Девочка-зверь - Эдуард Лимонов

Лишь в 1985 году я приобрел мою первую французскую кровать, точнее два французских матраса. Не намеренно, но случайно. Для того чтобы перебраться в квартиру в 15-м appодисманте, я вынужден был купить за 10 тысяч франков мебель. Матрасы входили в "мебель". Женщина, продавшая мне матрасы, в тот же день вылетела в Канаду. И через сутки былa арестована американской полицией на границе Соединенных Штатов. Судима и посажена в тюрьму. Сидит. Не за то. что npодала мне мебель, но за продажу другим "драгс". Я до сих пор сплю на одном из "ее" матрасов. В нем образовалась слабо выраженная ямка.

Всякому хочется знать, каким будет его последнее ложе. Парижские ли плиты, воды ли Ганга, красного дерева богатая постель? Мне тоже хочется знать. В сентябре 1987 года мне проломили голову в баре. Очнувшись я обнаружил , что лежу на спине на холодной кушетке, покрытой клеенкой, и некто с голыми по локоть руками, с ореолом света над ним, копается у меня в голове. Я подумал было, что это Бог, но он заговорил по-французски и я понял, что это доктор.

(Продолжение следует. Когда-нибудь).

ПАРИЖ , - 1981

Он обедал со стариком. Ему было очень не по себе в моменты, когда ему приходилось смотреть прямо в серо-бурое, пообносившееся лицо старика, и потому он был счастлив, когда в "Ла Куполь" метр-д-отель посадил их не напротив, но рядом.

Старик жил в Париже с 1934 года" но не сделался ни Сартром, ни Камю, которых он часто упоминал, он был просто старое человеческое животное, зарабатывающее на жизнь подённым журнализмом. Неудачник.

Ему, обедающее со стариком было 38 лет, шел второй год его пребывания в Париже, он только что выпустил здесь вторую книгу, и кажется имел все основания на то, чтобы считать себя восходящей звездой. Однако, прислушиваясь к мерной, монотонной болтовне старика на полузабытом языке, он иногда с опаской опять взглядывая в месиво его лица, думал что не дай Бог так вот заканчивать жизнь. "Мне это не грозит, убеждал себя он, я - другой, я буду и Сартром и Камю, хотя я здесь и иностранец. Я не стану поденным журналистом."

"А вдруг нет ? " - донеслось до него из глубочайших недр его, оттуда, где прятался неуверенный отрок, в свое время на школьных балах так и не решавшийся подойти к светловолосой принцессе, которая ему до смерти нравилась. "А вдруг нет ? Вдруг я не смогу опять совершить самого главного, того движения, того короткого пути по школьному паркету, когда все смотрят, и очень стыдно, и очень страшно, вдруг так и простою весь бал в углу, у стены ?"...

В Ла Куполь шумела и плескалась бессмысленная жизнь, как она плескалась до этого уже с пол-столетия. В добавление к обычной, богатой и сытой "богеме", к дантистам, интеллектуалам и хорошооплачиваемым служащим больших промышленных корпораций, по меньшей мере две компании моделей и фотографов оказались сегодня вблизи столика, за который метр-д-отель посадил старика и медленно восходящую звезду-писателя. Время от времени юные пезды на длинных ногах, поколыхивая телами проходили мимо в туалет, освежить краску на губах и мочеиспуститься, и писатель, отвлекаясь от старческих историй, завистливо посматривал вслед каждой пизде. Еще позавчера он сам настоял на том, чтобы жившая в его квартире, спавшая с ним в одной постели такая же безмозглая двадцатилетняя пизда-модель выселилась немедленно, но вот уже наслаждался видом вихляющихся бедер и колыхающихся волос и оголенных ног...

Старик больше не смотрел на женское мясо. Хуй очевидно у него уже не стоял. Взамен старик с жаром говорил о том, что он убежденный антикоммунист (двадцать лет уже он три раза в неделю писал скрипты для антисоветской радиостанции, финансируемой американцами, его антисоветизм приносил ему ощутимый доход) вообще о жизни своей, о женах своих, о своем двадцативосьмилетнем сыне и отце своем... О том, как меняются галстуки и вообще наряды каждые пять или десять лет и что у него уже целый чемодан галстуков, которые устарели, и что у него скопилась масса пиджаков, которые тоже устарели... Еще старик говорил о России, о русском человеке, о русской истории. "Скажите мне честно, есть ли по вашему мнению антисемитизм в России?" -спросил он, наконец, писателя...

Старик должен был платить за обед. Но писатель, проводив взглядом очередную самую яркую пизду в красном коротком платье, с выпуклым маленьким животиком, на длинных ногах, светловолосую как та школьная принцесса, с яркими губами пизду, все же сказал что антисоветизма в России не больше, чем в любой другой стране, в той же Франции его не меньше. Он никогда так и не научился врать в обмен на обед. И даже на пэйпэр-стэйк в обмен он врать не научился. Он огорчил старика. Еще ему очень хотелось сказать: "Кстати, зачем тебе все эти галстуки и пиджаки, старик, отдай их мне?" но удержался, может быть из врожденной порядочности, хотя, что такое порядочность? - подумал он с удивлением.

