Пандем - Марина Дяченко

— Ты знаешь… Не братик и не сестричка.

— А кто?! — поразился семилетний Ким.

Отец со значением показал два пальца (как потом оказалось, он, почти не пьющий, в тот день опустошил объемистую бутылку коньяка):

— Две… две сестрички. Вот это номер!..

* * *

Арина проснулась в полвосьмого; как только она села на кровати, как только огляделась, протирая глаза, как только Ким поймал ее первый утренний взгляд — оказалось, что ей лучше. Еще некоторое время он боялся ошибиться — но Арина поднялась, улыбаясь, свободная от страхов и полная энергии: что сделать, чего купить, а не затеять ли пирожки…

— Пандем.

Темный экран телевизора засветился сам по себе, проявился, как фотография в кювете; с экрана смотрел тот, кого назвали по имени, и столь эффектное его появление заставило Кима ощутить внезапную усталость.

На кухне Арина, напевая, позванивала посудой.

— Уйди, — одними губами попросил Ким.

Экран погас. Вместо Пандема Ким увидел свое отражение — искаженное, будто в кривом зеркале.

Арина вошла, вытирая руки маленьким оранжевым полотенцем:

— Я вот подумала… Мне к врачу на двенадцать, а потом я могла бы зайти в универмаг и купить девочкам подарки.

— Я сам, — быстро возразил Ким. — Никаких универмагов, лучше пройдись пешком от поликлиники. А если будет дождь, так и вообще никуда не ходи.

— Мне снилось, что ты с кем-то на кухне разговаривал, — помедлив, сказала Арина.

— Да? — спросил Ким так удивленно, как мог.

— Крышку завинчивай, — Арина взяла с книжной полки незакрытую аптечную бутылочку. — Они же испаряются и воняют.

— Ага, — сказал Ким и отвел глаза.

* * *

«Только время, — думал он, следуя от витрины к витрине, от отдела к отделу, от стойки к стойке. — Я мыслю ясно, ориентируюсь уверенно, помню себя твердо; существуют две только вероятности, только две, все прочие — производные от них. Либо Пандем существует, либо, к сожалению, я серьезно болен. Либо я болен, либо… Пандем существует, но он не тот, за кого себя выдает. Например, меня намеренно сводят с ума… ерунда. Меня вербуют куда-то… еще большая ерунда. Меня снимают скрытой камерой, это новая телепрограмма… а вот это точно разновидность бреда. Только время и выдержка, черт возьми, у меня нет возможности проверить, мой ли мозг выстроил эту систему галлюцинаций. Если отмести с порога гипнотизеров, инопланетян, просвечивание лучами сквозь стенку — что останется? Останется двадцать девятое февраля, и если я бредил в тот день — значит, весь мир бредил…»

В универмаге было людно. Ким бродил, как в джунглях, то и дело возвращаясь по собственным следам. Натыкался на людей, извинялся, когда натыкались на него; все, что годилось в подарок сестрам, было неподъемно по деньгам, а все доступное в подарок не годилось.

— Извините, — сказал он в очередной раз, споткнувшись о чью-то ногу.

И поднял глаза.

Прохоров Виктор Антонович, учитель химии и биологии, еще месяц назад смертник, а теперь круглощекий и деловитый, стоял у прилавка канцтоваров, и рядом с ним имелась маленькая девочка в красном пальтишке.

Ким отпрянул.

Глаза Прохорова изменились — он узнал Кима.

— Здра-авствуйте, — сказал чуть нараспев. — Рад ви-идеть…

— Деда, — сказала девочка и нетерпеливо дернула Прохорова за рукав. — Я выберу синенький и вон тот желтый.

Ким стоял, не зная, что сказать.

…Специалисты, отлично знающие свое дело. Для них пациенты были номинальными людьми, телами, механизмами, записями в истории болезни, собранием анализов и диаграмм. Соотношение смертей и ремиссий зависело от везения да от профессионализма. «К этому нельзя привыкнуть», — когда-то говорил молодой еще, начинающий Ким, и его коллега, хирург — золотые руки, щурил холодные внимательные глаза: «Можно. Надо».

— Я тоже рад вас видеть, — сказал Ким. — Я тоже… Извините.

И поспешил прочь. Малодушно сбежал.

«Пандем…»

«Да, Ким», — голос внутри головы.

«Ах, черт… Будь ты неладен…»

«Поверни налево в стеклянную дверь, там бутик, примерочная за желтой занавеской, возьми любой свитер, спрячься в примерочной, поговорим…»

Тяжелая ткань закрылась, отрезая кабинку от пустынного отдела дорогой одежды. В высоком зеркале Ким увидел свое незнакомое лицо — бледное, с очень тонкими белыми губами; опустился на кожаный табурет, положил на колени синий, как небо, свитер — на три размера меньше, чем мог бы на себя натянуть.

