Фрау Беата и ее сын - Артур Шницлер

— Да ведь теперь уже половина второго, — заметил Фриц.

— Да, — сказала с грустью жена архитектора. — У него удивительные представления о времени.

— Когда идешь с дамами, — заявил ее супруг, — всегда нужно накинуть пятьдесят процентов. Даже когда отправляешься с ними за покупками. — И он шумно захохотал.

Молодой доктор Бертрам, который с самого начала экскурсии почти не отходил от Беаты, разостлал свой зеленый плащ на траве.

— Это для вас, фрау Гейнгольд, — сказал он с любезной улыбкой. Его слова и взгляды сделались очень многозначительными с тех пор, как он поцеловал через сетку на корте палец Беаты.

— Благодарю вас, — ответила Беата, отказываясь. — Мы сами все принесли.

И она взглянула на Фрица — он тотчас же решительным движением развернул шотландский плед, который нес перекинутым через руку. Но ветер на горном лугу был такой сильный, что толстый плед взвился, как огромная вуаль. Беата схватила его с другого конца и с помощью Фрица стала расстилать на траве.

— Да, уж тут всегда дует ветерок, — сказал архитектор. — Но, правда, хорошо? — И он обвел все вокруг широким движением руки. Они стояли на далеко раскинувшемся скошенном лугу, который равномерно спускался вниз, открывая вид на все стороны. Все посмотрели вокруг и долго молчали в упоенном созерцании. Мужчины сняли свои фетровые шляпы; волосы Гуго были еще более взъерошены, чем обыкновенно, торчащие белые волосы архитектора шевелились, и даже аккуратная прическа Фрица несколько пострадала. Только зачесанный книзу светлый пробор Бертрама оставался неподвластным ветру, неустанно носившемуся по высотам. Арбесбахер называл все отдельные вершины, говорил, какой каждая из них высоты, и указал на утес за озером, на который с севера никто еще никогда не взбирался. Доктор Бертрам возразил, что это ошибка и что он в минувшем году поднялся на этот утес как раз с северной стороны.

— В таком случае, вы были первым, — сказал архитектор.

— Возможно, — небрежно сказал Бертрам и тотчас же указал на другую вершину, которая с виду казалась более невинной, но куда он еще не решался взобраться. Он сказал, что отлично знает свои силы, что не отличается безумной смелостью и не ищет смерти. Слово «смерть» он произнес легко, как специалист, который не любит рисоваться перед профанами.

Беата растянулась на шотландском пледе и подняла глаза к матово-синему небу, по которому носились тонкие белые летние облака. Она знала, что доктор Бертрам говорил только для нее и что он как бы предлагает ей на выбор все свои качества: гордость и скромность, отвагу и жизнерадостность. Но все это не производило на нее ни малейшего впечатления.

Самые молодые участники прогулки, Фриц и Гуго, принесли в своих мешках съестные припасы. Леони помогла им все вынуть, а потом стала готовить бутерброды с очень женственным, даже материнским видом, причем она сняла сначала свои желтые перчатки и заткнула их за темный кожаный пояс. Архитектор раскупорил бутылки, доктор Бертрам налил вина, передал дамам наполненные стаканы с намеренной рассеянностью взглянул мимо Беаты на недоступную вершину над озером. Всем было приятно, что их обвевает горный ветер, и они с наслаждением ели бутерброды и пили душистое вино. На десерт подан был торт; его прислала утром Беате жена директора Вельпонера вместе с письмом, в котором она выражала сожаление, что она и ее семья не смогут принять участие в прогулке, несмотря на то что им очень этого хотелось. Отказ пришел не совсем неожиданно. Леони утверждала, что вытащить семью Вельпонеров из дома становилось все более и более трудной задачей. Архитектор напомнил, что участники экскурсии тоже не могут похвастать большой предприимчивостью. Как они все проводили прекрасные летние месяцы? Шныряли, как он выразился, по лесу, купались в озере, играли в теннис и в карты. Сколько было обсуждений и приготовлений, пока наконец решили вскарабкаться в кои-то веки на горный луг, что, в сущности, следовало считать самой обыкновенной прогулкой.

Беата вспомнила, что она сама всего только один раз была здесь, с Фердинандом, десять лет тому назад, в то лето, когда они впервые поселились в заново построенной тогда вилле. Но неужели это был тот же луг, на котором она теперь лежала? Все так изменилось, все было прежде совсем другим. В ее воспоминании луг был гораздо более широкий и более яркий. В сердце ее закралась тихая печаль: какая она одинокая среди всех этих людей! Что ей до веселья и до разговоров вокруг нее? Все общество разлеглось на лугу, все чокались и пили; Фриц чокнулся с Беатой, но, в то время как она уже давно выпила свое вино, он держал стакан неподвижно в руке и глядел на нее, не отводя глаз. «Какой взгляд! — думала Беата. — Еще более восхищенный и более ненасытный, чем все его сверкающие взгляды в последние дни. Или это мне только кажется потому, что я быстро выпила три стакана вина один за другим?»

