Бубен - Елена Садыкова

– Я в последнее время интересуюсь непопулярными экземплярами.

– Профессионально?

– Скорее эмоционально. Мужчина в поиске интереснее, чем самодовольный или депрессивный.

Я поставила ноги на пол, пошарила под столом в поисках босоножек и осторожно, чтобы не разбудить мальчишек, прошлепала к тумбе, стоящей возле постели Данила. Вытянув верхний ящик, достала список и вернулась к столу Алка с любопытством пробежалась по нему глазами и возмущенно фыркнула:

– Ты ничего не перепутала? За каждым именем тут стоит немалая сумма.

Меня позабавила ее реакция.

– Ты же не можешь точно знать, что из этих имен и денег реально, а что – просто мыльные пузыри.

Алка призадумалась, положила бумагу на стол так, чтобы можно было при случае еще раз взглянуть на нее.

– Мыльные пузыри, говоришь? И вся эта компания сейчас неподалеку?

Я состроила ехидную рожицу:

– Твоя машина туда не доедет.

Алка была неумолима.

– Зато твоя доедет. Может, нанесем визит мальчикам?

Я запротестовала:

– Мне мальчиков дома хватает.

Алка сделала ответный ход:

– Еще год назад не хватало!

Я поняла, что это намек на Прагу, но скандалить не стала.

– Если тебе так хочется, поезжай. Я не могу оставить без присмотра этих двух диверсантов.

Подруга с моим доводом согласилась. Она забыть не могла, как мой старший пытался растопить камин у нее на даче, пока взрослые отсутствовали пару часов.

– Да, этих лучше не оставлять.

На том и порешили. Деятельная Алка не стала ждать до вечера, взяла ключи от моего пикапа и решительно двинулась к огромным деревянным воротам.

10

Рынок города Ура опустел, и последние торговцы спешно собирали свой товар, чтобы успеть на церемонию погребения дочери лугаля. Много толков ходило сегодня на рынке, но никто из разносчиков сплетен не мог бы с уверенностью сказать, что именно так все и было. Поговаривали разное. Кто говорил, что ее отравили жрецы, а кто тихо шептал, что сам лугаль отдал приказ убить свою дочь, чтобы не запятнать себя позором.

Когда дорога, ведущая из города, заполнилась любопытной толпой, то среди пестрого народа было невозможно отыскать старика, ведущего под руку девушку с воспаленными глазами. Пуаби не привыкла еще к солнечному свету и так часто терла свои глаза, что они теперь больше походили на кровавые волдыри, чем на глаза красивой девушки. Прохожие сторонились их, полагая, что девушка больна какой-то дурной болезнью. Это нисколько не смущало Пуаби, которая была счастлива, что не лежит сейчас в роскошном катафалке, отделанном золотом.

Воины в шлемах, с поднятыми вверх копьями шли возле повозок, сопровождавших главный катафалк, накрытый плащом из синего бисера, расшитого серебряными звездами. Золотая маска мертвой Богини Луны сияла при свете дня, заставляя зажмуриваться любопытных, которые осмеливались взглянуть на нее. Из-под маски были видны большие золотые серьги в форме полумесяца, а прическу ее венчал большой гребень из золота с пятью зубцами, инкрустированными лазуритом. Тем, кто стоял поближе, был виден великолепный убор на голове покойной, сотканный из золотых цветов. Восьмиметровая золотая лента была вплетена в ее волосы, лоб ее поверх маски украшал венок из тонких золотых колец. Не в силах оторвать взгляд от этого великолепия, народ следовал за телом, словно зачарованный.

На других повозках ехали молодые жрицы-служанки, которые были обречены сойти в могилу вместе со своей госпожой. Лица девушек были безмятежными. Еще с восходом солнца им всем дали напиток, который лишил их разума и горя. Движения их были заторможены, лица неподвижны. Они смотрели поверх толпы, выстроившейся вдоль дороги, чтобы лучше разглядеть похороны. Не каждый день удается увидеть такое великолепное зрелище!

Замыкали шествие две повозки с золотой и серебряной посудой, необходимой для иного мира. На последней повозке стояли две одиннадцатиструнные арфы с золотыми и лазуритовыми изображениями быка и коровы на резонаторе. Эти арфы принадлежали Богине Луны, и коснуться их струн могла только сама госпожа. Только ее пальцы могли извлечь из серебряных струн тончайшие звуки хрустального неба и родниковой воды.

Люди, мимо которых проплывали арфы необыкновенной работы древних мастеров, узнавали в быке и корове своих великих богов, скрещивали руки на груди, кланялись и что-то тихо шептали.

