Крест любви. Евангелие от Магдалины - Мариан Фредрикссон

Иудейка зарделась от гнева, когда Мария поведала ей о вечерях любви в доме веселья.

– Она лжет. Это вместилище греха, где женщины продают свои тела, за большие деньги продают. Шлюхи, вот кто мы такие. Берегись, Мария, чтобы с тобой не произошло того же, что и со мной.

Мария тихонько сидела, глядя, как поднимается пар над римскими термами южнее по берегу. Там купались римские легионеры.

– Знай, Мария, они – слуги Сатаны, – предостерегла Мириам, проследив взгляд девочки.

Это показалось Марии нелепым. Она научилась ненавидеть греков и римлян, но помнила и голубоглазого солдата, проезжавшего мимо конюшни в Магдале, и доброго Леонидаса. Мириам, будто прочитав мысли ребенка, сказала:

– Они безбожники, как и все чужеземцы.

– Серена молится богу, я сама слышала.

– Серена – филистимлянка, – презрительно бросила Мириам и шепнула девочке на ухо: – Она поклоняется богине.

Тут даже Мария испугалась: богиня, где это видано?!

Девочка не решилась спросить у Мириам, правдой ли был рассказ Эфросин. Сама она считала, что хозяйка не лгала – ведь должно было быть какое-то объяснение тому, что юная красавица так печальна.

Отношения между ними становились все сложнее. Мириам иногда ненавидела девочку за ее успехи в греческом. Скоро малышке уже не понадобится ее помощь, а это значит, Мириам снова придется «работать», как выражалась Эфросин. Мария чувствовала: что-то не так. Но не могла понять что. Девочка гордилась своими успехами. Ей нравилось, когда ее хвалили за прилежание и сообразительность.

– Она талантлива и старательна, светлая головка, – толковали женщины за обедом.

Мария научилась у Мириам читать. Однако Мириам не слишком хорошо владела письмом, и Леонидас был недоволен.

Шло время.

Эфросин позволила Мириам находиться при девочке даже после того, как прибыл новый учитель. Он должен был преподавать Марии греческий и латынь. Эригону эта работа была совсем не по душе. Однако он был рабом, а значит, не мог противиться воле хозяина, римского трибуна, который одолжил Эригона Леонидасу.

Для Марии же игры закончились, теперь каждое утро она проводила в кабинете Эфросин в компании человека с суровым лицом и жесткими требованиями. Латынь была красива, хотя поначалу грамматика вызывала известные затруднения. Больше всего Марии нравилось, когда Эригон читал ей длинные греческие предания. Каждый день он рассказывал ей какую-нибудь историю, а домашним заданием было записать ее по памяти. И Мария писала о замечательных приключениях Персея, сразившего Горгону; об Асклепии, сыне Аполлона и красавицы Коронис, основоположнике медицины, и о полном опасностей путешествии аргонавтов, когда Ясон украл золотое руно.

Любимая легенда Марии была о Деметре и Персефоне. Мрачный властелин подземного мира выкрал Деметру. Девочка плакала, жалея несчастную мать, которая бродила по свету в поисках дочери.

Мария все еще делила комнату с Мириам, но разговоры по душам стали реже. Мириам дрожала от ужаса, когда девочка рассказывала о том, что каждую весну Деметра поднимается из подземного мира, чтобы дать полям и посевам силы зеленеть и расти.

– Это же языческие боги, Мария. Идолы, понимаешь?

На следующее утро Мария набралась мужества и спросила своего учителя:

– Деметра – идол?

Эригон засмеялся, в первый и последний раз.

– Тебе это лучше знать, ведь ты принадлежишь к избранному народу с единственным истинным Богом.

Мария ничего не поняла, но не посмела переспрашивать. Когда Эригон заметил ее недоумение, он пояснил:

– Можно сказать, и Деметра, и Персефона – символы. Символ – это обозначение чего-то, что есть в жизни каждого из нас, но непонятно нам.

Это объяснение не прибавило Марии ума, но слова отложились в памяти.

Как и все посетители дома веселья, Эригон был любопытен. Он повсюду следовал за златовласой Сереной, будто мотылек за огоньком, не упуская случая поприветствовать ее, и просто пожирал глазами. Однако никогда с нею не заговаривал, для этого он был чересчур робок. Такое внимание льстило Серене, и она частенько придумывала себе дела в кабинете во время урока, входила, извинялась и уходила, вызывающе покачивая бедрами.

Мария ревновала. Однажды даже наклонилась к учителю и доверительно сообщила:

– Она язычница.

На этот раз замечание девочки не рассмешило раба, напротив, он разозлился.

