Бесноватые - Кристофер Фаулер

— Что ты здесь делаешь? — зло прошептала она.

— Я приехал за тобой, — прошипел я в ответ. — Я люблю тебя. Я сожалею о том, что произошло в Вене, я был дураком. Пожалуйста, прости меня. Я уезжаю ночью в субботу и хочу забрать тебя с собой.

— Я не могу. Ты что, не знаешь, что случается с людьми, которые пытаются сбежать из Берхтесгадена?

— Я смогу тебя защитить, — пообещал я без особой уверенности. — Я смогу вывезти тебя из страны.

— А с семьей как быть? Думаешь, я могу вот так все бросить, просто потому что ты внезапно меня захотел? — Ее серые глаза зло сузились.

— Умоляю тебя, по крайней мере подумай о моем предложении.

— Иди, иди туда, пока тебя не хватились, — и она оттолкнула меня от себя как раз в тот момент, когда главный дворецкий свернул в наш коридор.

Мы уселись перед огромным уродливым камином, и нам предложили сигары, а Кеттнер пустился в очередное бесконечное описание планов фюрера о «реабилитации» тех промышленников, которые не сумели осознать роскошные перспективы наступающего мирового порядка. Он объяснил, что нам очень повезло: фюрер подтвердил, что будет ужинать с нами завтра вечером.

Во время речи Кеттнера я почувствовал первую предупредительную судорогу Туретта, прокатившуюся по телу. Кожа горячо покалывала, мускул на лице начал подергиваться. Я остановил его, упершись щекой в кулак и стараясь произвести впечатление полностью расслабившегося человека. Один Швеннер заметил, что что-то не в порядке. Без десяти одиннадцать Кеттнер проверил часы на полке камина, хлопнул в ладоши и отправил нас по койкам, как будто мы были школьниками.

— Я должен настоять на том, чтобы вы выключили свет в комнате не позже десяти минут двенадцатого, — предупредил он.

— Ты видел, как Кеттнер смотрел на мое платье? — спросила Вирджиния, когда мы возвращались в комнаты. — Очень неодобрительно. Я думала, он что-нибудь скажет. Подожди, он еще увидит, что я завтра надену специально для Фюрера. Я привезла с собой свои лучшие драгоценности. Сапфировое ожерелье матери и пару подходящих к нему сережек.

— Будь осторожна, — сказал Швеннер. — Людей уже расстреливали за то, что они выражали «декадентские» идеи. Выглядеть такой роскошной просто опасно.

— Дорогой, они ничего не могут мне сделать, — ответила она легкомысленно, подходя к своей двери. — Собственно, я собираюсь нарушить Правило Номер Один прямо сейчас и выкурить у себя в спальне сигарету.

— Ты, видимо, думаешь, что находишься в безопасности, потому что слишком много знаешь. Так вот, мы все слишком много знаем. У тебя просто есть способы распространять информацию. — Вирджиния была зарубежным корреспондентом ВВС. — Спокойной вам ночи, — Швеннер дождался, пока Вирджиния закроет за собой дверь, и повернулся ко мне. Я слышал голоса слуг на лестнице, не так далеко от нас.

— Что с тобой сегодня такое? Я видел твое лицо.

— Мускульные спазмы, вот что, — я попытался преподнести это легко. — Переутомился.

— Ну, если ты уверен…

Я видел но лицу маленького пресс-атташе, что он мне не поверил. Несколько минут спустя горничные прошли по комнатам проверить, выключен ли свет. Я рассмотрел возможность прокрасться на цыпочках на кухню поискать Грету, но свет был выключен во всей резиденции, а я не был до такой степени знаком с расположением комнат, чтобы найти потом дорогу назад в темноте.

Внутреннюю часть окон спальни затянуло инеем. Я проснулся с затекшими конечностями, все мои мышцы болели от холода. Кто-то резко стучал в дверь.

— Семь часов, сэр, — произнесла горничная. — Завтрак будет подан через пятнадцать минут.

Ночью кто-то зашел в комнату и аккуратно разложил мою утреннюю одежду в гардеробном отсеке в ванной. Вторжение меня возмутило, но, по крайней мере, оно оказалось не напрасным: теперь я не опоздаю к столу. Кейн и Швеннер уже вовсю угощались обширными порциями яичницы и различными сортами холодного мяса, а вот Вирджинии не было видно.

— Она пропала, — прошептал Швеннер, проходя сзади меня с тарелкой. — Ночью ее забрала охрана СС.

— Как ты узнал? — спросил я.

— Она была в соседней комнате. Я слышал, как они пришли за ней около трех часов ночи. Они даже не дали ей времени собрать вещи. Утром дверь в ее комнату была распахнута, никаких сумок, а постель застелена заново, как будто там никогда никого и не было.

— Думаешь, с ней все в порядке? В смысле, они ведь наверняка не могут ничего ей сделать.

