Девочка-зверь - Эдуард Лимонов

Презрев недовольный ропот зала, то почти исчезающий, то накатывающий опять, безжалостные устроители продолжали церемонию. Третье и четвертое места достались парам, которые, очевидно, их заслуживали. Второе место дали паре с Мартиники.

"Прогрессивная новая несправедливость заменила старую, непрогрессивную, - философски заметил я, обращаясь к Джи Джи, - цветным прилично дали второе место. Потому что они цветные. Еще раз подчеркнуть, что мы любим наших цветных и мы не расисты. Тахар бен Джалулу дали Гонкуровскую премию по той же причине".

"Путэн бордель, - воскликнул Джи Джи, - ты меня удивляешь, Лимоноф!"

Первую премию они дали паре... Когда они выбрались на сцену, мне сделался ясен механизм сознания членов жюри. Они выглядели, вот именно в этом ключ к пониманию, выглядели не моложе, но современнее других пар. Они в точности соответствовали городским стандартам хорошо сохранившейся молодящейся пары, принадлежащей к средней буржуазии. Такие в паблисити вспышках, прилизанные и моложавые, агитируют вас застраховать вашу жизнь. Оба были среднего роста. У него короткие волосы зачесаны набок, умело подкрашены и сзади, за ушами чуть длиннее. Серый костюм, казалось, был сшит тем же портным, что и костюм конферансье. Брюки не узкие и не широкие, белая рубашка и красная бабочка. Она, в красном платье, в меру открытом и в меру закрытом, в меру обтягивающем. Прическа а-ля Симон Вейль, член Европейского парламента. Их манера танцевать, правильно, но бесстрастно, не могла им принести выше пятого или даже шестого места, но подсознательно их облик соответствовал стандартам жюри. Ибо никто в этом жюри не был экстравагантен, они тоже все были средние представители своих профессий. Людмила Черина вручила паре билет на круазьер.

"Твои фавориты, - объяснил Джи Джи, отвечая на мою гримасу, - слишком народны для этого жюри. Они как бы, знаешь, олицетворяют стихию "баль Мюзетт", от них несет карманьолой и этим "А, са ира, са ира, са ира..." Они слишком энергичны, стихийны для такого буржуазного жюри".

"Пойти, что ли, сказать пятому месту, что они были лучше всех, а, Джи Джи?" "Пойди".

Я посмотрел на сцену. Туда уже влезли, может быть, с сотню зрителей и смешались с жюри и премированными парами. Группа седовласых что-то гневно кричала председателю жюри. Множество тел обступили "Лешку с Надей". Их даже не было видно.

"Видишь, есть кому их утешить. Пойдем, - сказал Джи Джи. - Я еще хочу успеть купить пожрать у араба. Он открыт до полуночи."

Мы выбрались из зала. На углу Фобург Сент-Оноре и авеню Баграм мы расстались. Я пошел к пляс Этуаль. Я хотел поразмышлять о проблеме несправедливости.

Мы вернулись к ней вместе с Джи Джи через некоторое время. Джи Джи сидел у меня. У него нет ТиВи. У него в шамбр дэ бонн* в 17-ом есть сейф для хранения фотокамер, есть электроплитка и туалет, как в тюрьме, но ТиВи нет.

* Комната для служанок. Дешевое жилище под крышей (фр.).

Только что окончился чемпионат мира в среднем весе. Победу получил Шугар Рэй. По очкам... Из троих судей двое приняли его сторону.

Джи Джи со злостью сдавил коробку дистанционного управления, и экран погас. "Ты знаешь, почему происходят революции, Лимоноф?" "По множеству причин..." "Ни х... подобного. Причина всегда одна. В обществе, готовом для кровопускания, победу всегда, во всех случаях присуждают слабейшему. Это может продолжаться долго, но в конце концов народные нервы не выдерживают. Ты видел, что претендент был сильнее? Ты видел. Ты видел, что несколько раз он так впечатал Рэю в нужное место, что тот поплыл? Ты видел и все видели, что в конце последнего раунда Рэй еле добрел в свой угол, а наш мэк танцевал себе по рингу, свеженький? Видел? И что, эти жулики присудили победу Рэю! И ты слышал, что сказал наш человек в микро. "Я знаю, что я выиграл матч, и он - Шугар Рэй, знает. Для меня - я победил". И как он спокойно это сказал, а, ты слышал? С полной уверенностью в несправедливости, в том, что ничего иного кроме несправедливости он и не ожидал, с манерами стоического философа. Он супер, этот черный! Настоящий дюр*, и что нечасто встречается среди боксеров, у него есть мозги, и класс... Какой класс, а, "я знаю, что я выиграл матч, и Рэй знает..,", а, как сказано!"

* Кругой (фр.).

Мы оба болели за претендента с короткой бородкой. Невозмутимый, холодный и сильный, он атаковал все двенадцать раундов. Но они оставили Рэя чемпионом мира.

"На х... тогда соревнования устраивать, Лимоноф? Если все так нечестно. Путэн бордель! Коррупция повсюду..." - Джи Джи встал и, хромая, заходил по моей небольшой территории, злой.

"Возможно, они позволят ему победить Рэя в следующем матче, через год? Хотят растянуть удовольствие зрителей. И сделать еще кучу денег. Ведь если бы Рэй потерял свой титул сегодня, то эти следующего года мани от них ускользнули бы. Два матча - это две кучи денег, один матч- одна куча. Вампиры! Я лично уничтожал бы бизнесменов физически".