Весь путь от Храма до гробницы занимал минут тридцать. Лугаль приказал строить гробницу насколько это возможно близко к городу, чтобы успевать доставлять рабочих и камни для обустройства последнего жилища своей дочери. Спешная подготовка к похоронам была весьма необычным делом для горожан, привыкших, что их повелителей хоронят должным образом в роскошных подземных дворцах.

Наконец первая повозка достигла пологого спуска, которым начинался вход в подземелье. Процессия разом остановилась. Воины, сопровождавшие Катафалк, распрягли черных волов и отвели их в сторону, чтобы животные не помешали спуску всего кортежа под землю. Жрецы в белых плащах, специально обученные траурным церемониям, расставили охрану вдоль всего подземного хода и дали знак спешиться девушкам. Юные жрицы в великолепных убранствах, с серебряными нитями, вплетенными в высокие прически, выстроились по двое вслед за телом своей госпожи.

Некоторые из них в руках держали музыкальные инструменты. Как только главный распорядитель приказал им медленно следовать за телом, которое несли на руках восемь воинов из похоронного кортежа, они начали играть. Это была тихая печальная музыка, которая завораживала и медленно таяла под землей.

Толпа наддала вперед, чтобы лучше видеть, как под землей медленно исчезают сначала носилки, покрытые синим плащом, потом девушки, а потом и замыкающие процессию воины, ведущие под уздцы волов, тянущих телеги. Распорядитель расставил всех по местам, которые будут для них вечным пристанищем, и дал знак черным жрецам. Жрецы приблизились почти вплотную к тем, кто стоял вдоль подземного коридора, и отточенными движениями мгновенно умертвили стражей и животных. Все произошло настолько быстро, что никто из воинов не успел издать ни возгласа.

Распорядитель приказал, чтобы принесли напиток для девушек. Он каждой указал на место, которое ей предстояло занять, и девушки покорно рассаживались, продолжая играть на своих инструментах. Черные жрецы разносили напиток, и та, которая принимала чашу из рук жреца, молча выпивала. И уже не могла больше ни двинуться, ни заплакать. Так постепенно смолкла музыка, и склеп погрузился в мертвую тишину. Распорядитель зажег свечу и обошел всех сидящих, поднося огонь к глазам, чтобы лучше разглядеть зрачки. Все было в порядке. Теперь они все уснут вечным сном, ни одна из них не сдвинется с места и не нарушит покой своей госпожи. В углу склепа была маленькая кирпичная опочивальня под невысоким сводом. Туда и поместили погребальные носилки той, которую сегодня все называли Пуаби. Жрец, распоряжавшийся похоронами, огляделся и удовлетворенно кивнул своим помощникам. Теперь можно было внести арфы госпожи и расставить посуду.

Когда последняя золотая чаша исчезла под землей, народ начал понемногу расходиться, не дожидаясь, когда огромная каменная плита завалит вход в подземелье.

Старик тронул девушку за плечо.

– Нам надо спешить. Сейчас все разойдутся, и тогда нас смогут найти слуги лугаля.

Девушка молча повиновалась. К чести лугаля надо сказать, что ни он, ни его слуги не слишком-то усердствовали в поисках беглянки, хоть старик и оглядывался на всякий подозрительный шум. Он повел ее по дороге, ведущей из города. Сегодня эта дорога была запружена повозками и пешими, которые пришли в достойный город Ур, чтобы насладиться зрелищем похорон. Легко было затеряться в толпах, которые отхлынули подобно морскому отливу прочь из города, уже не представляющего для них никакого интереса. Теперь люди спешили к своим домам и семьям. Все торопились успеть затемно, чтобы не быть застигнутыми ночными бродягами или разбойниками.

Но постепенно те, кто шел слишком медленно, начинали понимать, что лучше им собираться в группы по нескольку человек и устраиваться на ночлег возле костра неподалеку от дороги, чтобы утром, чуть рассветет, снова отправиться в путь. Старик с девушкой прибились к одной из таких групп и теперь сидели возле костра, слушая болтовню купцов из Урука или Лагаша, а то и из самого Киша. Странники не задавали лишних вопросов друг другу, и никто из них не поинтересовался, почему у девушки заплаканные глаза. Все знали, что сегодня плакали многие девушки…

Пуаби была рада ночи, ведь это была ее стихия. Ее глаза, привыкшие к темноте, ночью распознавали предметы лучше, чем днем. Она видела в темноте почти также хорошо, как дикая кошка, и теперь могла немного отдохнуть. Те, кто сидел рядом с ней у костра, и представить себе не могли, что сама дочь лугаля Саргона сейчас разливает им кипяток по чашкам. Верховная жрица Пуаби на вопрос о том, как зовут юную девушку, скромно отвечала: