Сердце солдата - Илья Туричин

— Батя…

— Николка, — сказал отец и улыбнулся.

Коля, пожалуй, за всю свою короткую жизнь не видел ничего страшнее этой улыбки. У отца не хватало нескольких зубов, потрескавшиеся опухшие губы кровоточили.

— Батя!

Коля прижался к отцу и всхлипнул. Тот погладил его волосы, и мальчик почувствовал, как дрожат руки отца.

— Дома-то как?

Коля шумно утер рукавом нос:

— Да дома что, все как было…

Василий Демьянович оперся о плечо сына, и они медленно побрели к селу. Шли молча. Только возле самого села Коля спросил:

— Били они тебя?

Отец кивнул.

— Сам видишь. Ну да отольются кошке слезы.

Несколько дней Василий Демьянович отлеживался. Во сне стонал и скрипел зубами. В хате воцарилась тишина. Все ходили на цыпочках, чтобы не тревожить больного.

Несколько раз приходил Володька и молча сидел на лавке. Однажды принес банку клубничного варенья. Поставил ее на стол.

— Мамка прислала.

— Спасибо. — Василий Демьянович повернулся на бок и скрипнул зубами. Потом спросил: — А как там?

И все поняли: там — это за стенами хаты, в огромном мире, охваченном смертельной, беспощадной войной.

— Гитлер Москву берет, — тихо сказал Володька.

— Москву-у?.. — Василий Демьянович скрипнул зубами. — Кишка тонка. Лопнет с натуги.

— Мужики говорят: аж до самого Урала немец прет без роздыху.

— Плюнь в глаза… Нет такого войска, чтоб Россию покорило. — Василий Демьянович приподнялся на локте. — Бьют они здорово, гады. Да только ребра можно сломать, и руки, и ноги… А душу… Душу нашу не сломать!

Как-то ночью тихо постучали в окно двойным ударом три раза с равными промежутками.

Отец и сын проснулись разом. Коля сел, протирая глаза. Гулко барабанил по крыше дождь. Может, никто не стучал, может, показалось.

— Глянь-ка, кто там, — тихо сказал Василий Демьянович.

Коля босиком прошел в сени, приоткрыл дверь.

— Кто здесь?

— Я, Еленка…

— Еленка? — удивился Коля.

— Я не одна…

Еленка поднялась на крыльцо. За ней поднялся мужчина. Разглядеть его в темноте Коля не мог.

— Заходите.

Коля взял Еленку за руку и повел через сени в хату. Сзади что-то громыхнуло. Видно, незнакомец задел ковшик, и тот свалился с кадки.

— Кто? — спросили одновременно и отец и мать.

— Вам привет от тети Пани из Пружан, — тихо сказал мужчина, и голос его показался Коле знакомым.

— Здорова ли старушка? — спросил отец.

— Как девка на выданье, — ответил мужчина.

«Откуда взялась у нас тетя в Пружанах?» — удивился Коля.

— Садитесь, товарищ, — пригласил отец. — Простите, сам не встаю.

— Знаю.

Мать зажгла свечку. От вещей по стенам побежали длинные дрожащие тени.

Коля взглянул на гостя и улыбнулся. Это был рыжий парень из леса — Сергей. Он стоял посередине хаты, и с промокшей одежды его капала на пол дождевая вода. Сапоги были заляпаны грязью. Сергей глянул под ноги и смутился:

— Извините. Наследили мы тут…

— Чего уж там, — сказал отец. — Раздевайтесь. Печь затопим, обсохнете.

— Времени нет на просушку. А вот девочка не простудилась бы.

— Никак Еленка? — присматриваясь, спросила мать.

— Я, Ольга Андреевна.

— И тебя по ночам носит! Иди скорей, переоденься. А то и впрямь простынешь.

Еленка ушла за занавеску.

— Как жив, кашеед? — спросил Сергей. Коля покраснел и ничего не ответил.

Сняв мокрую куртку и повесив ее у двери, Сергей подсел к отцу, и они начали о чем-то тихо разговаривать.

Еленка вышла из-за занавески в большом, не по росту, платье, с синими мелкими цветочками по голубому полю. Села на лавку рядом с Колей.

— Сильно его побили? — кивнула Еленка в сторону отца.

— Еле до дому дошел.

— А мой брат в лесу сховался. А то бы и его.

— Товарищ Мартын у вас не был часом? — спросил Коля.

— Был… В лес ушел.

— Ты Сергея давно знаешь?

— Какого Сергея? — спросила Еленка.

— Да вот этого.

— А-а… Часа два… Его к нам товарищ Мартын привел. «Проводи, — говорит, — Еленка, к Гайшикам». Вот я и привела. Обсохнет маленько одёжа — домой пойду.

— Ночью? Одна?

— А что ж!..

Коля посмотрел на Еленку с восхищением и предложил:

— Ты лучше у нас ночуй. На рассвете я тебя провожу.

