Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

Сашка обычно покупал пару полулитровых бутылок светлого пива и чипсы. Иногда они выпивали прямо на улице, на откосе за университетским городком, но чаще шли домой, готовили какую-то еду и пили пиво за ужином, разлив его в странноватые граненые бокалы с ножками из цветного стекла.

Забавно, но это дарило непривычное ощущение значительности. Не просто еда, а трапеза. Приём пищи становился почти ритуалом. Смущаясь этих чувств, Светка всякий раз шутливо восклицала «Как в лучших домах ЛондОна и Парыжа!», и каждый раз сама на себя злилась. Ей и правда нравилось, что у Сашки старые, с чуть потертой позолотой и ручной росписью тарелки, потемневшие от времени мельхиоровые вилки и ножи, эти вот мутноватые красивые бокалы. Чай они пили из тонких, «костяного» фарфора, чашечек с блюдцами, а варенье было налито в хрустальную вазочку с гравировкой в виде сложных лучистых звёзд. Всё это было старым, каким-то нежным и усталым, каждая вещица как будто смотрела на тебя искоса, бормоча про себя — ой, сколько я вас таких перевидала.

В Светкиной семье почти не было старых вещей. По причинам, тогда ей неизвестным и неинтересным, её старшие родственники всю жизнь носились, как сорванные листья, оставляя позади города, квартиры и вещи. Бабушка её была хорошей женщиной, но, по Светкиному мнению, бессердечной и равнодушной к комфорту. Она запросто тратила деньги на красивые ненужные вещи и так же запросто раздаривала, отдавала, оставляла при переезде, при том, что у неё могло годами не быть вещей совершенно необходимых. Единственное, что она таскала с собой везде, были книги. Быт во всей его сложности был для бабушки скучным источником беспокойства, и даже там, где можно было порадовать себя удобством и добротностью, она предпочитала «так как-нибудь», лишь бы не тратить время и силы.

Мать Светкина по этой причине с самого детства держала себя за пострадавшую сторону. Это ведь ей не додали комфорта, красоты и чистоты. Когда она получила возможность определять семейные траты и бытовые стратегии, она, что называется, оторвалась. Светка получала должное трудовое воспитание едва ли не с детского сада (во всяком случае, именно в детском саду она впервые оказалась перед тазом с мыльной водой и требованием отстирывать заляпанное краской платьице с бабочками: умела напакостить — умей исправить, орала мать, и пока не ототрешь — из ванной не выйдешь). Бабушкина безалаберная жизнь, её принципы и правила были торжествующе задвинуты в маленькую дальнюю комнату, которую она делила теперь со Светкой. Светка, разумеется, имела большую обиду на то, что приходится вот так тесниться на головах друг у друга — родители-то шиковали в большой комнате с балконом. Только много лет спустя она впервые подумала о том, каково было бабушке до их разъезда.

Вот эти красивые бокалы и послужили причиной всему. Как-то вечером в апреле Светка и Сашка шли по вечерней улице. Тепло прошедшего дня ещё не ушло из воздуха, ветра не было, солнце оранжевым светом заливало улицу в просвет между домами. И была пятница. Это означало, что им не нужно было завтра рано вставать и тащиться в универ.

— Саш, а давай чего-нито вкусного купим, а?

— Смотря что, — Сашка усмехнулся своей фирменной хитрой усмешкой. — Мало ли, чего ты там захочешь. Кусочек жареной луны! — и он засмеялся своей шутке. Своей дежурной шутке, заметим.

— Хочу красиво выпить, как благородная дама! — заявила Светка. — А то чего мы всё время пиво да пиво, надоело уже. Давай вина купим, а? Красного. У нас и бокалы красивые есть ведь. Можно ещё сыр взять, я узнала, что надо сыр есть с мёдом, представляешь?

— Да ты что, он же солёный, — Сашка засмеялся, — Ты, милая моя, ерунду-то не неси!

— Иди в жопу, — обиделась Светка, — Я тебе говорю, я разговаривала с одной теткой… родственницей… Она в Европу ездит то и дело. Вот берут сыр, значит, режут кубиками, чтобы удобно было, на зубочистку накалывают и потом в мёд окунают. И так едят. Всё дело в том, что контраст образуется, и в этом весь смысл!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Только тогда сама будешь выбирать, раз такая умная.

