Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте - Сергей Кредов

Я помню сам, как меня раз шлепнула мама, будучи страшно измученной лежащей исключительно на ней заботой обо всех нас и занятой по хозяйству; ни тебя, ни Стася, ни Ядвиси не было (кажется, вы тогда были уже в Вильно, хотя точно не помню); я что-то напроказничал, и в минуту раздражения мамы мне за это попало; я давай кричать вовсю и плакать от злости, а когда слез не хватило, я залез в угол под этажерку с цветами и не выходил оттуда, пока не стемнело; я отлично помню, как мама нашла меня там, прижала к себе крепко и так горячо и сердечно расцеловала, что я опять заплакал, но это уже были слезы спокойные, приятные и уже слезы не злости, как раньше, а счастья, радости и успокоения. Мне было тогда так хорошо! Потом я получил свежую булочку, из которых мама сушила сухари, и кусок сахара и был очень счастлив. Не помню уже, сколько лет мне тогда было, может быть, шесть-семь, это было у нас в Дзержинове».

Надо думать, выйдя на волю, Феликс немедленно устремляется в родовое гнездо, чтобы еще раз услышать «клекот аистов»? Вовсе нет. В Дзержинове он побывает после 1892 года только однажды по печальной необходимости, в 1917 году. Он сразу окунается в борьбу. Другие краски жизни как будто перестают иметь для него значение. Недолгий период пребывания на свободе для Феликса завершается неизбежным возвращением в тюрьму (он же себя не щадит, не прячется за спинами товарищей). И снова заключенный обращается к лирике. Он мечтает побывать в родовом имении. Его воображению рисуются горы, море. Он на многих страницах дает старшей сестре советы, как воспитывать детей, при этом, Боже упаси, не подвергая их наказанию. Вновь и вновь старается убедить: не подумайте, он не аскет, не узкий фанатик, он всей душой воспринимает краски жизни! Вопрос только в цене: если условием личного благополучия ставится отказ от убеждений, то Феликс предпочтет гниение в тюремном каземате бесцельному прозябанию на воле.

Не всё, что пишет Дзержинский на волю, следует принимать за чистую монету. Жанр такой: тюремная лирика. Род терапии для замурованного в каземате человека. Кроме того, арестованный ведь не может не сознавать, что первыми читателями его посланий станут жандармы. Он обращается в том числе и к ним. Пусть знают, что он сохраняет твердость духа, силы, веру в правоту своего дела. Такого заключенного нет смысла дольше томить в каземате, истязать, надо завершать дело и отправлять его в ссылку. А уж оттуда…

Читая исповедальные письма Дзержинского, замечаешь, что в них он избегает упоминать о событиях, которые, несомненно, его потрясли. Среди них – смерть отца, матери, невесты (у него на руках от туберкулеза в 1904 году), убийство брата в их имении в 1917-м. Обо всем этом – очень лаконично и сдержанно.

Первый побег

В Нолинске ссыльные собирались в доме, где квартировала Маргарита Федоровна Николаева. Ее, слушательницу «бестужевских» курсов в Петербурге, отправили в ссылку за участие в студенческих беспорядках.

Первая известная любовь Дзержинского.

Впоследствии, уже в Советской России, Николаева станет литературоведом, специалистом по творчеству Михаила Лермонтова, в 1940-х – директором дома-музея поэта в Пятигорске. Близкие Маргариты Федоровны знали, что она была знакома со многими видными большевиками, а с Крупской состояла в переписке. Но что знакома настолько хорошо… Николаева уйдет из жизни в 1957 году в возрасте 84 лет. В ее шкатулке обнаружат письма с признаниями в любви. От будущего создателя ВЧК!

Вятский губернатор Клингенберг при первой встрече с Феликсом взялся читать мораль недоучившемуся гимназисту, не предложив тому сесть. Немедленно услышал:

– Прежде всего, разрешите взять стул!

Готово неблагоприятное впечатление. Оно очень скоро сыграет свою роль.

– Не смейте мне «тыкать»! – осаживал юноша полицейских исправников.

Устроившись в Нолинске набойщиком на махорочную фабрику, Дзержинский вскоре заработал трахому, тяжелое заболевание глаз. Маргарита Николаева стремится окружить молодого поляка заботой. Ведь погибнет. Ему в Нолинске намного труднее, чем остальным ссыльным. Те коротают время в охоте, застольях, ему же стыдно тратить время на заботы о себе, все мысли – о продолжении борьбы.