Еленка хитро улыбнулась:

— А ребята не засмеют?

— Меня-то? — Коля нахмурил белесые брови. — Пусть попробуют!

— Коля, — позвал отец. — Поди-ка сюда.

Коля подошел.

— Ты что ж про оружие молчал?

Коля опустил глаза: «Сейчас взбучка будет».

— Что тебе — игрушки оружие? — сердито спросил отец. — Где оно?

— За сараем.

— Который день дождь идет! Заржавело, поди!

Коля посмотрел на отца, на Сергея.

— Не-е… Туда дождик не достанет.

— А если достанет?

Отец потрепал его волосы и засмеялся.

— Эх ты, вояка!

У Коли от сердца отлегло: не будет взбучки.

Он надел отцовскую куртку, вышел из избы вместе с Сергеем. Лил дождь. Хлюпала под ногами грязь. Коля повел Сергея за сарай. Вдвоем они разворошили тайник, вытащили винтовки и гранаты, набили патронами карманы.

Коле приятно было удивление Еленки, когда он предстал перед ней мокрый, заляпанный грязью, но с винтовкой за плечами и со штыком в руке.

Сергей осмотрел, протер оружие и остался доволен. Наскоро закусив, он собрался в путь. Коля взялся проводить его до тропки, ведущей в лес.

Дождь хлестал, не переставая. Ботинки прилипали к земле. Идти было трудно. У тропинки Сергей крепко, как взрослому, пожал Коле руку и ушел, будто растворился во тьме. Коля долго стоял и слушал, как шумел и хлестал по земле косой дождь.

Наступила зима.

Где-то там, на востоке, гремели орудия, дыбилась промерзшая земля. Там шла битва за Москву.

Но сюда, в Вольку-Барановскую, не докатывался гул боев. Здесь была тишина. Она нависла над деревней, морозная, жуткая. Редкие дымки над хатами, наткнувшись на нее, жались к трубам и таяли. А заснеженные хаты, казалось, глубже врылись в землю, притаились.

Дорог никто не расчищал. Свирепый ветер намел на них такие сугробы, что ни пешему не пройти, ни конному не проехать.

Немцы в селе не появлялись. Не появлялся и Козич.

Иногда Коле казалось, что вовсе и не забирали отца, не переворачивали в избе все вверх дном, не было ни оружия, ни людей, приходивших из лесу, не было войны. Все это только сон, кошмарный сон.

Многие мужики из тех, что ушли в лес, вернулись. Деревня зажила привычной спокойной жизнью.

Но спокойствие это было обманчивым: люди настороженно присматривались друг к другу, будто знакомились заново. А каким-то ты будешь, сосед, когда станет трудно, может, потрудней, чем прошедшей осенью?

Обычно, несмотря на мороз, женщины с ведрами собирались у колодца и подолгу судачили, пересказывая друг другу новости. Теперь они стали молчаливы. Перекинутся двумя-тремя словами, вздохнут — и по домам.

Когда к колодцу подходила жена Козича Тарасиха, все расступались. Тарасиха, укутанная поверх полушубка тремя платками, начинала переступать с ноги на ногу, пыталась заговаривать:

— И чего это вы, бабоньки?.. Мне не к спеху. Погодить могу.

Женщины молча отворачивались. Тарасиха багровела и, набрав воды, быстро уходила домой. Иногда кто-нибудь из женщин в сердцах плевал ей вслед.

Однажды Тарасиха обронила ведро в колодец. Беспомощно посмотрела она вокруг Женщины отвернулись. Тарасиха попробовала выловить ведро, но ей никак не удавалось подцепить его крючком. Молчание соседок угнетало, пугало. Тарасиху начало трясти как в лихорадке. Она махнула рукой и, плача, убежала.

Кто-то из женщин выловил ведро и бросил в сугроб. Там оно и лежало, никто не притрагивался к нему, будто оно было поганое.

Изредка в хате у Гайшиков появлялись незнакомые люди. Обычно они приходили с наступлением темноты. Коля молча надевал старый полушубок, теплую шапку с жесткими отвислыми ушами и выходил на крыльцо.

Василий Демьянович выздоровел, только лицо так и осталось бледным, бескровным, остроскулым. Да порой все его тело начинало сотрясаться от приступов удушливого кашля.

В те вечера, когда кто-нибудь приходил, отец оживал, на щеках появлялся слабый румянец, блестели глаза.

Пришедшие ужинали, грелись, рассказывали новости, а с рассветом уходили, чтобы к ночи появиться в другом селе, где-нибудь за десятки километров от Вольки-Барановской.

Были среди них и старики, и молодые, и даже женщины, кутавшиеся в платки.

Но во всех Коля подмечал одну и ту же черту: какую-то спокойную уверенность, неторопливость, обстоятельность. Несмотря на то, что все они рисковали быть каждую минуту схваченными, подвергнутыми пыткам, даже казненными, в них не заметно было ни тени страха.