– Я тоже. И Леонидас, и Эфросин, и все люди здесь, которые были к тебе так добры. Согласно твоей вере все люди в мире – язычники: римляне, греки, даки, сирийцы, египтяне, германцы, – все, за исключением иудеев. Я не хочу тебе ничего доказывать, но знай, что я считаю вашу веру отвратительной, самонадеянной и ограниченной.

Вечером Марии никак не удавалось заснуть, в голове грохотали слова Эригона. И, что еще хуже, Марии было стыдно, что она не смогла постоять за свою веру. Она должна была рассказать о завете Бога с Авраамом и его семенем, о Священном Писании, которое управляет деяниями верующих. Завтра, нет, послезавтра появится Леонидас. Нужно спросить его.

Но все вышло не совсем так, как предполагала Мария. Эфросин очень долго сомневалась, но в конце концов решила сообщить Мириам, что той пора приступать к «работе». Это ведь в ее собственных интересах, увещевала себя Эфросин, половина заработка остается у девушки.

– У тебя ни гроша за душой, тебе понадобятся деньги, когда ты решишь начать новую жизнь.

Мириам молчала и избегала взгляда хозяйки. Через несколько часов она исчезла. К вечеру Мария не выдержала и отправилась на поиски Эфросин среди нарядных людей в большом зале. Сначала они искали девушку вдвоем, позже к ним присоединились незанятые обитательницы дома. Они обошли весь сад, вышли к озеру и отправили повара и садовника обшарить близлежащие переулки.

Женщины шли по берегу, заглядывая в каждый уголок, и звали Мириам так громко, что над водой разносилось эхо: Мириам, Мириам.

На рассвете ее тело выбросило на берег – прямо на острые скалы, севернее от дома.

Семь женщин сидели в просторной кухне и дрожали от ужаса, словно смерть Мириам стала знамением их собственных судеб.

Эфросин закрыла заведение, вечером не ждали гостей. Сама она мерила улицы широким шагом, закутанная в длинную, до пят, черную накидку. Она устала и безуспешно пыталась не думать о Мириам и о том, что могла бы сделать для бедной девушки. Найти приемных родителей? Поговорить с раввином в иудейском конце? Приставить Мириам к хозяйству? Последнее было единственно возможным, так как иудеи не приняли бы опозоренную девушку в свой дом, а раввин не стал бы беседовать с хозяйкой дома веселья.

«Можно было поручить Мириам шитье, – думалось Эфросин. – Но прелестная девушка пользовалась спросом…»

Сама не зная, как это вышло, Эфросин покинула греческую часть города и оказалась в иудейском конце. Здесь женщину окружало презрение исходившее и от детей, выкрикивавших ругательства, и от взрослых, взгляды которых были полны злобы и горели от неудовлетворенного любопытства. И хотя обычно это ее не заботило, сегодня Эфросин смутилась и повернула домой. «Больше ни одной иудейки! – зареклась женщина, но в следующий же миг вспомнила о Марии. – Ну уж нет это проблемы Леонидаса».

Уже на следующий день под большим розовым кустом в саду похоронили Мириам. Мария прочла над могилой все молитвы, слышанные в магдальской синагоге: что-то на иврите, что-то по-арамейски. Пару раз она путала языки, возможно, даже забывала смысл молитвы, но тем не менее не запиналась и говорила ровным голосом.

– Кто в силах счесть песчинки в море, и капли дождя, и дни вечности? И постичь глубину морей – или мудрости? Предадимся же в руки Господни, ибо так же велико. Его милосердие, как и Он сам.

Поодаль от собравшихся вокруг могилы стоял Эригон, против воли очарованный красотой слов и чистотой детского голоса. Последним, кто присоединился к ним, стал Леонидас, который был в одном из своих многочисленных отъездов, когда Мириам умерла.

Когда девочка окончила чтение, она обернулась и слегка поклонилась. Мария была так бледна, что Эфросин разнервничалась и попыталась утихомирить кричавших от отчаяния и рвавших на себе волосы женщин. Но девочка будто ничего не слышала. С невидящими глазами шла она деревянной походкой мимо собравшихся, пока Леонидас не окликнул ее по имени:

– Мария! Мария!

Она вдруг сорвалась с места, прыгнув прямо в объятия грека. Леонидас подхватил ее на руки и прижал головку малышки к своей шее. Она так напряглась, словно кровь застыла в ее жилах. Леонидас повторял:

– Маленькая моя, маленькая.

Потом он отнес ее в спальню, которую Мария прежде делила с Мириам, и лег на узкую кровать, крепко прижав девочку к себе. Он был не так взволнован, как Эфросин, – Леонидас ведь повидал всякое и знал, что мало кто умирает от шока.