Казалось бы, Феликс должен предпринять все возможное, чтобы задержаться в районном центре, сохранить то, что он смог здесь обрести: любимую и любящую женщину, ее опеку, общество немногих близких ему по духу людей – революционеров. Однако он верен себе. Никакие бытовые соображения не отклоняют его от избранного пути. На махорочной фабрике он ведет среди рабочих «агитацию». Фабрикант заявляет в полицию. После разговора со ссыльным полицейский исправник составляет заключение: «Вспыльчивый и раздражительный идеалист, питает враждебность к монархии». Вновь его наказывают не за деяние, а за характер и образ мыслей. Губернатор Клингерберг распоряжается отправить Дзержинского еще на 500 верст севернее, в глухое село Кайгородское. И вместе с ним – другого провинившегося ссыльного, народника Александра Ивановича Якшина.

Новый 1899 год Дзержинский и Якшин встречают уже в Кайгородском, в доме крестьян Лузяниных. Феликс сообщает Альдоне, что представляет собой «Кай»:

«Село довольно большое, пятьдесят лет назад было городом, в нем 100 дворов и около 700 жителей-крестьян. Расположено на берегу Камы, на границе Пермской и Вологодской губерний. Кругом леса. Много здесь медведей, оленей, лосей, волков и различных птиц. Летом миллион комаров, невозможно здесь ходить без сетки, а также открывать окна. Хорошо здесь охотиться, можно даже кое-что заработать. Мы заказали себе лыжи. Купили крестьянские тулупы».

Жить можно? Нет, очень скоро Кай станет для Феликса ненавистным местом. Его мучает сознание, что грядущие два с половиной года придется вычеркнуть из жизни. А много ли ему осталось? В апреле Феликс пишет Маргарите письмо, которое ее сильно встревожило. И место его ссылки – берлога, где нельзя не предаваться отчаянию (в тюрьме он отчаянию не предавался). И венчаться им – не время… С товарищем по несчастью Ал. И. (Якшиным) они ругаются по пустякам и затем подолгу не разговаривают…

«Не писал так долго, потому что и денег не имел, и не мог понять, что со мной. Новые сомнения снова овладели мной. Снова выступает вопрос: да разве я лично счастлив быть могу, разве могу дать кому что-либо, кроме одних только огорчений, разве я могу долго при бездействии, когда сам недоволен собой, дружно жить с кем-нибудь? Хотя бы с Ал. И. И я теперь [c ним] почти не разговариваю. Заговорим о выеденном яйце, а смотрим, уже ругаемся – и тон всему этому задаю я. Безделье меня и мучит, и делает каким-то злостным, не могущим воздержать себя, ни дневная сутолока, ни чтение не могут меня привести в равновесие. Я сделался живым трупом, от которого уже несет разложением… И что всего хуже – я падаю в своих собственных глазах, я сам вижу, сознаю разложение и не знаю, чем все это кончится. Ты видишь во мне фанатика, а между тем я просто жалкий мальчуган… Я смогу совсем разбить твою жизнь и тем разобью окончательно и свою собственную. Венчаться тоже, по-моему, надо будет избегать всеми силами. Ведь мы никогда не должны быть мужем и женой, зачем же связывать себя, ограничивать свою свободу и самому сознательно усиливать искушение и тем ослаблять свои уже надорванные силы. Я ведь сам первый предложил о венчании. Но теперь, когда я чувствую себя так[им] слабым и бессильным, мысль эта меня пугает… Дорогая, ведь Кай – это такая берлога, что минутами невозможно устоять не только против тоски, но даже и отчаяния… Мы можем устроить только свидание, пожить друг с другом месяц какой, узнать хорошенько себя, убедиться, что работа обществен[ная] для нас выше всего, что мы годны к ней, что чувства наши сильны, что они не есть плод безделья. Тогда мы только будем иметь право устроить и свою личную жизнь».

Основную часть времени Феликс посвящает охоте и рыбалке. Чем еще заняться в Кае? В июне 1899-го его приезжает проведать Николаева. Эта самоотверженная женщина согласилась бы разделить с Феликсом его участь. Но он ее об этом не просит. Хотя свое чувство к ней продолжает называть «любовью». Маргарита возвращается в Нолинск с тяжелым сердцем. Эта встреча не принесла радости ни ему, ни ей.

Дзержинский готовится к побегу. Приучает местного полицейского урядника к своим долгим отлучкам из дома. Изучает окрестности. В укромном месте прячет запас провизии и мешок с одеждой. Свои надежды он возлагает на быстрое течение Камы. За несколько дней беглец сможет добраться до железнодорожной станции. Якшин постарается убедить урядника, что Дзержинский, вероятно, заблудился на охоте. И в последних числах августа, почти за два года до окончания ссылки, Феликс на челноке отправился вниз по Каме.

Губернатору Клингенбергу нет покоя от дерзкого «мальчишки», недоучившегося гимназиста, вознамерившегося потрясти основы строя. Сбежал! В жандармские управления уходят описания беглого ссыльного: