Бифуркатор (СИ) - Алекс Белов

День провели потрясающе. Стёпка в плавках со штанинами смотрелся смешно: долговязая худая макаронина, ныряющая в воду. Кстати — самый высокий ученик в классе. На две трети головы выше меня. А вот Оля — его девчонка, больше напоминающая Рапунцель с рыжими густыми волосами, уступала мне в паре сантиметрах. Не знаю, целовались ли они со Стёпкой, но если да, то моему другу приходилось сильно нагибаться. Хихихи.

Моя девчонка — Вероника, с чёрными кудрявыми волосами, столь же объёмными, как и у Ольги, и с выразительными голубыми глазами. Кроткая, тихая и западающая на сильных парней, которые носят мотоциклетки.

Да, в тот день я тайком поцеловал её, пока мы отходили будто бы поискать ежевику. Ягод мы не нашли, но вернулись счастливые и раскрасневшиеся.

С наступлением сумерек, оставшись вдвоём со Стёпкой, мы брели по мрачной лесопосадочной тропке. Деревья обступили нас, прижимаясь к двойной колее. В принципе, тропу вполне можно было назвать дорогой, именно по ней нас привёз Серый, да и вообще, машины сновали по ней туда-сюда.

Я закинул куртку за спину, ветер неприятно лизал холодным языком влажные волосы. Шли босиком, закинув кроссовки, связанные шнурками, на шею.

— Мой опарыш сегодня с ума сошёл, — говорю я.

Стёпка завёл глаза. Пару жирных капель влаги застыли на линзах его очков.

— Что такое?

— Не слышит тебя Серый, — улыбается Стёпка.

— Да-да, — я улыбаюсь в ответ. Всякий раз, когда я при Серёге называл Андрюшку опарышем, Серый восклицал…

— Артём, это же твой брат, а опарыш — это личинка, пожирающая труп, — передразнивает Стёпка.

Я задумчиво улыбаюсь, пиная камушек. И вдруг проникаюсь моментом до самой последней клеточки сердца. Я люблю этот вечер, это лето, свою реку, Веронику и моего друга. Я хочу чтобы этот миг длился вечно!

— Тебе не надоел Серый?

— Чем?

— Мне кажется, он лезет в твою личную жизнь каждую секунду.

Стёпка задумывается, крутя пальцем шнурок, как моя Вероника кудряшку шикарного локона.

— Ну вообще, не знаю. Родители же мной почти не занимаются, они поручили меня Серому. А он такой, маменькин сынок. И папенькин. Он всё выполняет с усердием перфекциониста.

— Кто такие перфекционисты? — спрашиваю я, уже не в первый раз, ибо Стёпка вечно кидается какими-нибудь заумными терминами.

— Ну это… как раз такие педанты, которым надо, чтобы ни одной ошибочки не было в любой их работе. Вот Серый такой. Если я упаду и поцарапаю коленку, он поднимет на уши скорую помощь, перевернёт всю аптечку дома.

Я вздыхаю и с благоговением смотрю на тускнеющие в свете вечера листву деревьев.

— У меня такого никогда не было. Не знаю, может, это и прикольно.

— Прикольно, — соглашается Стёпка. — Но иногда хочется капельку свободы, понимаешь…

— Ещё бы не понять, — усмехаюсь. — Но лучше быть на твоём месте, чем на моём. Я ж говорю, опарыш с катушек сегодня слетел. Мало того, что голым на воротах вертел задом, так ещё отвёл меня в сарай, вручил молоток и велел ему голову размазать.

Глаза Стёпки под линзами очков увеличились вдвое.

— Правда что ль?

— Агааа. Не знаю, кто его укусил. Он с утра не в себе. Ходит по дому, говорит какие-то странности, впрочем… — я прищуриваюсь и вдруг вспоминаю. — Утром он сказал, что на меня набросится зубная паста, и она правда выплюнулась из тюбика прямо на палец. А вообще, он ходит, сумашедше улыбается и… просит убить его молотком, — последнюю фразу я произношу, пожав плечами.

— Может, его психиатру показать? — хмурится Стёпка.

— Если завтра не прекратит, то я серьёзно поговорю с мамой насчёт этого, — киваю. Мы уже выходим из лесопосадочной полосы. — Мне сейчас и так дома достанется, что не вернулся к ужину.

******

Мой папа ко всему относится с юмором. Если между нами и мамой проскакивала искорка раздора, он обычно отодвигал газету «Спорт-Экспресс», которую читал, и его лысеющая голова обязательно вставляла какую-либо шутку, которая разрядит обстановку. В последние годы отец пополнел на десять килограммов, свалив всё на нервную работу.

Когда мы попрощались со Стёпкой и я пересёк уже темнеющий двор, жареная баранина давно остыла. В светлой кухне меня встречает мама, руки уже упёрты в бока, на лице будто пространство искривили.

— И что, ужин в микроволновке греть?!