"Да, - согласился Джи Джи. - Мы, фотографы, писатели, боксеры, крестьяне - производим продукты потребления, а подлое племя бизнесменов перепродает наш труд..."

Мы помолчали, злые. Он у окна, я на стуле. "Э, Лимоноф, я забыл тебе сказать. - Джи Джи обернулся ко мне от окна. - Тот мэк, на конкурсе в Плейель, ну помнишь, пятнадцатый номер, ты еще за него болел, ведь отбросил баскетс тогда на сцене... Мне этот кон китаец сказал. Мы ушли, а китаец остался для общего фото... Грохнулся и отбросил баскетс прямо на сцене... Не вынес несправедливости... сердце остановилось..."

Несмотря на то, что Джи Джи сообщил мне о смерти "Лешки", употребив вульгарное простонародное выражение "отбросил баскетс", то есть кроссовки, обыкновенно наглая физиономия Джи Джи выглядела грустной.

ЭТЮДЫ

Когда начал таять снег и набухли в подмосковном чахлом лесу вербы, мы стали ходить на этюды. Вернее, Андрюшка стал ходить на этюды, а я его сопровождал. Или, может быть, я его вдохновлял? Мне иногда казалось, что без меня Андрюшка не ходил бы на этюды или если ходил бы, то не так часто... От Малахитовой улицы на северо-восточной окраине Москвы до леса мы добирались за какие-нибудь сорок минут. Если сбросить меня сегодня с парашютом на Малахитовую и заставить найти тот лес, я не найду. Его наверняка давно уже не существует, того жиденького, трогательного чахлого леса, затерявшегося в хаосе железнодорожных насыпей. Да если он и остался, случайно сбереженный в живых нахлынувшей наверняка массой каменных новостроек, то мне не найти его ни за что. Только абориген Андрюшка знал дорогу среди сараев, сарайчиков, бараков, мелких мастерских, заводиков, старых заборов, знал, где следует перейти насыпь, где пройти мимо болотца с лягушками... Плюс, так всегда получалось, что я бывал во все утра этюдов еще пьян, Андрюшка подымал меня с матрасика едва ли не силой. Хитростями и уговорами, и обещанием, что возьмет с собой на этюды бутылочку со спиртом. "Иначе, Лимонов, ни х... не получишь спирта", - сердился Андрюшка, прохаживаясь у моего матрасика в солдатских сапогах. Андрюшка был тогда еще безбородый молодой человек двадцати лет. Сын докторши, работавшей в советском посольстве в Бухаресте, Андрюшка взял меня к себе пожить, так как у меня не было крыши над головой, а Андрюшка жил без мамы в пусть и маленькой, но двухкомнатной квартире с кухней и ванной. Андрюшка бунтовал против мамы, как все нормальные люди. Маме удалось заставить Андрюшку окончить фельдшерскую школу, но уж в мединститут Андрюшка идти отказался наотрез. Он желал стать художником. Потому мы и ходили на этюды.

Несколько комментариев к моему обыкновенному утреннему состоянию похмелья. Я пил в те годы из романтического удовольствия быть нетрезвым. Я был, по так и не понятой мною и по сей день причине, очень счастлив в 1967-1970 годах. В какие-то моменты, особенно веснами, мне (в деревянной, облупленной Марьиной роще, бедной, проходя мимо раскрытого окна, откуда несло керосином, а в палисаднике цвело в этот момент однобокое, синими цветами, нищее московское дерево, и стоял у него, зевая, обыкновенный белоплечий гражданин в майке) вдруг казалось, что я сейчас полечу, если хорошо разбегусь. Такие были тогда счастливые времена. Я писал стихи где угодно, в любых условиях и позах. Я очень любил моих друзей, всех. Они казались мне такими красивыми. Правда и то, что все мы были очень молодыми в те годы. Веснушчатому и вдохновенному Вовке Алейникову было двадцать два, и Наташа, жена его, постоянно сопровождавшая нас в перелетных скитаниях из квартиры в квартиру, была-таки действительно очень красивой девушкой. Русская Наташа Кутузова, медового цвета темно-блондинистые тяжелые волосы. И другие наши девушки были молоды и красивы... Я хочу сказать, что я пил от счастья.

Мы все почему-то скопились на северо-востоке Москвы. Алейниковы в улице против мухинской скульптуры, Андрюшка на Малахитовой - то есть всего лишь через несколько трамвайных остановок к северу, а еще быстрее - пешком, впрямую по верху екатерининских времен прямо-таки римского акведука, над превратившейся в грязный ручей речушкой Яузой. Художник Стесин - тот жил чуть в стороне. Именно Стесин познакомил меня с Андрюшкой и полупосоветовал, полуприказал Андрюшке взять Лимонова к себе жить. "Возьми поэта, рванина, история тебя не забудет. Послужи искусству. Лимонов - гений, для тебя полезно будет пообщаться с гением". Я предполагаю, что именно так сказал Стесин, стоя перед мольбертом в своем полосатом костюме гангстера и артиста филармонии. (Стесин работал помощником известного фокусника, народного артиста СССР.) Темные очки на лбу, Стесин насмешливо поглядел на сидящего в углу Андрюшку и потрогал приклеенное ухо. Считая свои уши слишком далеко от