Светка была не против, хотя и не очень представляла, что её ждёт в магазине — в одном из первых крупных продуктовых универсамов, носившем гордое имя «Европа». Она там до этого не бывала, резонно полагая, что цены не на студенческий кошелек. Но Сашка решительно двинулся туда.

В вине она понимала немногим больше Сашки, но из книг знала про существование разных сортов, а также что белое вино пьют с рыбой и морепродуктами, а красное — с мясом, сырами и копченостями. Когда в магазине они остановились перед огромным стеллажом с бутылками, она зацепилась взглядом за знакомое слово — «мерло». Уверено взяла бутылку и прочитала:

— Вино красное сухое географического наименования… Вот. Нам надо такое.

— Это же кислятина, — сказал Сашка, — И я думал, что женщины пьют сладкое.

— Значит, я не женщина, — сказала Светка язвительно. — Ты сказал, что я выбираю. Вот я и выбираю!

Аналогичным способом она «выбрала» сыр. Придя в ужас перед прилавком, на котором были разложены куски, ломти, круги и нарезки невероятного множества сыров, едва не упав в обморок от цен, она сумела взять себя в руки и ткнула пальцем в самую маленькую нарезку пармезана.

— Он уже порезанный, — сказал Сашка, — А ты говорила — кубиками.

Подошла улыбчивая барышня в белом фартучке и чепце-наколке, спросила:

— Вам что-то подсказать?

— Да, пожалуйста, — от отчаяния Светка стала смелой и громкой, — Нам надо пармезан, вот такой, сто пятьдесят граммов, но одним куском, если можно.

Барышня в фартучке кивнула, вытащила из витрины большой кусок сыра и, не целясь, отмахнула узкий треугольничек. Кинула на весы: почти ровно. Завернула, потыкала в кнопки на весах и шлепнула на свёрток свеженький штрих-код. «Ничоси», подумала Светка. До этого она ни разу не видела весов, распечатывающих штрих-коды.

Оставив в магазине сумму, на которую они обычно полноценно питались пару дней, Светка и Сашка пошли домой. Внезапная трата их не огорчила и не встревожила. Балансируя на грани нищеты и бедности, они привыкли к тому, что деньги появляются и исчезают. Сашкина мать то и дело подкидывала ему «материальную помощь» в виде солений, варений и консервов, поэтому, когда наличные кончались, они перебивались кое-как запасами крупы, консервов и чая, а в универ ходили пешком, благо жили близко.

Светкина мать иногда давала денег. Очень неохотно. Доступ к родительскому холодильнику ей пока не перекрыли, и формально она, всё ещё несовершеннолетняя, была на иждивении родителей, но… Рассчитывать на это было глупо.

Ещё глупее, наверное, было продолжать жить как попало, делая вид, что всё хорошо. Светкино совершеннолетие было всё ближе, и она то и дело вспоминала любимую угрозу матери: в восемнадцать лет выставить Светку с чемоданом за дверь. Но с другой стороны — что делать? Она ведь училась на очном отделении. На факультете, который считался хорошим и на специальности, которая считалась перспективной. Поэтому когда лучшая подруга советовала бросать вуз и искать работу, Светка сжималась от ужаса. Для неё, книжкой девочки, не иметь высшего образования было… невозможно. «Дворы будешь мести», — звучало в голове оглушающим, всепроникающим рёвом, — «На хлебзавод пойдёшь, на конвейер!». Позорно, чудовищно и невыносимо.

Вино оказалось странным напитком. Сашка, конечно, развел бурчание — я же говорил, кислятина, и запах кислый, фу, ну ты специалистка.

А ей скорее понравилось. Она долго качала бокал, принюхиваясь, разбирая на оттенки сильный, выразительный запах. Как будто чернослив. И малина. Как вино может пахнуть малиной? И одновременно как будто корица. И запах влажной земли, чуть ли не грибов — удивительно. От ленивой волны, облизывающей бокал, на стекле оставались маслянистые потеки. Светка осторожно наклонила бокал сильнее и вино коснулось губ. Жгучее, свежее, кисловатое, и сразу же как будто горячее. Светка поняла, что крошечный глоток весь разошелся по небу и языку, и потянула в рот чуть больше.