Храни меня, любовь - Светлана Полякова

«Так грустно, что хочется курить», — вспомнила она слова из дурацкой песенки, усмехнулась и отправилась на кухню, где сварила себе остатки Тониного кофе и закурила сигарету.

Бравин так и не позвонил.

Значит, все вчерашнее было правдой.

Шерри потрогала синяк под глазом, помешала ложечкой кофе, и ей стало так тоскливо, словно у нее закончилась внезапно жизнь.

— Все правда, — повторила она голосом безнадежно больного человека, которому сообщили, что недуг его смертелен, и горько заплакала.

Велосипед был лучше ног и лучше машины. В этом Дима был свято уверен. Остановившись перед неказистой хрущобой, Дима втащил его вверх по ступенькам и открыл дверь.

После того как у него два раза подряд сперли велик, он предпочитал оставлять его под надежным взглядом охранника.

За охрану приходилось расплачиваться то пивом, то новой компьютерной игрой, но это ничего. Куда хуже постоянно тратить деньги на новые велики.

Сегодня дежурил Василий, любитель компьютерных игр.

— Здорово, — обрадованно приветствовал он Диму, алчно взирая на велосипед.

— Привет, — ответил Дима и достал из сумки новую версию «Фарграй».

— Е-е-е-е, — удовлетворенно протянул Василий, разглядывая диск. — А тут пойдет?

— Тут не знаю, — честно признался Дима. — Попробуем. Но я дам тебе домой…

От счастья Василий «заклубился» розоватым дымом.

— А мымра уже пришла, — прошептал он доверительно, глядя в сторону редакционной двери. — Сидит там, курит свои папиросины… Слушай, а почему она курит папиросы? Как будто в войну произрастала…

— Она курит анашу, — сказал Дима с правдивым видом. — Привыкла от младости… Сам понимаешь — творческая элита…

— Мать ее, — уважительно поддакнул Василий.

Дима развел руками и шагнул в пропасть, именуемую редакцией журнала «Современная литература», за прекрасное оформление коей он отвечал.

Вера Анатольевна быстро материализовалась в пространстве большого кабинета, возле Диминого компьютера, с неизменной своей пахитоской и видом охотницы.

— Здравствуйте, Димочка, — пропела она голосом охрипшей от водки Дженнис Джоплин. — Что-то вы сегодня опоздали…

— Проспал, — улыбнулся Дима, целуя подставленную ему морщинистую руку, унизанную фамильными бриллиантами и пахнущую грубым табаком. — Молодость, женщины, вино…

Она рассмеялась покровительственно, погрозила пальцем с длинным, устрашающим ногтем и, снисходительно понизив голос, проговорила:

— Шалун…

— Не без этого, Вера Анатольевна, — признался он, втайне досадуя, что не умеет краснеть по заказу. А то как бы вышло чудно — отрок, мучительно краснеющий рядом со стареющей гранд-дамой… Просто сюжет для картины. Неравный адюльтер, мезальянс, Дмитрий Воронов, соблазняемый Верой Анатольевной. Художник, которого пытается обольстить королева Елизавета.

Она выжидательно смотрела на него, так пристально, словно и в самом деле ожидала немедленного объяснения в любви с последующим предложением руки и сердца. «Приложением», — усмехнулся Дима, отметив про себя, что нынче он что-то горазд на афоризмы. Может, ему уже пора бросить изобразительное искусство и податься в изящную словесность, заменив ушедших на покой Станислава Ежи Леца и Элиаса Канетти?

— Картинки посмотрим? — поинтересовался он охрипшим голосом, тон которого тут же был Верой Анатольевной совершенно неправильно истолкован, судя по самодовольной улыбке, искривившей ее лицо.

— Конечно, Димочка, — прошептала она с оттенком интимности, глядя ему в глаза и обещая райское наслаждение.

«Лучше бы ты предложила мне „Баунти“, — тоскливо придумал Дима новый афоризм и, чтобы не видеть ее призывно-устрашающего взгляда, сел за компьютер, поскольку теперь старая прелестница оказалась за его спиной. Что, впрочем, не мешало Диме испытывать судороги ужаса от ее навязчивого дыхания в затылок.

В принципе, подумал он, она неплохая тетка. Просто все представления о том, как должны выглядеть аристократы духа, она вынесла из примитивных книжек плохих и средних авторов, которые долгое время навязывались обществу в качестве «великих». Поэтому ей отчаянно хочется выглядеть Анной Андреевной Ахматовой, а не получается у нее… На самом деле-то она напоминает скорее чекистку на заслуженном отдыхе. Хотя верит ведь, что на самом деле именно так и должна выглядеть поэтесса.

И стихи… Дима невольно вздохнул от жалости. Такие стихи банальные, и глупые какие-то, и — что самое важное, никак тетка не поймет, что после пятидесяти смешно писать чувственную лирику, лучше уж за философские этюды взяться… А она все косит под семнадцатилетнюю девочку, сама не понимая, как это смешно…

«Я вслед тебе смотрю, как ты уходишь к другой… С прелестным запахом невинности и грез…»

Дима, конечно, молчал и рисовал даже юную красавицу и кучерявого бонвивана, хотя его так и подмывало изобразить старую графоманку с ее казбечиной в зубах и себя на велике, стремительно удирающего от ее объятий куда угодно, хоть к черту на рога, и даже не надо никаких соблазнительных красоток, право слово…

И без красоток он готов покинуть немедленно общество Веры Анатольевны.

— Как хорошо, — выдохнула она. — И как же правильно вы угадали…Он от удивления даже потерял дар речи и чуть не хихикнул глупо. «Что угадал? Она себя вот такой видит?» Слава богу, он удержался вовремя от опасной второй части, но первая успела вырваться на волю и завертелась прямо перед его носом, опасная, грозящая ссорой с работодательницей.

— Что угадал?

Она, слава богу, не придала этому вопросу судьбоносного значения, и Дима понял, что работу он пока не потеряет.

— Вы угадали внешность моей души, — кокетливо проворковала она и коснулась Диминых рыжеватых кудрей своими красно-вампирскими губами.

«Словно смерть меня коснулась», — подумал Дима, мужественно перенося эту смелую ласку.

И еще он подумал, что страшно недоволен обликом этой «красавицы», которая кажется ему глупой, напыщенной и расплывчатой, и еще вчера он стоял, глядя в ее пустенькие глазки, и думал, что надо что-то изменить в ее облике. Потому что — даже с этим бонвиваном в кудряшках все было нормально, а вот красавица должна быть другой. Похожей на деву светлую. Сошедшую с небес. Смотрящую в небо так, точно там ей видно что-то, чего не может никак разглядеть ни Дима, ни остальные представители человечества. Но раз Вера Анатольевна думает, что вот так неуклюже и пошленько выглядит ее душа, то… Дима невольно засмеялся.

А Вера Анатольевна, зардевшись от удовольствия, уже присела в кресло и затянулась новой папиросиной.

— Сварите-ка кофейку, — томно протянула она.