А мне на душе так хорошо, что вот совсем не хочется ссориться. Я же Веронику сегодня поцеловал.

— Он и после микроволновки будет прекрасным, поверь, — отвечаю я и бросаю куртку на вешалку. Отец развалился за столом, его лицо и грудь прячутся за газетой.

— Дорогая моя, ты так готовишь, что твоя баранина и холодная изумительна. Пальчики оближешь.

Я улыбаюсь, хоть папа и не видит. Хороший он всё-таки человек. В конце концов, где бы мы сейчас жили, полюби мама какого-нибудь кондуктора или офисного рабочего? Саратов не славится красивым городом нашей необъятной. Народ хорошо помнит те злосчастные два года с 2008 по 2010, когда Саратов признали самым замусоренным городом. Выживают тут только те, кто работает в промышленности, например, в транспортной, как мой папа, который к тому же занимает руководящую должность.

— Вот! — восклицаю я. — Слушай папу. — А сам тем временем швыряю на пол кроссовки и отряхиваю ноги.

— Это что за проклятие! — мама вскидывает руки к потолку, но видно, что она уже сдалась. — Нет бы поддержать меня иной раз. — Теперь мама смотрит на заголовок Спорт-Экспресс.

— И что я должен сделать? — отвечает газета.

— Гавкни на него.

Краешек Спорт-Экспресса отодвигается в сторону, показывается глуповатое лицо папы с полянкой лысины на макушки, и потом он корчит гримасу и коротко гавкает.

Я покатываюсь со смеху, а папа уже вновь читает газету. Мама тоже смеётся.

Я проскальзываю в ванную, мою руки и разогреваю ужин. В желтеющем свете ночника гостиной мама переключает каналы, а на яркой кухне я поедаю картошку, горошек и баранину, и потом раскрытая газета Спорт-Экспресс заставляет меня насторожиться.

— Что-то сегодня Андрюшка такой тихий! — раздаётся голос папы. — Он вообще в доме?

— Ох, — долетает голос мамы из гостиной. — Сегодня Андрей встал не с той ноги. И, кажется, они конфликтовали с Артёмкой.

Газета шуршит и отодвигается. На сей раз из-за неё выглядывают хмурые глаза.

— Вы конфликтовали? — спрашивает отец.

Я растерянно жму плечами. Неприятный разговор угрожает состояться не завтра, а сегодня.

— Я не знаю, что он сказал маме, но он очень странно ведёт себя с утра.

— Как? — ещё больше хмурится папа.

Я поглядываю на мрачный проём гостиной, приближаю лицо к папе и в два раза снижаю громкость, почти шепчу:

— Он голый плясал на воротах.

Глаза отца округляются.

— Маме я этого не говорил, — продолжаю я. — Но когда я стянул его и одел, он увёл меня в сарай, дал молоток и просил разбить ему голову.

— Это… у вас игры что ли такие? — вновь хмурится папа.

— Если бы, — вздыхаю, и наблюдаю, как отец откладывает газету. Кажется, я его не на шутку взволновал. — Он сам меня пугает. Когда он просил ударить по нему молотком, взгляд у него был такой… серьёзный и сумасшедший. Даже я испугался. Мне кажется, он почти плакал. Андрюшка! Который никогда ни разу не плакал.

Отец теперь смотрит в никуда, хмурясь и перебирая в голове известные только ему мысли.

— А что мама? — спрашивает он.

— Я её позвал, а когда она вбежала в сарай, опарыш… Андрей, сказал ей, что я хочу его убить молотком. То есть, понимаешь, он на меня все стрелки перевёл.

Если мама могла растеряться, не понимая, кто из нас с Андрюшкой говорит правду, то отец, я точно знал, поверит мне. Не то чтобы он не любил мелкого, скорее причина крылась в самостоятельности. Папа считал меня уже почти взрослым человеком, и иногда поведывал истории, которые никому нельзя знать и которые он не рассказывал матери. Например, как несколько месяцев назад, когда он сообщил семье, будто премии не будет, хотя он снял деньги наличкой, а потом прохлопал глазами и на стоянке у него вытащили деньги прямо из кармана. О подобных мелких историях суждено знать только мне одному. Я думаю, отцу иногда хотелось кому-то выговориться, но если с мамой его связывала общая жизнь, некоторые обязанности и главное — любовь, то меня можно назвать чужим человеком. Нет, конечно, я сын, но по сути перед жёнами у мужей больше обязанностей, как и у жён перед мужьями. А дети, их скорее можно сравнить с близкими друзьями. На отце и матери лежат лишь ответственность за нас, помощь советами, но мы сами строим личную жизнь, и она меньше пересекается с личной жизнью любого из родителей, нежели их пути друг с другом. Поэтому мы с отцом в беседах открывали секреты, которыми не могли поделиться с мамой.

— Ладно, — отец вздыхает и встаёт. — Пойду-ка я с ним поговорю.