Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская

Посмотрев на себя в зеркало, она открыла шкаф, чтобы найти крем.

Косметических следов женщины не обнаружилось — это, конечно, обрадовало её, но и огорчило — идти на работу с красными губами — не слишком разумный и политически верный ход по отношению к собственным работницам. «Дисциплина! Коллектив! Субординация!» — проплыли в её утренней голове слова матери. Мог, балбес, и побриться перед первым свиданием!

Выйдя из ванной, она тихо осмотрела квартиру — большая площадь была обжита со вкусом, но неуютно, чисто, но беспорядочно. В полупустой комнате, где стояли шкафы с книгами, также расположились несколько тренажёров, на стене висели листки с описанием упражнений, кухня, маленькая, совсем не предназначенная для приготовления вкусных воскресных обедов, соединялась с гостиной, спальня с современной, из красного дерева кроватью явно больше походила на лежбище для любовных утех, нежели на степенное семейное ложе. Марина осталась довольна своей экскурсией по квартире, подводившей её к заключению, что сердце Михаила так же пустует, как и шкаф в ванной комнате.

Утром в понедельник она прибыла на работу в отличном расположении духа, хотя и с некоторым раздражением на лице. Сегодня она не злилась на разлёгшуюся по углам пыль, на стены в ржавых потёках, на взгорбившийся линолеум. Ателье открыла Наташа, впервые за последние несколько месяцев Марина опоздала.

Девушки с удивлением разглядывали хозяйку, а та хватала метлу и, больше пыля, чем подметая, начала метаться по цеху, потом, бросив её посередине, захватила недоделанное пальто и давай бешено строчить, да так ровно, что все сгрудились вокруг неё, а она голову поднимает, что-то щебечет и требует, но как-то по-новому, совсем неубедительно, чтобы портнихи немедленно возвращались к машинам. И вот уже пальто дошито, новые выкройки сложены в папку, и сто страниц о Мадонне прочитаны, а долгожданного звонка всё нет. Марина посмотрела в окно, и ей стало мерещиться, что за ней следят. «Должно быть, Михаил!» — загорелась радостная мысль, почти что убеждённость.

Она выбежала на улицу — кирпичная стена, ещё стена, арка, и никого нет, только хмурое небо, кошка жалостно мяучит, и под ложечкой сосёт. Марина постояла немного, вдыхая холодный, царапающий лёгкие воздух, и вернулась в притихшее ателье, работницы давно ушли. Она вдруг вспомнила, что забыла позвонить бухгалтеру, было уже одиннадцать, но она всё же набрала номер телефона:

— Алло, Ира.

— Да, — вытек из трубки счастливый пьяный голос. — Маринка, как я рада тебя видеть, то есть слышать!

— Ты почему на работу не являешься?

— Маринка, запила!

— Честно! Но мне на это наплевать! Чтобы завтра же была, а то уволю!

— Ой, Маринка, завтра буду, но ты меня не пугай. Всё равно тебе без меня никуда — птица небесная живёт в поднебесье, а червяк ползает под землёй.

— Дорогая моя Ира, обычно стадия опьянения с использованием русского фольклора стремительно переходит в буйную драку.

— Доверяй интуиции! Ну, пока, рыбка золотая.

— Дура!

Послышались гудки, Марина злобно посмотрела на трубку, быстро набрала номер телефона, оскорбления так и клокотали, капая с кончика языка. Ей захотелось оплевать Ирину гневными словами, измазать бранью, лишить сна, раздавить эту пьяную гадину, но, подумав секунду, она бросила трубку. Сейчас бухгалтер ей необходим, к тому же Ира — человек в высшей степени добродушный, да и специалист неплохой, только пьёт, а когда пьёт, становится неуправляемой, а пьёт она часто. Сука! Блядь! Циррозная печень! Вошь ядовитая! Склизкая погань! Сдохни!

Чтобы не думать о плохом, она взяла другое пальто и распластала на швейной машине. Сначала её движения были нервными и неуклюжими, потом всё сосредоточеннее и быстрее, внимание сужено до убегающей строчки, она, как поезд, мчится прочь от волнений.

На следующий день Наташа нашла её на полу. Целых два пальто были сшиты аккуратнейшим образом, а бледная, со слинявшим макияжем Марина спала, растянувшись на досках и укрывшись одним из них.