Она снова вытянулась в полный рост на своем пледе, рядом с женой архитектора, которая заснула глубоким сном. Подняв глаза вверх, она заметила тонкий дымок, подымавшийся, вероятно, от папиросы Бертрама; его самого она не видела со своего места. Она чувствовала, как его взгляд скользил по ней, и ей на минуту показалось, что она физически ощущает его прикосновение на затылке, пока наконец не поняла, что ее просто щекотал стебелек травы. Точно издалека доносился до ее слуха голос архитектора: он рассказывал мальчикам о том времени, когда там, внизу, не выстроена была еще маленькая железная дорога. И хотя с тех пор не прошло и пятнадцати лет, все же он сумел создать в своем рассказе атмосферу седой старины. Среди других воспоминаний он рассказал о каком-то пьяном кучере, который въехал с коляской, в которой он сидел, прямо в озеро; он его после того исколотил чуть не до смерти.

После того Фриц рассказал о своем геройском подвиге: по его словам, он недавно, в венском лесу, обратил в бегство одного довольно подозрительного субъекта тем, что сунул руку в карман, точно собираясь вытащить оттуда револьвер.

— Дело ведь в присутствии духа, а не в револьвере, — сказал он в пояснение своего рассказа.

— Как жалко, — сказал архитектор, — что не всегда имеешь при себе присутствие духа с шестью зарядами.

Мальчики засмеялись. Как хорошо знаком был Беате этот искренний смех в два голоса, которым она так часто наслаждалась дома, за столом и в саду. И как она была довольна, что мальчики сделались такими друзьями. Недавно они ушли на целых два дня, запасшись всем необходимым, и отправились на Госсауские озера, — это было подготовкой к большой экскурсии, предполагавшейся в сентябре. Выяснилось, что уже в Вене они были более близки, чем предполагала Беата. Так она узнала как новость — Гуго по глупости ей этого не рассказывал, — что оба они иногда вечером, после урока гимнастики, ходили играть в бильярд в какое-то пригородное кафе.

Во всяком случае, она была в душе очень благодарна Фрицу за его приезд. Гуго снова сделался таким же свежим и непосредственным, как прежде; болезненно-напряженная складка на его лице исчезла, и он, наверное, уже больше не думал об опасной даме с лицом Пьеро и с рыжими волосами. Беата должна была, кроме того, отдать справедливость баронессе: она вела себя безупречно. Как раз на днях она случайно очутилась рядом с Беатой на галерее в купальне, в то время как Гуго и Фриц, как всегда, взапуски приплыли из открытого озера. Они в одно и то же время ухватились за скользкую лестницу; каждый держался за нее одной рукой, и они стали брызгать друг другу в лицо водой, смеялись, ныряли и выплывали далеко впереди. Фортуната, закутанная в свой белый купальный халат, вскользь посмотрела на них с рассеянной улыбкой, как на детей, и затем стала опять глядеть на озеро задумчиво-печальным взором.

Беата вспоминала с некоторым неудовольствием, иногда даже с раскаянием, о странном и, в сущности, несколько оскорбительном разговоре на вилле с белым флагом; сама баронесса, по-видимому, совершенно забыла об их беседе и, уж во всяком случае, простила Беате. Однажды Беата увидела ее на опушке леса вместе с бароном, который, вероятно, приехал на несколько дней. Он был светлый блондин с безбородым морщинистым и все же молодым лицом, с глазами стального цвета; он носил голубой фланелевый костюм, курил короткую трубку, и рядом с ним на скамейке лежала его морская фуражка. Беате он представлялся капитаном, который только что вернулся из далеких стран и снова собирается в плавание. Фортуната сидела рядом с ним, маленькая, с хорошими манерами, с торчащим красноватым носом и с усталыми руками; она была точно кукла, которую капитан, приехавший из-за моря, мог, по своему усмотрению, вынуть из шкафа и положить туда обратно.

Все это вспоминалось Беате в то время, как она лежала на горном лугу и ветер касался ее волос, а былинки травы щекотали ее затылок. Вокруг нее было совершенно тихо: все, по-видимому, уснули, — только немножко поодаль кто-то тихо свистел. Беата стала невольно следить глазами за изящным тонким дымком, и вскоре она открыла место, откуда он поднимался, тонкий и серебристо-серый. Беата слегка подняла голову и увидела доктора Бертрама, который оперся головой на обе руки и поглядывал на ее открытую шею. Он при этом что-то говорил; может быть, даже он давно начал говорить, возможно, что его слова и разбудили Беату от полудремоты. Он ее как раз спросил, не хочется ли ей совершить настоящую экскурсию, действительно взобраться на высокие скалы, или же она боится головокружения. Впрочем, нет надобности, чтобы это был высокий утес, — достаточно плоскогорья: лишь бы только выше, чем здесь, гораздо выше и чтобы другие не могли следовать за ними. Быть наедине с нею на горной вершине и смотреть оттуда вниз в долину — это казалось ему блаженством. Она ничего не отвечала.