— Она слишком много пила за ужином. И курила в своей комнате. Я почувствовал запах дыма. Надеюсь, ее просто депортируют — люди слишком часто пропадают в наши дни. У Гестапо есть небольшая хитрость — они тебя вроде и отпускают, но при этом портят документы, так что тебя все равно арестовывают за что-нибудь еще. Кто знает, что с ней станется?

— Но ведь ВВС, безусловно, не допустит…

— Они сделают в точности то, что им скажут. Ешь, а то идет Весельчак Чарли.

Путь Кеттнера пролегал мимо буфета. Несмотря на ранний час, он был закован в полную парадную форму.

— Надеюсь, вы хорошо спали, — объявил он. — Нам предстоит насыщенный день, открывающийся лекцией одного из наших основных экспертов по экономике, в восемь часов ровно. Вы найдете свои места и соответствующую документацию в гостиной.

Ни слова об исчезновении Вирджинии.

У экономиста, круглого человека в дешевом сером костюме, от которого исходили запахи тела, были грязные волосы, бледная щетина, цвет лица напоминал взорвавшуюся сосиску. Его стремление объяснить, как работает экономика, базирующаяся на двухъярусной системе, делящей граждан на первый и второй класс, вызывало даже какое-то возмутительное восхищение, настолько типичным было оно для убогого фарисейства режима. Стулья были твердыми, а комната — холодной, но, по крайней мере, это не давало нам заснуть. Я осторожно посмотрел на часы, не забывая проверять, нет ли поблизости Греты.

В одиннадцать она появилась, подталкивая перед собой столик на колесиках, и обнесла нас горьким кофе. К этому времени даже Кеттнер потерял интерес к происходящему и покинул комнату. Возле дверей оставались два эсэсовца. В принципе, не предпринималось никаких попыток замаскировать тот факт, что в резиденции мы были заключенными. Я воспользовался отсутствием Кеттнера, чтобы поговорить с Гретой.

— Ты успела подумать о моем предложении? — спросил я, принимая из ее рук чашку.

— Я не могу, — прошептала она, нервно наблюдая за охраной. Она прекрасно осознавала, что я нарушаю второе гостевое правило Гитлера.

— Давай об этом буду беспокоиться я. Все, что тебе надо сделать, — это быть готовой бежать через секунду после того, как я скажу. — Я увидел, что ближайший охранник поднял на нас взгляд, заметил, как его глаза сузились под козырьком фуражки, и почувствовал, как мускул на правой руке у меня бесконтрольно сжался, и я неловко опустил чашку на блюдце боком. Кофе разлился на стол.

— Я ужасно виноват, — извинился я, но последнее слово превратилось в лай, и мне пришлось изобразить приступ кашля. Как я знал, припадок такой силы мог продолжаться несколько дней. Швеннер подошел ко мне и тронул за плечо:

— Старик, ты в порядке? — спросил он.

— Кофе был слишком горячим, — заверил я. Снова подняв глаза, я увидел, что Грета выскользнула из комнаты.

День потянулся дальше, одна скучная лекция перетекала в другую: плавка железной руды, потребление электричества, производственные цели выработки джута и лубяного волокна. Сессии вопросов и ответов в конце каждой лекции делались все короче и короче, по мере того как мы ослабевали под грузом статистических выкладок, парадом проходивших перед нами. Мы старательно вели подробные записи, потому что знали, что о нашем поведении будет доложено фюреру.

По мере того как приближался час обеда с Адольфом Гитлером, усталость и напряжение сказывались на возрастающей силе судорог. Я решил открыться Кейну и Швеннеру и объяснить симптомы своей болезни.

— Ты имеешь в виду, что можешь просто начать орать на Гитлера? — недоверчиво переспросил Кейн.

— Вполне возможно, — предупредил я его. — Очень важно, чтобы ничто не заставляло меня испытывать стресс.

В общем, в конце концов, они с некоторой неохотой согласились прикрыть меня в случае, если приступ окажется серьезным.

— Он не придет к нам — он приехал спросить совета у Оссицкого, — сказал Швеннер. Я слышал, что Карл Оссицкий был немецким Распутиным, астрологом Гитлера.[11] Говорили, что в Берхтесгадене существовало пять комнат, которые никогда не фотографировали (равно как и «Орлиное гнездо» — частные покои Гитлера, находившиеся высоко над основным зданием). Самым важным помещением из всех этих была Комната Звезд на крыше: потолок в ней был выполнен из синего стекла, на котором демонстрировался ход планет и созвездий. Астролог уже предсказал фюреру долгое и счастливое правление, но никому не было разрешено разговаривать с Оссицким, под страхом смерти. Учитывая ту потерю контроля над собой, которая была вызвана моим состоянием, я попытался забыть, что когда-либо вообще слышал его имя.