем направлении. Алексей Басманов, наклонившись к повелителю, тихо произнес:

— Это новгородцы, пресветлый государь. По повадке и кафтанам сужу. Пищальники. Они тут со вчерашнего дня.

Толпа человек в пятьдесят, обтекая воина, словно пренебрегая им, ускорила шаг. Тогда тот, развернув лошадь, кинулся обратно и, конечно, обогнал пеших. В двух саженях от Иоаннова коня воина как ветром сдуло на землю. Задрав лицо и прикоснувшись к расшитому золотым узором сапогу щекой, он доложил то, что Иоанн узнал от Басманова, прибавив причину появления новгородцев у стен Коломны:

— Хотят челом тебе бить, великий государь!

Но Иоанн уже ничего не слышал и не понимал. Жаркий гнев обуял его, и он, втянув хрящевидным носом воздух с такой энергией, что длинные узкие ноздри намертво слиплись, застыл, как изваяние, сжимая побелевшими пальцами уздечку.

От толпы новгородцев отделились трое безоружных и направились прямо к Иоанну. Но он их не собирался к себе подпускать:

— В плети предерзких!

Алексей Басманов и кудрявый воин бросились первыми. За ними устремились псари и остальная свирепая дружина. Толкотня, удары плетками и мечами плашмя вскоре превратили стычку в настоящее побоище. Новгородцы, пораженные нежданным и ничем не вызванным отпором, отхлынули назад, но падать на колени и сдаваться не собирались. В защите они проявили изрядную умелость, чем возбудили еще больший гнев у Иоанна.