На острие меча - Алексей Азаров

Георгиев собирал чемоданы. Из германского посольства пришло уведомление, что консульский отдел выдал въездную визу.

Пеев пригласил Георгиева в кабинет, плотно притворил дверь. В коротких, хорошо обдуманных фразах изложил суть дела. Георгиев выслушал молча, на лбу его собирались тяжелые морщины. Сказал медленно:

— Это очень ответственный шаг.

— Вам я верю, Сашо.

— Поверит ли Центр?

— Я говорю с вами от его имени.

Оставшиеся до отъезда в Берлин дни потратили на обучение шифровальному делу и приемам пользования симпатическими чернилами. Договорились, что Георгиев будет использовать для прикрытия своих информаций частные письма Пееву — по возможности короткие и, разумеется, с самым невинным содержанием.

Пеев через рацию Попова связался с Центром, изложил свои соображения и получил «добро». Одобрили и предполагаемый контакт с Янко. И словно волшебство! Пеев еще дешифровывал последние строчки, а телефон затренькал, заговорил в ухо голосом Янко — выбросил витиеватую фразу на непонятном языке:

— Янко? Ты откуда?

— Из «Славянской беседы», мой дружок. Приезжай, поужинаем.

Он любил розыгрыши, Янко Пеев, и к зрелым годам сохранивший мальчишескую склонность к шуткам. Мог, зная, что Пеев не владеет иностранными языками, кроме французского, приписать в письме добрых полстраницы на английском, турецком или арабском. Изучил их в совершенстве. Его считали знатоком Востока, да так оно и было: работая сначала генконсулом в Стамбуле, а потом посланником в Албании, он добрую половину времени посвящал изучению исламизма и восточной поэзии.

Ужин был плотный, мясные блюда, болгарские «специалитеты». Янко любил и умел поесть. Пил он коньяк; Пеев — умеренно — сливовицу. Трудно перейти от шуток и взаимного подтрунивания к серьезному, но и отложить разговор было нельзя: Янко приехал всего на сутки.

Когда Пеев решился и сказал о главном, Янко оторопел.

— Ты понимаешь, на что ты пошел? Это же верная петля!

— Я тебя в петлю не зову.

— Прости! — Янко, словно защищаясь, поднял руку. — Я не коммунист, и мне многое не по вкусу. Твои убеждения — твои, мои — мои.

— Гитлер предпочтительнее?

— Нет конечно, но я полагаю, что мы не зайдем так далеко. Легкий союз, балансировка, нейтралитет… Но как ты решился на это?.. Ей-богу, голова идет кругом!

— Значит, нет?

— Я так не сказал. Могу подумать?

— Да, естественно.

— Хорошо. Я должен все очень серьезно обдумать. Скажу априори: комбинации правительства с участием Гитлера мне не импонируют. Я не хуже твоего, а возможно, и более объективно представляю ситуацию. Но пойми… это нонсенс: я и подпольная работа. Нет, я не готов к ответу.

Они расстались, закончив ужин в молчании. Обнялись почти сухо.

Утром вновь, в неурочное время, затренькал телефон.

Звонил Янко: ни шуточек, ни розыгрышей. Сдержанным тоном деловое:

— Я подумал. Не спал всю ночь… Передай своим друзьям, что я готов побеседовать с ними. Готов встретиться лично. Прощай, через час поезд. Поцелуй Митко и Эль.

…Оставаясь один, Александр Пеев с предельной обстоятельностью пытался проанализировать свою работу. Нет, он не колебался. Колебания остались в далеком прошлом, но точно эхо звучали в ушах слова брата: «Ты нелегал?» Для Пеева подполье являлось самым действенным способом продолжить политическую борьбу с монархизмом и фашизмом. Что важнее — ура-патриотизм, шовинистический по сути и заставлявший закрывать глаза на то, что твоя страна, единственная и милая родина, становится сателлитом Германии, или же марксово «пролетарии всех стран, соединяйтесь!», когда с исторической определенностью необходимо поступиться этим «патриотизмом» ради все той же Болгарии и ее завтрашнего дня?

Ответ был один и напрашивался сам собой.

Пришла пора посвятить в свои дела Елисавету, Эль. Прежде он никогда не уединялся по вечерам в кабинете, теперь это стало правилом, связанным с перешифровкой, и Эль молча удивлялась перемене, не спрашивала, ждала, когда Сашо все объяснит сам.

Он объяснил.

