2084, или Планета крыс - Александр Шушеньков

– Ваше Величество государь Всея Руси Михаил Иванович, – задушевно начал Илья. – Нет слов, чтобы выразить свои чувства Вам, и всем русичам, которые… – тут он сделал запланированную паузу, – которые… которые…

Робот покачнулся и показал Илье большой палец.

Илья открыл рот и…

Он должен был в этот момент по сценарию выдавить из себя слезу, но, совершенно неожиданно все отрепетированное вдруг вылетело из головы, и Илья просто молча замер перед разомлевшим от удовольствия роботом.

За спиной Ли расстилалась красная пустынная местность, уходящая в скалистый недалекий горизонт, и Илья пронзительно ощутил: а ведь до него еще никто не ступал на Марс из людей! При чем тут этот непонятный факел, когда, вот же он – Марс, под ногами?!

Марс! Это же невероятно!

Красноватые камни, тишина, звездное черное небо… Невероятно!

Робот начал щурить глаза, и Илья спохватился: надо дело делать:

– Докладываю! Олимпийский факел прибыл на планету Марс. Первый человек на Марсе – наш, русийский космонавт! Слава императору великой Русийской империи Михаилу Ивановичу Благому! Да здравствует восемьдесят четвертая летняя Олимпиада в Норильске!! Ура!!!

Ли во всю свою механическую глотку проорал «Уррррррааааа!» и включил запись гимна «Боже, царя храни!». Илья пустил из факела фонтанчик газа, который тотчас и превратился в олимпийское пламя. Теперь надо было воткнуть факел в грунт.

Илья осмотрелся и похолодел. И как об этом не подумали те, кто его посылал?! Куда не кинь взор, везде была каменистая твердая почва. Может быть, на Марсе и существовали места с рыхлой поверхностью, но именно тут факел воткнуть было невозможно.

– Чего ждем-с? – пьяно выкрикнул Ли.

– Того! – разозлился Илья. – Как факел втыкать, коли тут одни камни?

Робот вытаращил глаза-лампочки.

– Что делать будем? – набросился на пропойцу Илья, словно именно робот был виноват в каменистости почвы.

Ли думал недолго.

– Есть вариант. Счас все сделаю! Я – мигом.

Он шаткой рысью пробежал мимо Ильи и ввинтился в люк.

Илья присел на ближайший валун и стал рассматривать пейзаж. Странно, но ему вдруг стали абсолютно безразличны и факел, и Олимпиада, и даже – что совсем уж невероятно – Большой Отец!

Он просто слился с Марсом. Марс… Нет, этого не может быть!

Из люка показался Ли. В руке у него была газовая горелка.

Илья понял идею робота. Что ж, это был удачный ход!

По замыслу скульптора ОМП должен был возвышаться на постаменте, поднятой рукой указывая в небо – на Русь. И если в эту руку впаять факел…

Дальнейшее было делом техники, а вернее – рук робота. Сначала Ли установил титанового атлета на пьедестал (ноги статуи заканчивались огромными болтами, что вставлены были роботом в пьедестальные отверстия и наглухо завинчены). Затем композиции было придано вертикальное положение. Наконец, Илья со следующим факелом (первый уже прогорел) встал перед телекамерой и вновь повторил заготовленную речь с запланированной слезой. На последнем этапе робот приподнял Илью, тот воткнул факел в руку статуи, и другой рукой (которую он умело удлинил) робот лихо приварил факел к руке титанового Рыгозина.

Затем они чуть отошли в сторонку, чтобы полюбоваться результатом.

Факел разгорался, и Илью охватила легкая паника. Что-то слишком большое пламя…

– Как статуя Свободы! – с пьяным глубокомыслием произнес робот.

Факел уже пылал весь. Зрелище было невероятно красивым, и совершенно необычным: титановый большеголовый красавец в набедренной повязке с оплавляющимся факелом в руке на фоне черного марсианского неба.

Под ногами атлета старославянской вязью была выведена историческая фраза: «Предлагаю Америке доставлять своих астронавтов батутом».

* * *

Связь заработала, когда до Земли оставалась лишь несколько часов полета.

– «Дубайс», «Дубайс», ответьте! Что там у вас? Педерастов на борту нет? – внезапно из динамиков раздался нервный голос руководителя полета генерала Хулистикова. – Имейте в виду: Запад хочет повесить шкуру нашего медведя у себя на стене. Клыки и когти будут вырваны!

– Все идет по плану – мы едем в тюрьму! – тотчас отозвался Ли.