…Мог ли он знать, что за дверью налево — этот самый бутик? Теоретически — да… Знал, да забыл…

«Ты нервничаешь. Ты начинаешь в меня верить. Твое представление о мире плывет».

Голос Пандема звучал внутри головы. Ким снова посмотрел на себя в зеркало, засмеялся — тихо, чтобы не смущать продавщиц. Боже мой, и это мужчина, хирург…

«Это нормальная человеческая реакция, Ким. Под слоем твоего страха и неверия имеется радость, естественное чувство при мысли о том, что кто-то должен был умереть — но живет».

«Пандем…»

«Хочешь, помогу тебе выбрать подарки сестрам?»

— Ты?! — спросил Ким слишком громко. Продавщица, шуршавшая полиэтиленом неподалеку от примерочной, подозрительно притихла.

«Ну конечно, я. Чему удивляться?»

* * *

Сестра Кима Александра вышла замуж в шестнадцать лет и школу заканчивала экстерном; по пятницам (и иногда по вторникам) замужняя Сашка ходила в школу вместо сестры Леры — в пятницу были сдвоенные уроки обожаемой Сашкиной литературы, а на вторник выпадала обычно сдача физкультурных нормативов. Ким знал, что «литераторша» прекрасно различала близнецов, зато «физкультурник» — нет.

Сашкин муж был старше ее на год и после школы поступил в военное училище. Характер у него был чудовищный — в первые месяцы после Сашкиного замужества Киму неоднократно случалось драться с будущим офицером, разрывать с ним отношения навсегда и снова, стиснув зубы, мириться. Алекс (а имена у юных супругов были одинаковые) будто поставил себе целью делать все наоборот и вопреки; отец его, преуспевающий адвокат, мостил сыну мягкую дорогу на юридический — тот с наслаждением ослушался и пошел в казарму. Родители Кима переживали за дочь, родители Алекса приходили извиняться за сына, сама Александра готова была защищать мужа зубами и когтями (у Кима навсегда остался маленький шрам на мизинце — сестра в пылу полемики укусила). Так миновал нервный год; на втором курсе училища Алекс очень неудачно сломал ногу, был комиссован и до сих пор слегка прихрамывал.

Со временем его характер немного выправился: оставаясь упрямым, самоуверенным и желчным, Сашкин муж тем не менее обтесался и повзрослел. Их с Кимом отношения, прежде не особенно теплые, теперь сделались если не родственными, то по крайней мере товарищескими.

— О-о! Sister-in-law! O-o! My dear brother! Привет, красавцы! Ма-ама, они явились уже! Ариночка, я бы сказала, что ты прекрасно выглядишь, но боюсь, ты сочтешь это пошлым комплиментом, поэтому я промолчу, несмотря на то что ты выглядишь потрясающе… Жрать у нас особенно нечего, вы же не есть сюда пришли, а поздравлять именинниц и веселиться… Арина, есть безалкогольное шампанское. Алекс, забери со стола эту селедку, весь дом провонял, как затонувший сейнер… Нет, Ким, подарки спрячь пока, подарки — за столом… Шурка, не вертись под ногами. Папа, забери Шурку, ну я прошу, дай ему какую-нибудь железяку раскрутить… Например, приемник старый…

На втором курсе журфака Александра родила сына — без отрыва от учебы. Младенца назвали недолго думая Александром; побывавший в рюкзаке-«кенгурушнике» на многих зачетах и даже лекциях, Шурка получился какой-то ненормально умный — уже в пять лет его отдали в школу для особо одаренных детей, и он блистал там, решая уравнения. Правда, с виду в Сашкином сыне никак нельзя было заподозрить «головастика» — здоровенный и краснощекий, он уродился характером в мать, а значит, был шумный, не очень аккуратный и чрезвычайно шкодный.

— Привет, дядь Ким! Привет, теть Арина! Этот — младенец — еще не родился? А вы мне — это — его покажете, когда он?..

— Ну конечно, тебе — первому… Держи, — Арина сунула Шурке в руки керамический домик-подсвечник.

— Спаси-ибо! Какой ка-айф!

У Шурки была одна очень милая черта — он искренне радовался любому подарку вне зависимости от его цены и ценности.

— Поздравьте Лерку, — строго сказала Александра. — Она на кухне.

Ким взял второй букет цветов и по узкому, памятному с детства коридору прошел на кухню. От плиты обернулась точная копия Александры — такая же черноволосая, с высокими скулами, с насмешливыми черными глазами женщина двадцати четырех — нет, уже двадцати пяти — лет от роду.

Валерия жила с родителями. Ни мужа, ни детей у нее не было.

* * *

«Пандем?»