Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

И вот так вышло, что мне тогдашней, девочке Свете в мешковатой одежде, умной, но странной девочке, мама которой не знала (а только подозревала), что девочка спит со взрослым парнем, пришлось учиться жить, скрывая секрет посерьезнее. Куда серьезнее.

Кроме того, рядом с моей историей развивались другие. Иногда близко и одновременно, иногда где-то там, появляясь, пересекая или ненадолго пристраиваясь рядом. Одну из историй я услышала целиком, в обмен на мою, другие видела или читала обрывками, как это всегда бывает со знакомыми разной степени близости, с которыми встречаешься пару раз в неделю и следишь в соцсетях. С тех пор, как у нас появились соцсети, конечно. В общем, честно говоря, о себе семнадцатилетней я теперь знаю немногим больше, чем о женщине с дневникового сайта, чьи записи читаю ежедневно на протяжении многих лет — куда бы меня ни занесло. Ведь теперь везде есть интернет.

Сегодняшняя я, та, кем я себя ощущаю, появилась на несколько лет позже и совсем при других обстоятельствах. Поэтому я буду рассказывать о своей прежней жизни как о чужой, ведь меня уже почти ничего с ней не связывает.

Почти ничего.

Глава 3.

Это случилось и во второй раз, и в третий. Светка пила алкоголь, больше или меньше, в какой-то момент закрывала глаза, сморённая усталостью, и открывала их в другом месте. Во второй раз это случилось днём, и, проморгавшись, она обнаружила, что лежит на спине на скамейке в хорошо знакомом парке — только вот этот парк был в соседнем районе от того двора, где Светка вот только что пила джин-тоник с однокурсницами. Выпивали втроём, одна сказала, что хочет писать, вторая решила сходить в кустики с ней, и Светка осталась на скамейке возле дома, сказав себе, что пока их нет, я могу…

Подремать. Отдохнуть. Глаза слипались больше от недосыпа, чем от алкоголя. Девочки праздновали успешно сданный экзамен, которому традиционно предшествовали три или четыре бессонных ночи адской зубрёжки. Светка могла бы так и не надсаживаться, она была вполне готова на тройку и со скрипом на четверку, но ей нужна была стипендия. Желательно — повышенная.

И она получила свою пятерку, но в тот момент (момент, когда она увидела, где находится) ей было с высокой колокольни плевать на результат экзамена и даже на стипендию. «Опять», — подумала она. Села. Протёрла глаза. Помотала головой. Голова была тяжелая, за глазами болело, точно с похмелья. Она подняла руку с часами, с трудом сфокусировалась на стрелках и обнаружила, что на этот раз перемещение заняло не более получаса. Да и то, она не помнила точно, когда смотрела на часы в предыдущий раз.

В надежде на объяснение она огляделась вокруг, и ужаснее всего для неё стал вид чистого, ровного свежего снега вокруг скамейки. Ни следа, ни изъяна.

Очумевшая, потерянная, подавленная и одновременно возбуждённая, она почти бегом понеслась на ближайшую остановку общественного транспорта. Её раздирало желание поговорить с кем-то и страх, что за такие разговоры сдают в психушку.

Первое, что она сделала, добравшись домой — позвонила бойфренду. И сразу спросила:

— Ты когда-нибудь слышал про такое, что человек, скажем, выпил, а потом проснулся в незнакомом месте?

— Это ж сколько надо выпить, — ответил он. — А ты вообще где? Обещала зайти после экзамена.

— А, ну, мы тут… неважно. Я заходила, тебя не было. В общем, я уже дома. Вечером могу приехать…

Удачно сданная сессия давала ей право сказать «я ночую у Саши» и проигнорировать возможные вопли по поводу. Потому что мать не далее как месяц назад заявила — сдашь экзамены и хоть вообще дома не ночуй! Вуаля, подумала Светка, никто тебя за язык не тянул.

(И она опять стала думать о насущном, повседневном и привычном, вытесняя произошедшее. Или не произошедшее, а показавшееся, или там… приснилось. Чистый нетронутый снег вокруг скамейки был визуальным выражением невозможного, и Светка как могла отворачивалась от заснеженных палисадников. Впрочем, в городе очень быстро везде появляются следы)

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Через две недели студенты вернулись на лекции. Выпивавшие со Светкой девочки смотрели странно. Она сказала, что ей внезапно стало плохо, и она ушла тошнить в кусты, а когда вернулась, их уже не было. Может быть, они поверили, но явно не до конца, и их едва наладившееся сближение остановилось. Староста Настя как будто что-то узнала (или правда узнала?) и снова начала зажигательно шутить в Светкин адрес. Но если в первый раз Светка реагировала — отвечала на колкость колкостью, а то и прямо посылала старосту на три буквы, то в этот раз она словно оглохла. Настины детсадовские приёмчики просто ничего не значили на фоне произошедшего. Оно было так велико, так необъяснимо, так чудовищно, что требовало что-то с собой сделать немедленно. И она сделала.

