Взрыв любви - Гаутам Сачдева

Конечно, одна из первых вещей, что случается с ребенком после его рождения, заключается в том, что родители дают ему имя. Разделение, таким образом, еще больше усиливается, так как появляется имя, данное форме, которая теперь реагирует на свое имя. Это подводит меня к следующей истории.

Мастер мгновения

В 2004 году мы, группа родственников и друзей, встретили Экхарта Толле в Гластонбери (Великобритания). Он заехал туда на пути в Финдхорн (Шотландия), чтобы провести беседу. Мы встретились с ним за ужином накануне этой беседы. Я помню, как знакомил с ним своих друзей, и, после того как я их представил, он взглянул на меня и сказал: «Спасибо вам за то, что всех представили… А вы кто на самом деле?» И мы оба рассмеялись. Что-то особенное было в этом моменте, что меня задело. Конечно же, он указывал, пусть и шутливо, на то, что я просто представил людей по именам, а имена – это не то, чем они являются по своей истинной сути. Я помню, как его последняя фраза все время крутилась у меня в голове, когда мы сидели с ним на лужайке у дома, не потому, что она была значительной, но потому, что это был яркий пример того, как простые высказывания имеют столь очевидные смыслы, которых нам так не хватает в этом царстве разделения и идентификации. И каждый раз, когда эта фраза мелькала, в моих мыслях акцентировались разные слова. И это было похоже на мину-ловушку для эго:

– А вы кто на самом деле?

– А вы кто на самом деле?

– А вы кто на самом деле?

Ответ был в самом вопросе. Кто есть этот вы? Сознание, а не форма тела и данное ему имя. Сознание – это наличие оживляющего присутствия, без которого вас просто не было бы. Нисаргадатта Махарадж обычно предлагал приходящим к нему посетителям говорить и задавать вопросы не от лица одного индивидуума другому, а как сознание сознанию. Вот что он имел в виду: каждый из присутствующих не должен задавать вопросы, считая себя отдельным человеком, идентифицирующим себя с телом. «Хотелось бы знать» – эти слова Экхарта, как тонкий надрез мечом, открывающим другое измерение. Если бы он сказал: «А вы кто?», я бы незамедлительно ответил: «Гаутам!» И тогда размышлений об этой фразе, возможно, и не было бы.

Когда я проводил время с Экхартом, больше всего мне нравилось, что я нашел другого человека, который любил молчание так же сильно, как и я. Главное во встречах с ним было то, что разговоров почти не было. Помню, я был очень тихим ребенком. В школе я даже получил белую карточку, которую давали за то, что ученик «был самым послушным и тихим мальчиком в своем классе». Тогда я этого стыдился. Помню, что в те годы, когда я, бывало, сидел тихо и молчал, люди, должно быть, считали, что со мной что-то не так. Они частенько подходили ко мне и спрашивали: «О чем ты думаешь?» Тогда, в детстве, я думал, что, скорее всего, это неправильно – быть тихим и молчаливым. С такой обусловленностью я и вырос. Я даже помню, что мне в голову приходила и такая мысль: «Я сижу тихо, не беспокою людей, а их, оказывается, беспокоит то, что я их не беспокою! Мне что же, нужно говорить или делать что-то все время?» Конечно, это не значит, что я постоянно просто сидел и не думал. В моей голове крутилось множество мыслей. Часто это были беспокойство и страх – главные друзья моего детства. Но было много случаев, когда я просто сидел и вообще не думал. А другим это поведение почему-то казалось необычным.

Любопытный случай произошел со мной во время одной из бесед с Рамешем, которая случилась несколько лет назад. К нему тогда пришла семейная пара с прекрасной маленькой дочкой лет шести. Она тихо сидела на качелях в гостиной. Видно было, что она не скучала и хорошо проводила время, слегка покачиваясь, наблюдала за людьми и поглядывала в окно. Какое спокойное выражение было на лице этого ребенка! Это спокойствие конечно же не выглядело так, будто ее заставили сидеть тихо, будто ее спокойствие явилось результатом дисциплины и строгого воспитания. Когда беседа закончилась, кто-то подошел к ее родителям и сказал, что такое поведение ненормально для детей ее возраста, которые должны бегать и шуметь. Родители были весьма озадачены таким замечанием и, не зная, как реагировать на этот непрошеный совет, просто кивали головами и неловко улыбались. Я оглянулся и посмотрел на девочку. Она с удовольствием беседовала с теми, кто подходил к ней. Она не стеснялась, не смотрела букой, при общении с другими в ней не было никаких барьеров. Я подошел к ее отцу и заметил, что его дочка кажется мне маленьким Буддой. Он сказал, что, насколько он помнит, она всегда была такой. Лично мне после его слов стало предельно ясно, что если ребенок по натуре склонен к тишине и покою, то не стоит пытаться изменить свойственный ему облик на тот, который он якобы должен иметь. Если же ребенка заставляют вести себя так, что это противоречит тому, что у него получается естественно, это лишь сбивает его с толку и приводит в замешательство. К примеру, это происходит, когда ребенок от природы левша, а родители заставляют его действовать правой рукой.

