Бифуркатор (СИ) - Алекс Белов

— Ты, наверное, думаешь, почему я так странно себя веду сегодня, есть такое?

— Да нет, ты самый нормальный. Хотя, постой, ты махал своей пипеткой на глазах у соседей, потом, ты велел раздолбать тебе башку, я так жалею, что не сделал этого, ты весь день болтаешь о вселенной и не стал смотреть с мамой сериал. Вот если не считать эти мелкие приблуды, ты сегодня вёл себя совершенно нормально.

Опарыш молчит, и я кошусь на него. Он лежит на боку, смотря прямо на меня, и вдруг его психически нездоровая гримаса наконец исчезает, и он улыбается и заводит глаза.

Я едва сдерживаю улыбку, но опарыш всё читает в моих глазах, поэтому я вновь перевожу взгляд в потолок.

— Послушай, — говорю. — Если ты завтра проснёшься, выкинешь из головы весь этот бред про Вселенские замуты, и станешь прежним, то…

— Да погоди ты! — Опарыш поднимается на локтях, и я отчётливо вижу его напряжённое лицо. Лёгкий синий свет ночи едва касается фаса Андрюшки. — Завтра ничего не будет. Понимаешь… история дальше не написана. Она дописана только до двадцать третьего июля!

Я хмурюсь. Опять психическая нестабильность.

— До сегодняшнего дня ты изъяснялся, как мой брат, а кто сейчас говорит со мной? — спрашиваю я.

— Я говорю, — отвечает опарыш. — Понимаешь, двадцать четвёртого июля нет! — последнее слово он произносит шипя, будто оно обжигает его губы. — Весь мир застрял в двадцать третьем.

— Что за чушь?

— Я считал. Сегодня была знаменательная дата. Мы проснулись в двадцать третьем июля двадцать третий раз. И сегодня я впервые рассказал об этом. Тебе. Знаешь, я сам не сразу заметил это. Где-то на третий или четвёртый день только. Но вы ничего не замечаете. Вы просыпаетесь и делаете всё то же самое, что все делают двадцать третьего июля. Мы все проживаем этот день по кругу уже двадцать три дня. Ни ты, ни мама, ни папа это не замечают.

Я вдруг чуть улыбаюсь и вспоминаю.

— Погоди, — говорю. — Это ж было в каком-то фильме, да? И даже вроде не в одном. День Сурка — самый известный. И ещё там как-то баба одна застряла в двадцати минутах и постоянно возвращалась на дороге назад. Блин, да я по-моему ещё где-то видел это. — Я улыбаюсь во весь рот и с некоторым интересом смотрю на младшего. — Ты стырил эту идею у Голливуда.

Опарыш чуть наклоняется ко мне, его вспотевшее лицо чуть блеснуло в свете ночи.

— Я не шучу, — шепчет он так тревожно, что я чувствовал напряжение даже в его горячем дыхании. — Завтра ты проснёшься снова в двадцать третьем июля. И я надеюсь, что теперь ты будешь помнить наш разговор и поймёшь, насколько я был прав.

— Давай так, — меня поглощает азарт, и я тоже шепчу. — Если я проснусь завтра в двадцать четвёртом июля, я тебе… нет, щелбанами ты не отделаешься. Короче, весь день будешь работать на меня, договорились?

— Всё шутишь, — усмехается опарыш, а я внезапно чувствую щупальца сна, обвивающие моё тело. — А как, по-твоему, я узнал про зубную пасту утром? Я всё знал. Я знал, что мама приготовит на ужин баранину, какие продукты она принесёт.

Я чуточку хмурюсь, и вдруг правда пугаюсь.

— Ты просто угадал, — говорю.

Опарыш опять усмехается и глядит на меня пристально, а в глазах вдруг появляется бездонная пустота.

— Если завтра опять повторится двадцать третье июля, я убью себя, — пожимает плечами он. — Спокойной ночи.

С этими словами Андрюшка встаёт и движется к своей кровати.

Мне очень неловко, но в то же время не хочется этого признавать.

— Не забудь, если мы проснёмся завтра в двадцать четвёртом июля, ты весь день работаешь на меня, — говорю я без искорки в голосе.

— Дадада, — вяло отзывается опарыш, и слышу, как он падает в кровать.

Я даже к Веронике не вернулся. Просто перекатился на другой бок и испуганно уставился в темноту. Сон всё больше одолевал меня, а сознание вспоминало каждую мелочь дня, и страх всякий раз новым кольцом обвивался вокруг сердца. Что если опарыш прав? Как так удачно он отгадывал сегодня каждый шаг?

Чёрт!!!

Артём, о чём ты думаешь? Ты в себе или нет? Лежишь и осмысляешь бредни мелкого идиота?

Так во мне боролись разные точки зрения ещё долго, прежде чем беспокойный сон проглотил меня.

ПОХОРОНЫ ПУСТОТЫ

Уже утоптана земля,

И на нее цветы легли,

И все молчат, она одна

Еще кричит из-под земли.