Рядом с ними усаживалась компания бизнесменов и их жен, назойливо оснащенная жилетами и галстуками и иными мелкими деталями туалета, включая автоматические ручки, бумажники, носовые платки, курительные трубки и пластиковые кредитные карточки, которыми они все вертели и поблескивали. Двое, помоложе, имели усы, как полицейские. Жены бизнесменов были уже изношенными тенями с сумочками во вспухших венах руках. Тени однако покашливали время о времени.

Вокруг четырех огромных букетов, как всегда возвышающихся в зале, кучевыми и слоистыми облаками плавал перламутровый дым. Строгие официанты в черных токсидо и их помощники базбои в белых пиджаках были привычно и деловито занято производственным процессом. Без эмоций заняты, эмоции проявлялись только в их взглядах заправленных на проплывающие мимо женские крупы.

Парень похожий на водителя трака, в больших джинсах, пришел прямо с улицы поссать в туалете фешенебельного ресторана, гордясь своей простонародной наглостью. Доказывал, что он тоже человек. Выходя, он нахально-долго теребил зиппер джинсов и агрессивно посматривал по сторонам... Вызов его однако никем не был принят и он вынужден был опять выкатиться на улицу. "Возможно он повторяет свой номер несколько раз за вечер" - подумал писатель.

Старик уже говорил о своих встречах с русскими диссидентами, и о том, что многие из них, живя во Франции по 10 лет, не умеют даже прочесть меню в ресторане. Писателю было безразлично умеют ли диссиденты прочесть меню, или остаются благодаря своему невежеству голодными, он занимался своим любимым делом - наблюдал с профессиональной ловкостью ресторанную толпу. Еще он подумал, что хорошо бы заказать очередные пол-бутылки вина, но почему-то ему стало жалко денег старика, заработанных на антикоммунизме, и он воздержался от изъявления желания.

Старик был, впрочем, вполне обеспечен. Как писатель знал, американцы платил старику хорошо - у него были деньги, машина, молодая, как старик объявил, жена. Он никому не был известен, но и французская цивилизация и культура тоже ценили услуги старика и платили ему определенные деньги за осуществление функций невидимого, или плохо видимого винтика культурной машины. Писатель тихо презирал уже старика за то, что метр-д-отель не знал старика в лицо, и им пришлось на десять минут зайти в бар, в ожидании свободного столика. "Если бы старик был видимым винтом или болтом или колесом культу: ной машины, мы тотчас бы были узнаны, он был бы узнан, и мы были бы усажены "-зло подумал писатель. Сам он никогда не ставил своей целью быть узнаваемым и усаживаемым метр-д-отелями в "Куполь" или "Клозери-де-Лила", у него были другие цели, но почему-то вот оказался невероятным снобом в отношении старика. "Если т приглашаешь меня в ресторан, продолжал он думать раздраженно, то потрудись, чтобы метр-д-отели тебя там знали." Недавно он посетил Ла Куполь с приятелем художником. С художником с пол-дюжины официантов и мэтров поздоровались за руки. Писателю было приятно придти в Ла Куполь с человеком, которого знают.

Рассеянно, но с вежливой, цивилизованной физиономией, светло озаряемой воротником белой рубашки, специально одетой им по такому случаю, писатель вынужденно выслушивал, не слушая, стариковские истории. И думал о том, что ему очень хочется власти над этим залом, с несколькими сотнями людей в нем, власти над мужчинами и женщинами в зале, полной власти, диктата неограниченного и может быть невероятно жестокого. Старик ныл и недоумевал и возмущался государственным строем современной России, хотя сам русским и не был, и что казалось бы ему-Гекуба,....а писатель в испорченном воображении своем получил Ла Куполь в полную и безграничную свою власть. Ребята его, юноши в черных кожаных куртках, жонглируя тупорылыми автоматами, блокировали все входы и выходы, и он, писатель, объявил, кротко улыбнувшись, начал, выйдя к одному из букетов, жуткий бал....

Светловолосая пизда в красном платье, с животиком, дотоле нагло и неприступно кокетливо улыбающаяся всем и миру, свободная в желании дать свое тело, или подразнить только, была прикручена официантскими полотенцами к одной из красных вишневого бархата лакупольских скамеек, и по приказу писателя его кожаннокурточные ребята и все желающие официанты или метр-д-отели насиловали ее безостановочно один за другим. Ее друг - лохматый фотограф гомосексуального вида был усажен рядом с ее телом, и был принужден наблюдать происходящее.