В то же утро, то есть в утро вторника, в то же время, то есть примерно в восемь часов, из подъезда фешенебельной новостройки около Мосфильмовской улицы выбежал брюнет, одетый в спортивную форму и явно довольный собственной дисциплиной. Он трусцой направился к хмурому, ещё не проснувшемуся пруду, чуть поодаль от него трясся другой мужчина — азиатского происхождения, значительно крупнее первого. Азиат имел самый несчастный вид, и его чувство долга боролось с человеческой природой, а поскольку применения профессиональным навыкам в столь ранний час явно не находилось, то природа брала верх, и его голова безвольно покачивалась на бег, а глаза мазали по окрестному пейзажу. Но стоило большому слюнявому догу броситься к брюнету, как казах молниеносно скинул покров сонливости и рванулся наперерез. Казалось, что сейчас его керамические зубы вцепятся в глотку бедной псины. Дог как-то сразу утерял царственную стать, поджал хвост и спрятался за хозяина, всем своим видом требуя защиты. Телохранитель, чьи зубы не раз вынимались и вставлялись, а нос и другие части тела ломались, остался доволен своими успехами. Брюнет не без иронии, но с благодарностью посмотрел на него грустными миндалевидными глазами…

Весь вторник у Марины болело сердце, она хваталась за разные предметы, опускала их и снова бралась. Она слонялась из одного угла цеха в другой, но идти домой не хотела. Марина проклинала себя — старую дуру, что повелась на шашни молодого повесы, уж ей-то куда обманываться! Она осуждала себя за то, что не потянула время, а стремительно влюбилась, как, впрочем, происходило с ней всегда. Она успела придумать подвенечное платье, родить Михаилу двух малышей, которые верхней частью лица походили на него, а нижней на неё, или наоборот. Она уже сделала ремонт в квартире, заказала новые шторы и упорядочила питание супруга — для себя готовить скучно, а вот для гостей или любимого — одно удовольствие. Ну, в общем и частном, круглая дура в тридцать семь лет, с разваливающимся малоперспективным производством, без семейного положения и с плохим характером. Где правда на земле?

В шесть часов вечера в подтверждение всем её тяжёлым мыслям на пороге образовалась Ирина — абсолютно пьяная и весёлая. Её монументальная фигура, большие синюшного цвета руки, глаза с бархатными ресницами и красиво очерченными бровями не вязались во внешность одного человека, она словно была сшита из деталей от разных вещей — рукав от одной куртки, воротник от другой, пуговицы от третьей.

— А вот и я, дебет с кредитом! Обещала, Маринка, пришла! Моё слово — закон, на меня положиться можно! — крикнула она и грузно села на порог.

Марина, облокотившись на спинку стула, с силой сжала деревянные ножки, чтобы не треснуть по морде это наглое существо. Наташа, почувствовав волну ненависти, исходящую от тёти, положила руку на её плечо, подлые работницы же с интересом наблюдали за Ириной, которая начала вертеть большими ступнями.

— Отложение солей! Надо нагонять суставную жидкость!

— Где отчёты? — строго спросила Марина.

— Маринка, здесь! — Ира с деловым видом стала шарить по карманам, достала бумажку, сложенную в четыре раза. — Вот! — с гордостью сказала она.

Марина зло посмотрела на неё.

— Маринка, ты подожди. Сейчас я в себя приду и всё налажу. Всё.

— Мне выручку нужно в банк сдавать, — соврала Марина.

— Ну, так давай сдадим!

Марина вздохнула, встала и пошла в кабинет, племянница проследовала за ней, таща шлейф брани…

Наташа любила большую трёхкомнатную квартиру Марины, находящуюся неподалёку от ателье, она так напоминала её характер — размашистый, немного беспорядочный, но небезразличный и родной, где-то валялся бюстгальтер, где-то отошли обои, где-то сломалась ручка на шкафу, но в лёгкой разрухе была своя элегантность. Марина быстро приготовила омлет — пышный, с тягучим сыром — и достала бутылку водки.

Через два часа Маринина порция омлета так и не была съедена, а зверски расковыряна, она плакала, прижавшись к Наташе, а та робко моргала, рука у неё затекла, но она терпела.

— Наташа, у меня только ты есть. Только ты да работа. Да и та не ладится! А мужчинам не верь, они звери, подлые звери. Я-то ведь старая, всё знаю, а всё равно наступаю на те же грабли, что и двадцать лет назад. Учись на моём примере. Хотя не надо, не учись. Каждый должен прожить свою жизнь со своими ошибками. Ты извини, что я на тебя иногда давлю. Такой уж у меня характер! Мне всё время хочется, как лучше и кратчайшим путём, а иногда надо дать человеку воздух, время и условия, чтобы он сам до всего дошёл. Правда?

— Успокойся. Съешь омлет.

— Но на это нужна мудрость, терпение. А где их взять? Я сама жизни не знаю и мечусь по ней, как дикий гусь по небу, а всё тебя учу. Прости. Ты у меня родная, любимая, единственная. Мне, наверное, потому детей не дано, что я бы их до смерти завоспитывала!