Эль упрекнула: «Ты зря скрывал!» Договорились не посвящать в тайну Митко. Сын уже вырос, состоял в студенческой организации, к нему и так уже присматривалась полиция. Елисавета считала, что незачем подводить сына под удар. Пусть поживет в неведении. Пока…

Объем информации нарастал. Сведения поступали от военных, через Никифорова, от промышленников — Бурева и Николова. Из Германии не часто, но аккуратно шли письма Сашо Георгиева. Он превосходно устроился, подружился с германскими офицерами, дал им понять, что национал-социализм отвечает сокровенным его чаяниям. Болгария считалась теперь союзницей империи, и с Георгиевым были достаточно откровенны. Передавая информацию Попову, Пеев замечал, что тот сильно похудел и осунулся. В мастерской хватало работы, и, бросая ее ради радиосеансов, Эмил вынужден был доделывать отложенное по ночам, за счет сна. И так изо дня в день. Под постоянной угрозой ареста.

Почти на пределе, весь внутренне натянутый как струна, жил и Никифор Йорданов Никифоров — ближайший помощник Пеева.

Министр войны генерал Даскалов, окруженный всеобщей неприязнью за слишком уж откровенно оплаченные марками симпатии к немцам, неожиданно проникся к Никифорову небывалым доверием. Скорее всего, потому, что Никифоров был одним из немногих, не шептавшихся о нем за глаза. Генеральская жиронда и проанглийская оппозиция, лидеры которой сами мечтали о министерском кресле, добыли документы, доказывающие, что Даскалов состоит на содержании сразу у трех служб рейха — МИДа, абвера и гестапо.

По отношению к Даскалову Никифоров держался ровно, не выказывая неприязни и не давая понять, что презирает его. Генерал в ответ платил покровительством и доверительными беседами. В середине июня 1941-го вызвал к себе в кабинет.

На столе белела «Зора»; красным карандашом было густо отчеркнуто сообщение софийского агентства об опровержении ТАСС. Никифоров читал его еще утром и не поверил своим глазам. ТАСС, по уполномочию и т. д., категорически опровергало слухи о возможном нападении Германии на Советский Союз. Что это? Ошибка? Просчет? Или же дипломатический пассаж, смягчающий обстановку? Хорошо, если последнее.

Даскалов выслушал доклад о проектах военно-судебного ведомства, разгладил газету мягкой рукой. Спросил:

— Читали?

Никифоров пожал плечами.

— Забавно, — сказал Даскалов задумчиво. — Выходит, это не вчера закончилась переброска целой армии через Солун и Ниш! Так сказать, не верь глазам своим…

— Мне кажется, это просто дипломатический ход. А что за ним — трудно сказать. Вряд ли известно, что именно думают русские.

— Сейчас это несущественно. Вчера мы были у Бекерле — я, Филов, Цанков, Луков и Стоянов… Яйца разбиты, осталось изжарить яичницу!

— Война с СССР?

— Именно так. В этой связи настаиваю, генерал, чтобы военно-судебный отдел проследил за качеством приговоров. Никакого либерализма. За агитацию, попытки саботажа — расстрел. В отдельных, исключительных случаях — заключение на предельные сроки. Армия должна монолитно подойти к Рубикону событий…

Как бы два человека слушали Даскалова — генерал-майор Никифоров и подпольщик Никифоров. Первый, согласно кивая, прикидывал, каким способом спустить на тормозах директиву министра, второй соображал, где и когда повидаться с Пеевым. Случай экстренный — следовательно, немедленно у него дома.

4

Война!

22 июня 1941 года, вероломно нарушив пакт о ненападении, фашистская Германия всей своей нацеленной на агрессию мощью обрушилась на СССР.

В жизнь Александра Костадинова Пеева вошли горечь и тревога за тех, кто принял на себя главный удар и сейчас, не жалея жизней сражался на полях России. Пеев понимал: именно там решалась и судьба Болгарии. Теперь он вел то, что на языке специалистов называется «регулярным радиообменом на непостоянных частотах».

Эмил Попов, не жалуясь, работал с полным напряжением. Окончив сеанс, слушал Москву, подолгу рассматривал карту. Восточный фронт растянулся от Белого до Черного моря. Пеев, встречаясь с Поповым, объяснял, куда нацелены немецкие удары, спокойно предсказывал, что гитлеровцев отбросят, погонят, разгромят. Эмил соглашался — слова звучали убедительно, но в душе не мог понять, на чем основана уверенность собеседника. Казались несовместимыми — спокойствие Пеева и сводки с Восточного фронта, публикуемые официальной «Зорой» с комментариями, не оставлявшими надежд.

22 июня 1941-го прибавило седины на висках Пеева.

Ночью, перед сном, он подошел к зеркалу, с удивлением потрогал белые пряди на висках. Днем их не было. Остро, как от удара, болела голова. Он сел, подумал: «Надо держать себя в руках». Казалось, сколько поводов было в прошлом, чтобы поседеть. Концлагеря, непрестанные обыски, увольнения со службы. Совсем не гладка жизнь. Уж он-то знал, что это значит. Но волосы не поддавались натиску времени и испытаний. А тут… «Надо держать себя в руках, Сашо! Ты не смеешь распускаться!»