Как я был «южнокорейским шпионом» - Валентин Моисеев

Не нашел отражения в видеозаписи и факт составления «протокола отобрания объяснений» у Чо Сон У, написанный кем-то по-русски от руки с исправлениями и без подписи самого Чо Сон У, далекий по содержанию от записанного на пленку диалога. Тем не менее он был включен в материалы дела как документ якобы изобличающий меня, непонятно только, в чем и на каком основании, поскольку и в этом полустраничном протоколе было зафиксировано лишь то, что мы знакомы и иногда встречались.

Ничего другого, никаких документов — секретных или несекретных, подготовленных в МИДе или других российских ведомствах, на бумаге или других носителях — у Чо Сон У обнаружено не было.

Напомню, что в моей квартире в тот вечер были наверняка весьма интересные для южнокорейцев документы, в которых полностью отражалась наша позиция в планировавшихся переговорах с Сеулом, — те самые, подготовленные к визиту в Южную Корею О. Н. Сысуева. Если это была агентурная встреча, то почему же они не перекочевали в портфель Чо?

Что дало основание для дальнейших шагов как в отношении Чо Сон У, так и меня, можно лишь догадываться. Судя по всему, не последнюю роль в этом сыграл уровень квалификации эксперта, который усмотрел в научном докладе секретный мидовский документ. В силу своей ведомственной зашоренности и установки на обнаружение чего-то секретного он просто не мог прийти к другому выводу. Похоже, что именно этот «эксперт» участвовал и в обыске моей квартиры, а затем и выступал в суде. По его словам, с трехлетним опытом работы на то время он был одним из самых квалифицированных кореистов в управлении.

Так или иначе, но, если судить по официальной информации ФСБ, которая в том числе была доведена через МИД и до сведения посла Республики Кореи в России г-жи Ли Ин Хо, Чо Сон У (а следовательно, и я) был задержан с поличным при проведении шпионской операции и признал свою вину.[15] Прессе была дана информация, что в портфеле Чо Сон У были обнаружены «секретные документы российского МИД», которые гражданин Моисеев «систематически предоставлял южнокорейской разведке»,[16] что «Чо Сон У подписал составленный на Лубянке протокол, в котором признал факт ведения деятельности, несовместимый с его дипломатическим статусом. Видимо, сказался сильнейший стресс».[17] И вообще, «если сразу после задержания Чо Сон У был обескуражен, то после обнаружения при нем прямых улик он быстро смирился с фактом грозящего ему выдворения из России».[18] «Доказательства были неоспоримы и тщательно зафиксированы по всем международным правилам», — утверждалось в репортаже «Вестей».

На самом же деле из описанного выше, подтверждаемого даже судебными решениями, любой человек любой степени грамотности, если он, конечно, не сотрудник ФСБ, может сделать вывод, кто, где, в какое время и с чем был задержан, и поймет, зачем и кому понадобился такой поток лжи, какие доказательства и по каким правилам получены. В приговоре по этому поводу сказано: «В приемную ФСБ РФ был доставлен Ч. С. У., у которого был обнаружен полученный от Моисеева доклад „Политика России на Корейском полуострове“ и четыре фотографии с изображением северокорейских дипломатов и ответственных работников МИД РФ».

И уж, конечно, любому человеку будет ясно, какое ведомство определяло наши шаги в отношении Южной Кореи летом 1998 года, вылившиеся в дипломатический скандал.

Описывая обыск Чо Сон У в приемной ФСБ, журналисты ерничали по поводу обнаруженной в его портфеле книги Павла Судоплатова «Спецоперации. Лубянка и Кремль», по которой он якобы изучал методы работы КГБ.

Чо интересовался историей России, действительно читал эту книгу и однажды мне сказал:

— Какое ужасное было время. Хорошо, что мы живем в другое.

Воспитанный в иной среде, он не понимал, что время иногда может не только остановиться, но и пойти вспять.