The Matrixx, Я Сам*

Мне казалось, что я только что закрыл глаза, открываю, а уже солнце бьёт в окно. Ночь пронеслась тёмным беспокойным пятном. С тяжёлой головой я уставился на телефон, что спал на соседней половинке кровати. Сердце заколотилось, я схватил его и активировал экранчик. Внизу высветилось:

10.30

24 июл.

Я откинулся на подушку и засмеялся про себя.

— Опаааарыш, ты мой слуга на весь день, — говорю я и смотрю на пустую кровать в углу. Гадёныш, уже слинял. Конечно, теперь весь день будет скрываться по друзьям, чтобы долг не отдавать, но я завтра ему припомню.

Тащусь в ванную чистить зубы. И всё же, я дурак. Поверил мелкому. Убить его мало! Выставил меня идиотом, хотя, троллинг тонкий, достойный восхищения. Поэтому, как только увижу опарыша, сначала восхищусь им, а потом убью. Да. Молотком, как он вчера и просил.

Дом пустовал. Отец на работе, мать, вероятно, снова в магазинах, опарыш смылся. Я вновь делаю себе яичницу. Как-то отец, узнав, что я фигачу её каждый день, заметил:

— Мне бы так, но с моим холестерином яйца я вижу только во сне.

Шутка мне показалась пошлой. Я посмеялся, но всякий раз как лезу утром в холодильник, задумываюсь, вдруг есть яичницу каждый день и правда вредно? Хотя, в тринадцать ты вообще не веришь слову вредно. Поэтому, завтракаем в классическом варианте.

После, ещё несколько часов я пропадаю в сетях, в надежде выловить Веронику. Она то ли спит, то ли занята иными делами, меня даже укол ревности пронзает. Что в её жизни может быть важнее меня?

В итоге вновь звоню Стёпке и иду к нему. Серый возле дома занимается машиной, хотя, чёрт возьми, он всегда занимается ей. Русая голова выглядывает из-за открытого бампера, рука, сжимающая отвёртку, приветливо машет мне.

Тётя Марина, мать Стёпки и Серёги, усаживает нас пить чай с вишнёвым пирогом, который испекла сама. Мать у моего друга вообще приветливая, любящая сразу всех людей на планете, поглощённая собственным садиком во дворе, а также готовящая всякие вкусности из ягод и фруктов. Серый, вероятно, в неё пошёл.

А вот отец у Стёпки наоборот, часто ворчал, слова из него не вытянешь. И характер его подтверждался вытянутым лицом, острым носом и тонкими губами. Такими я себе часто представлял фашистов.

За ленчем мы беседовали в основном о девчонках, впрочем, о чём ещё могут говорить ребята. Хотел дорассказать о вчерашней выходке опарыша, но разговор сразу пошёл о слабом поле. В общем, в тот день, мы решили опять с ними погулять, но до тех пор, пока они не позвонили и не вышли в сеть… неплохо бы порубиться в какую-нибудь игруху.

Компьютеры стояли и в комнате Серого и в комнате Стёпки, машины соединялись локальной сетью, поэтому мы немедля ушли в сетевую стрелялку, и день пролетел незаметно.

Прервала меня лишь мама, позвонив и строго спросив:

— Андрей где?

— Наверное, от меня скрывается, — усмехаюсь.

— Он хоть ел утром?

Я пожимаю плечами, поглядывая на прицел в центре монитора, и отвечаю:

— Ну конечно, не пойдёт же он к друзьям на голодный желудок.

— Не задерживайся, — последнее извечное напутствие всех мам.

И снова монстры-монстры-монстры!..

Мы лежим со Стёпкой во дворе и смотрим на облачное небо, затягивающееся сумерками. Серый куда-то смотался, тётя Марина в нескольких метрах от нас окучивает розы.

— Ну что? Будем выискивать девчонок на сегодня? — спрашиваю.

— Думаешь, стоит? — задумчиво говорит Стёпка, жуя стебелёк, кажется, тимофеевки.

— Не знаю, уже поздно, но погулять с ними недалеко от дома можно было б.

— Ты этого хочешь?

— Ну, — я кошусь в сторону тёти Марины и снижаю тон. — Блин, Стёпка. Я всю ночь думал о Веронике. Ты видел её глаза?

Тут я соврал. О глазах Вероники я думал половину времени, остальную половину я очковал, что завтра проснусь снова в двадцать третьем июле.

— Видел, — беззаботно вздыхает Стёпка, глубоким взглядом сквозь очки изучая облака.

— Ты же ведь тоже хочешь погулять с Ольгой?

— Может быть, — отвечает друг.

— Слушай… — я сбиваюсь и стараюсь пробить одно из облаков взглядом. В нашем возрасте, задавая такие вопросы, стесняешься глядеть друг другу в глаза. — А ты с ней целовался уже?

— Естественно, — хмыкает Стёпка.

Мне становится легко, и я тут же признаюсь:

— Я с Вероникой тоже.

Повисает неловка пауза, и Стёпка вдруг говорит: