На острие меча - Алексей Азаров

Марков сказал: «Гитлер готовится к войне с Россией. Это факт. Мне известны подлинные документы».

«Война… Как же быть? Неужели я ездил в Москву зря?»

В последней декаде февраля почта принесла продолговатый конверт. Посольство Союза Советских Социалистических Республик приглашало доктора Александра К. Пеева, побывавшего в СССР и выступившего с объективными и дружественными статьями в болгарской печати, 23 февраля 1940 года посетить прием в честь Дня Красной Армии. Неужели?..

Знакомый редактор вылил на него ушат холодной воды, сказав, что подобные приглашения получили многие софийские публицисты, не клеветавшие на Страну Советов. Обычное приглашение, не более.

И все же он надеялся и потому на приеме, улучив момент, постарался оказаться рядом с военным атташе. Воспользовавшись случаем — оба одновременно потянулись к подносу с напитками — представился:

— Александр Костадинов Пеев, юрист и журналист. Простите, господин полковник, не могли бы вы уделить мне несколько минут? Дело в том, что я пишу политические обзоры для той части прессы, которая сохраняет объективность в оценке вашей страны. В этой связи мне было бы весьма интересно знать вашу точку зрения на острейшую, как вы понимаете, проблему дня: лояльна ли Германия в отношении СССР в рамках договора? Мои друзья в болгарском Генштабе относятся к этому скептически и познакомили меня с документами, позволяющими делать вывод, что Берлин использует договор как ширму.

Полковник слушал с каменным лицом. Спросил:

— Как вы находите нашу кухню? — Коротко кивнув, корректно улыбнулся. — Прошу извинить!

К нему, лавируя меж гостями, направлялся германский посол Бекерле. Полковник, все так же холодно улыбаясь, пожал ему руку, заговорил по-немецки.

С приема Пеев ушел подавленным. Судя по всему, военный атташе посчитал его провокатором. В лучшем случае — нахальным газетчиком, ищущим сенсации. «Но что же делать? Не могу же я сидеть и ждать?»

На площади перед посольством, смешавшись с авто дипломатов, пофыркивали моторами полицейские машины. Штук десять, не меньше. За посольством следили в открытую. В левой печати осторожно намекали, что РО1 и отделение «А» пытаются внедрить в его технический персонал агентуру. Газеты за это штрафовали; попахивало политическим скандалом. Ни слова об агентуре — государственный секрет! Зато секретом не было, да и быть не могло, открытое наблюдение, установленное Гешевым и РО за русскими. Каждый день жители Софии могли наблюдать, как две-три машины следовали, словно приклеенные, за авто с номером посольства СССР.

«Нет, пожалуй, атташе и не мог поступить иначе. Советские не хотят нарваться на провокацию. Они правы». Эта мысль успокоила, и к дому он подошел в почти нормальном расположении духа… Что ж, будем ждать.

Опять ждать! Сколько?

28 февраля 1940 года. Вечер. Знакомая, выверенная постоянством маршрута дорога от банка к дому — по улице Марии Луизы и дальше, не спеша, ровным шагом. Обычная прогулка, прерванная случайным прохожим.

— Доктор Пеев?

— Да, это я…

— Могу я с вами поговорить?

— Если по делам, то не здесь и не сейчас, а завтра в конторе.

— По делам. Но лучше сейчас.

— Если вы настаиваете…

Сказал и подумал: странно, говорит, как болгарин, но лицо не болгарского типа.

— Меня зовут Сергей. Просто Сергей. А еще удобнее, если вы будете называть меня Испанцем.

Он еще не понял. Спросил:

— Почему Испанцем?

— Удобнее. Впрочем, не лучше ли будет, если мы побеседуем не здесь, а у меня дома? Это недалеко, на этой же улице… Хороший дом, два входа…

Он больше ничего не добавил. Да и вряд ли стоило говорить на улице о том, что полиция не осведомлена о проживании Испанца в Софии и, наконец, что встреча отнюдь не случайна…

2

Его величество Борис III, царь болгар, любил водить паровозы. Стоя у реверса, Борис III не забывал поболтать о том о сем с машинистом и кочегаром. Два адъютанта вносили в паровозную будку корзины с булочками дворцовой выпечки, и царь собственноручно оделял бригаду едой. Об этом много говорили, и говорили по-разному. Князь Кирилл считал, что венценосец недопустимо опрощается, снисходя до лиц, стоящих на нижней ступени социальной лестницы; премьер-министр Богдан Филов полагал иное: демократические тенденции, явственно проглядывавшие в поступках царя, могли снискать ему популярность, крайне необходимую в тяжелые для двора времена.