А именно — успешно заставила себя забыть. Ни разу не пыталась даже одним глазком глянуть в себя и спросить «а что было-то?». Наоборот, стоило ей вспомнить нетронутый снег вокруг скамейки, как она хваталась за что угодно материальное и несомненное, и изо всех сил вживалась в реальность. Именно тогда она начала таскать с собой всюду копеечный блокнотик и короткий, умещающийся в задний карман джинсов карандаш. Откуда-то ей запомнилась смешная картинка, на которой под лохматым человечком с огромным карандашом было написано «В любом непонятном случае рисуй», и она взяла этот принцип на вооружение. Просто открыть чистую страничку и начать рисовать что угодно. Препода, который поверх очков, задрав брови, разглядывает им самим написанное на доске. Руки соседа по парте — правая, усердно покрывающая тетрадный лист интегралами, и левая, теребящая колпачок от ручки… Она рисовала на автобусной остановке силуэты покрытых снегом деревьев, чувствуя, как немеют пальцы в дрянных перчатках. Рисовала чайник на плите, дожидаясь, пока тот закипит. Каждый рисунок связывал её с жизнью и заслонял то, небывалое.

Поэтому эпизод номер три обрушился на неё как волна цунами.

Если предыдущие случаи можно было сравнить с безобидным падением на попу, когда поскользнешься на первом ледке, то этот… Можно сказать, она поскользнулась на краю крыши.

В общем, её подвело богатое воображение. Светка с раннего детства была начитанная, мечтательная и склонная к фантазиям девочка. Она почти одновременно с беглым чтением освоила нехитрое искусство рассказывать самой себе истории. Когда книга была по тем или иным причинам недоступна — в темноте, в транспорте, на скучном уроке (когда она ещё не наловчилась читать из-под парты или рисовать, положив лист бумаги на тетрадку), Светка говорила сама себе «а потом…» — и потом случалось всякое. Понятное дело, сюжеты своих историй она брала из того, что недавно читала, из любимых фильмов или мультиков. Иногда ей удавалось особенно ловко переиначить сюжет или сплести историю из книги и свою жизнь. Она играла героями, обстоятельствами и идеями, выстраивая вокруг себя — вокруг «неё» — окружение и заворачивая события как можно ярче и запутаннее. Рассказывая себе истории, она никогда не называла главную героиню «я». Это всегда была «она», которая, конечно, была лучшая версия её самой, что вполне логично и понятно. «Она» думала быстро, действовала смело, говорила красиво и справлялась со всем. «Она» попадала в самые невероятные переделки. Иногда ради сюжета «она» огорчалась, плакала и даже по-настоящему страдала, но недолго, потому что страдания — это скучно. Интуитивно Светка чувствовала границу, за которой сладкое чувство покинутости и понарошкового горя приобретало привкус вины и безнадежности, и избегала туда ходить. Этого и в жизни было навалом, а Светка именно от жизни и бегала туда, в своё прекрасное «а потом…».

Так вот, её подвела привычка к этим историям и небольшой, но привязчивый страх однажды попутать берега. Родители не знали о её фантазиях (или делали вид, что не знали. В их семье было принято игнорировать неудобные вещи). Она держала их в секрете и никогда не повторяла сделанной один раз по малолетству ошибки, когда играла историю вслух и её подслушала соседская девочка, ровесница. Это стоило Светке многих часов унижения и горького опыта: соседка три года шантажировала её, угрожая рассказать всем «что ты сумасшедшая», тем самым заставляя делать разные вещи — в основном, делиться всем, что ту заинтересует, и гулять с ней во дворе, чего она бы в жизни не дождалась без такого мощного рычага. От шантажа Светка избавилась только с переездом. Соседка пыталась протянуть цепкую грязную лапку в будущее — шепотом пообещала, что если Светка не напишет ей письмо, она расскажет её бабушке, и тогда… Но тут уж Светка собралась с силами и сказала — да рассказывай, мне всё равно! Я скажу, что ты врёшь! — и удивительно, как моментально сдулась нахалка. А Светка безрадостно размышляла потом, почему не сделала так раньше.