Невероятно, как личность в своей основе остается неизменной на протяжении многих лет. Однажды Рамеш познакомил меня со своим внучатым племянником. При этом он сказал: «Я давно хотел вас познакомить. Он такой же спокойный мальчик, как и вы». А этому «мальчику», то есть мне, тогда уже исполнилось почти тридцать девять лет!

Если разговоров с Экхартом было немного, то ходьбы было предостаточно. Он любил прогулки. Взбирались ли мы на Гластонбери Тор[18], шли ли по сухому руслу реки Финдхорн, поднимались ли на вершину Аруначалы или просто бродили по лесу за его домом в Ванкувере, мы всегда гуляли долго, но обменивались только тишиной – слов не было. И от этого мне с ним было необыкновенно легко.

Когда наша группа запланировала посетить Гластонбери Тор, мы заказали гида. Я сказал об этом Экхарту. Тот ответил, что ему не интересны даты и исторические детали, которые обычно узнают на экскурсиях, и поэтому он не хотел бы в этом участвовать (пожалуй, никакого другого ответа от автора «Силы настоящего» не стоило и ожидать), если только мы не захотим попросить его самого, чтобы он провел нас по Гластонбери Тор в качестве нашего гида, но при условии, что это будет молчаливая экскурсия, направленная на то, чтобы впитать атмосферу Священного холма. Был ли у нас хоть какой-то выбор?

Экхарт – это как бы человек-мост. Он взял тему недвойственности и принес ее в массы. Таким образом разрыв был преодолен. Как кажется эго, человек может что-то сделать, добиться того, чтобы быть в настоящем моменте. В действительности есть только Присутствие. Присутствие существовало до того, как вы узнали, что вы присутствуете здесь в качестве индивидуума. Как могли бы вы присутствовать, если бы не было Присутствия как такового, то есть безличного Присутствия? Как может «Я есть Гаутам» появиться до «Я есть»? «Я есть» – это безличное осознание бытия, то есть Присутствия, то есть той силы, которая действует через всех нас. В сущности, Присутствие есть не что иное, как отсутствие индивидуального «тебя», того, кто думает, что он присутствует. Как только ваше «я» вступает и заявляет: «Я присутствую», присутствие становится персонализированным: «Я – отдельная сущность, и я присутствую». То, что было безличным Присутствием, становится объективированным. Теперь отдельный индивидуум утверждает, что он является тем, кто присутствует. Экхарт обманывает эго, оно у Экхарата верит, что может сделать что-то, чтобы стать присутствующим. Легче работать с эго, чем требовать уничтожения эго, что во многих случаях невозможно, поскольку означает приказ эго уничтожить самого себя. Таким образом, он оказывает поддержку великому архетипу всех мифологий мира – архетипу Обманщика. Истина в конечном итоге побеждает. И это дело рук Обманщика.

Был вечер, мы сидели на лужайке и разговаривали. В разговоре кто-то сказал Экхарту, что считается, что последним пристанищем Святого Грааля является Гластонбери. Экхарт усмехнулся и сказал: «Возможно, что Чаша находится здесь в кустах, прямо у меня за спиной!» Это напомнило мне одну из моих любимых французских поговорок: Vous ne trouvez pas le Saint-Graal. C’est le Saint-Graal qui vous trouve («Не вы находите Святой Грааль, это Святой Грааль находит вас»).

Рамеш, обычно давал такое определение эго: «Эго – это идентификация с именем и формой как с отдельной сущностью». Его определение напоминает мне один недавний случай. Я был приглашен на чай. Там была дама, которая принялась оживленно беседовать со мной. Она рассказала о происшествии, которое подтвердило, что она находится под присмотром Высшей Силы, поскольку просто чудом была спасена в автокатастрофе. Во время всего монолога она обращалась ко мне как Гуаву (или Гиришу… я не могу точно вспомнить). Во всяком случае, она не обращалась ко мне как к Гаутаму. Она говорила и говорила: «Вы знаете, Гуав, что произошло дальше… а потом, Гаув, вы не поверите… вы можете представить себе, Гуав…» Я подумал, что это довольно забавно. Конечно, первой моей реакцией было желание сказать: «Послушайте, это не мое имя». Но я его не озвучил. Я был поглощен ее рассказом и думал, что не должен прерывать поток ее слов, ибо она неслась, как автомобиль на пятой скорости. В любом случае, какая разница, как мое имя могло повлиять на саму историю? В конце вечера, когда я собрался уходить, дама подошла ко мне. Она выглядела заметно расстроенной. И я понял – почему, когда она сказала: «О, ну почему вы не сказали, что ваше имя Гаутам! Вы ни разу не исправили меня, когда я называла вас другим именем! Вы должны были меня поправить! Я сожалею, очень сожалею». Я улыбнулся и сказал ей именно то, что я чувствовал: «Ваш рассказ захватил меня, и он никак не был связан с моим именем».