У царя на этот счет было свое мнение. Он знал, что свитские чины за спиной посмеиваются над его странностями, судачат — каждый на свой лад, одобряя или порицая. Знал он и то, что его считают слабовольным, игрушкой в руках сильных людей. И вождение паровозов не было для него ни актом политики, ни демонстративным шагогл через пропасть, отделявшую круг избранных от круга отверженных. Он просто любил водить паровозы. Вот и все. Что же касается укоренившегося мнения о его слабоволии и неспособности самостоятельно избирать правильный курс страны, то оно его вполне устраивало, ибо порой снимало ответственность за рискованные шаги двора и правительства.

Чистокровный немец по происхождению, представитель второстепенной герцогской династии, он никогда и ни с кем не делился своими замыслами, предпочитая поддерживать впечатление, что правление его номинально, а подлинной властью располагают другие.

Маленькая Болгария, еще недавно считавшаяся задворками Европы, все более превращалась в средоточие сложных, противоречивых интересов. Надо было продумать свою игру. А за реверсом хорошо думалось. Здесь не мешали. Паровозная будка была, пожалуй, едва ли не единственным местом в Болгарии, где царь на время становился недосягаемым для агентов, приставленных к его особе РО, директором полиции Антоном Кузаровым, начальником жандармерии генерал-майором Кочо Стояновым, полномочным представителем германского абвера доктором Делиусом и английскими резидентами.

Любил Борис и прогулки в дворцовом саду по утрам. Царь вышагивал по глухим боковым дорожкам, обдумывая свои комбинации и решая, на кого опереться при их осуществлении. Болгария была единственной в мире монархией, по существу, не имевшей дворянства и аристократии, то есть именно той прослойки, которая уже в силу происхождения, естественно, служила верной опорой трону. Турки, десятилетиями угнетавшие страну, истребили тех, в ком текла «голубая кровь»… Промышленники и коммерсанты? Среди них были сильны русофильские тенденции. Случайно ли лучшие улицы в городах, больших и малых, носили имена Гурко, Скобелева, Толстого, Аксакова, других деятелей российских — политических, культурных и иных. Промышленники и коммерсанты, входящие в состав городских самоуправлений, были крестными отцами этих улиц… Нет, с представителями торгово-промышленных кругов приходилось быть настороже. Тогда что же — армия? Но и она была неоднородной. В высшем генералитете произошел раскол: лишь меньшинство стояло за военный блок с Германией, другая часть полагала, что подобный союз гибелен для Болгарии, а большинство — жиронда в мундирах — не имело определенного мнения, считая, однако, что страна не должна быть втянутой в войну ни на чьей стороне…

И еще — коммунисты. Проблема номер один. Кочо Стоянов ежедневно докладывает, что партия, ушедшая в подполье, продолжает работу и репрессивные меры не в силах ее парализовать. Пока она не скручена в бараний рог, не раздавлена, нечего и думать об участии в войне бок о бок с Германией. Стоянов утверждает, что в этом случае возможно восстание. Его данные подтверждают начальник РО подполковник Костов и Антон Кузаров, опирающиеся на бесчисленную агентуру Николы Гешева.

Итак, как же быть? Москва требует дать ясный ответ: какую позицию займет Болгария, если назреет военный конфликт? На чьей она будет стороне?.. Еще настойчивее немцы. Богдан Филов, по поручению царя ведущий переговоры с Бекерле, всякий раз докладывает, что из Берлина посол получает категорические директивы: Болгария должна присоединиться к Тройственному пакту… Или… Что за этим «или»? Оккупация? Но если так, потерпят ли немцы, став хозяевами в стране, само существование царского двора? Принадлежность к Сакс-Кобург-Готтской династии — шаткая гарантия остаться у власти, если рейхсканцлер введет в страну войска. Происхождение и симпатии много ли весят на политических весах?

…Да, призрак возможной оккупации буквально навис над Болгарией.

Доктор Александр Костадинов Пеев, думая об этом, терял покой. Последнее время, встречаясь с Испанцем, он невольно любой разговор переводил в одну и ту же плоскость — что ждет Болгарию. Испанец был хорошим слушателем, внимательным и немногословным. В хитросплетениях болгарской политики он разбирался, пожалуй, лучше Пеева, и там, где Пеев склонен был видеть по-человечески понятные колебания царя, Испанец угадывал тонкий и хорошо продуманный расчет.