Мои контакты с Чо

В Москве

Познакомились мы осенью 1990 года на одном из приемов в корейском посольстве. Кто-то представил нас друг другу, мы, как это принято, обменялись визитками, немного поговорили, выпили и разошлись. К этому времени Чо Сон У уже был в Москве около двух лет в должности заместителя директора представительства КОТРА — Корейской ассоциации содействия торговле. Он был одним из первых южнокорейцев, кто приехал в нашу страну, когда накануне Олимпиады в Сеуле между нашими странами установились квазидипломатические отношения: в Москве было учреждено представительство КОТРА с консульскими функциями, в Сеуле — Торговой палаты СССР. Его хорошо знали во всех учреждениях, занимавшихся Кореей в практическом или научно-исследовательском плане. Русский язык он изучал в Англии у носителя языка, что дало ему определенные знания европейской и русской культуры, обычаев, облегчая общение в Москве.

Для корейца высокий, с правильными чертами лица, чем-то даже напоминающими европейский тип, единственный в то время из южнокорейцев достаточно бойко и охотно говоривший по-русски, улыбчивый и доброжелательный Чо Сон У был приятным собеседником, что и обеспечило ему высокую популярность в корееведческих кругах. Не быть знакомым с ним было чем-то вроде плохого тона для специалистов. В его личной записной книжке, изъятой при обыске, были записаны адреса и телефоны практически всех известных мне специалистов, связанных с Кореей, а также этнических корейцев-москвичей. Кстати, наличие в этой записной книжке именно моего адреса и телефона было расценено следствием и судом как факт, подтверждающий предъявленные мне обвинения.

Это потом на допросах в ФСБ все заявляли, что видели Чо лишь пару раз в жизни, и то мельком или в группе с другими корейцами, хотя на самом деле много и с удовольствием с ним встречались. И это естественно, поскольку более сорока лет с южнокорейцами не было никаких контактов. Мы знали эту страну лишь умозрительно и весьма однобоко, да еще и с идеологической подоплекой: сателлит США и база империализма на Дальнем Востоке, жесткий антинародный и антикоммунистический режим с амбициозными экономическими устремлениями, отдавший страну на откуп иностранному капиталу, противник объединения Кореи и мирного урегулирования на Корейском полуострове. Тут же появилась возможность личного общения и бесед, тем более в период очередной «оттепели», когда это если и не поощрялось, то и не запрещалось, и когда представители противоположной стороны с не меньшим рвением стремились к нему, поскольку их представление о нас было столь же однобоким.

Я же только в середине 1989 года вернулся из длительной командировки в Пхеньян, а затем год учился в Дипломатической академии и вышел на работу в МИД в качестве советника управления социалистических стран Азии в сентябре 1990 года. Чо Сон У по существу стал первым южнокорейцем, с которым я познакомился.

Через несколько дней он позвонил мне на работу и пригласил на ланч в один из немногочисленных в то время московских ресторанов. Мы встретились и пообедали вместе. В дальнейшем встречались за ресторанным столиком еще несколько раз, так как подобные встречи как в рабочее время, так и вечером являются привычной составной частью дипломатической работы. При этом он встречался не только со мной, но и с моими коллегами. Корейский отдел в то время занимал в здании МИДа на 19-м этаже одну комнату, но у всех на рабочих столах были телефоны с разными номерами. Позвонив одному и не договорившись о встрече по каким-либо причинам, он зачастую тут же перезванивал другому с тем же предложением, вызывая в комнате оживление.

Такое повторялось с присущей корейцам настырностью, практически исключающей необходимость звонить ему. Да это было и невозможно по той простой причине, что никто из нас пригласить Чо Сон У на ланч или обед не мог из-за отсутствия денег на угощение.

Тематика наших бесед была широкой. Как для нас Южная Корея, так и для южнокорейцев Советский Союз был terra incognita, и, конечно, познавательные вопросы стояли на первом месте. Тем более что реальность значительно противоречила книжным представлениям о нашей стране, особенно в связи с большими переменами, происходящими в то время.

Профессиональная проблематика практически полностью концентрировалась вокруг советско-северокорейских отношений, поскольку они рассматривались как фактор, определяющий обстановку на Корейском полуострове, а также на положении внутри КНДР. Как голодной курице просо, так и южнокорейцам в то время все казалось, опять же видя процессы в нашей стране и уповая на влияние СССР, что в Северной Корее вот-вот начнутся те же изменения, что и в Восточной Европе. Кроме того, они не без оснований считали наших специалистов, проведших в Пхеньяне, как правило, по десять лет и более, наиболее осведомленными об этой стране и в беседах пытались ликвидировать свою дремучую невежественность в этой области.