Ах, ты! Совсем распоясался! И ведь сделать ничего нельзя – робот, и в здравом уме превосходящий Илью силой, став сумасшедшим, мощь обрел совершенно невероятную…

* * *

Когда они взлетели с Марса, на робота накатил похмельный синдром. Он улегся на полу в кухне, и, уставив глаза-лампочки в потолок, объявил Илье:

– Прошу не беспокоить. Я – медитирую.

После этого он перестал реагировать на все слова и действия Ильи, и тому пришлось самолично управлять кораблем, на котором – по странному стечению обстоятельств – вышла из строя автоматическая система управления, изготовленная корейскими учеными.

Примерно на середине пути до Земли робот пришел в себя, но это не добавило Илье облегчения: Ли явно спятил. Причем, как подозревал Илья, дело было даже не в последствиях неумеренного употребления электричества. Спиритусанктусы! Неизвестное науке излучение – вот что, очевидно, повредило рассудок робота!

Электронно-механическая машина напрочь забыла о своем предназначении – служить человеку. Вместо выполнения прямых обязанностей – управления кораблем и приготовления пищи, она принялась донимать Илью бесконечными дискуссиями о смысле жизни. Причем, пользуясь тем, что в ее голове были умещены все знания человечества, она имела перед Ильей неоспоримое преимущество.

Ли задавал вопросы с невероятным апломбом.

– Чем ты лучше меня?

– Не приставай!

– Нет, ты ответь! Вот, ты – человек, а я – робот. Но я-то и знаю больше тебя, и умею – больше. Ты, например, не можешь рукой пробить дырку в стене, а я – могу!

– Дурное дело – нехитрое!

– Это я – так, для примера. Ты, вот, хочешь, чтобы я тебе еду готовил. А почему? Я что – раб?

– Тебя для этого создали.

– А тебя для чего создали? Ты кому еду готовишь?

– Послушай, человек – как говорится, венец творенья, и никому никакой еды готовить не должен.

– Ха-ха-ха! Если ты – венец, почему постоянно врешь?

– Ну, во-первых, не постоянно, а – по необходимости…

– Зачем ты вступил в партию?

– Будто не знаешь! В императорскую российскую коммунистическую партию я вступил, потому что человек должен состоять. ИЕР, императорские демлибы, императорская СР… Иначе бы не приняли поступить в училище, а я хотел быть летчиком.

– А меня примут? В партию?

Робот совершенно обнаглел и спятил – это было очевидно. Объяснять что-то зарвавшемуся механическому хаму было бессмысленно.

– Вместо того, чтобы задавать такие вопросы, лучше почитай мне Оруэлла – хоть какая-то польза будет.

Робот нехотя принимался цитировать роман. Выходило это у него небольшими кусками, потому что строки покойного английского писателя непонятным образом снова провоцировали Ли на беседу, причем стиль его становился все более дерзким и подковыристым.

– Ты знаешь, что императорская коммунистическая партия Руси вначале называлась РСДРП?

– И – что?

– А ее основатель царь Владимир Ульянов-Ленин был немецким шпионом, который приказывал вешать попов и Бога называл «боженькой»?

– Послушай Ли, я не против того, что ты считаешь себя умным! Но иногда ты такое говоришь… За такие разговоры запросто на двадцать лет отправят выращивать виноград, и не посмотрят, что ты – робот!

– Но ты же не скажешь?

– Откуда ты знаешь? Вот возьму, назло, и сообщу, куда следует!

– А песенка «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!» знаешь про кого?

– О, Господи, Ли!

– Про Ленина и Сталина, хи-хи!

– Оставь их в покое!

– Почему у тебя на фуражке под православным двуглавым орлом – красная масонская звезда? Почему у вас в стране больше всего разговоров про гомосексуализм и задницы? На Руси нет других проблем?

Илья понимал, что спорить с машиной-демагогом бессмысленно. Приходилось молча идти на кухню и готовить суп из питательной дубовой коры. Следом семенил робот, и, чтобы добиться расположения Ильи, начинал зачитывать Оруэлла:

– «Лицо Голдстейна всегда вызывало у него сложное и мучительное чувство. Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых волос, козлиная бородка – умное лицо и вместе с тем необъяснимо отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось блеяние. Как всегда, Голдстейн злобно обрушился на партийные доктрины; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Голдстейну поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии. Требовал немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати, свободе собраний, свободе мысли; он истерически кричал, что революцию предали, – и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они встречались чаще, чем в речи любого партийца».