Палачи и жертвы - Эльчин Гасанов

- Возьми себя в руки, Коба, хотя бы по частям. Докажи всем, что ты не брезглив.

Стыд и ужас, неопределенность и, такое, холодное одиночество (к обычному одиночеству Коба уже привык, сидя в одиночных камерах) давили на него тяжелейшим грузом. Уже многим было ясно, что Мешади Кязым пришел по его душу. Прелюдия смерти витала в потолках камеры.

Так прошли три дня. Мешади Кязым особо не рисовался. Сидел у себя на нарах, отдыхал себе, или как теперь говорят, загорал. За ним ухаживали зеки, приносили пищу и выпивку, чтобы он не утруждался вставать. Мешади Кязым постоянно лежал. Если заключенные в тюрьмах сидят, как это принято говорить, то Мешади именно лежал. Какой-то старый узник, стоя, у его изголовья, развлекал его, читая ему стихи неизвестного поэта.

''Когда в цепях, во тьме сырого свода,

Твоих сынов томят за годом год,

В их муке зреет для врагов невзгода,

И слава их во всех ветрах поет''.

Иосиф Джугашвили за эти дни почти поседел. Он уже не гулял по камере взад вперед, как раньше, он старался не высовываться, не показываться в лишний раз ему на глаза. Один раз они встретились взглядами с Мешади Кязымом. Это было мельком, даже случайно, когда надзор делал проверку, но и этого было достаточно для Кобы. Он от этого взгляда вздрогнул, его он потом даже вспоминал во время второй мировой войны. Дело в том, что Мешади Кязым, посмотрев на него мимолетом, улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Это был взгляд зверя. Эту улыбку Йоська потом уже расшифровал так, мол, театральное приведение мигнуло мне со словами "жди своего часа, ты уже заговоренный". Все, это финиш. И вновь Коба начал замышлять о побеге, о единственном пока средстве, который может спасти его от горя, имя которому - Мешади Кязым.

Кабинет Крылюка. Виктор Степанович подписывал дежурные бумаги. Напротив него сидел один из надзирателей тюрьмы Василий Буланов. Через пару минут Крылюк заговорил:

- Ну, Вася, как тебе твой брат. Жаль конечно его, чисто по человечески. Сам он виноват, имел авторитет, но совершенно им не пользовался. Да и не справился с элементарным делом. Так что, не видать тебе пока повышения, не заслужил ты его еще.

- Да не брат он мне Виктор Степанович, пошел он! Сказал бы я отцу, чтобы впредь предохранялся!

- А, уже пахнет отречением? Че - то ты, милок, быстро родную кровь забывать стал.

- Для меня, Виктор Степанович, главное - карьера военного. А то, какой-то там брат, уголовщина... Моя цель - получить орден Святого Александра. Достичь хотя бы того, чего достигли вы.

- Это будет сложно, мил человек. А знаешь почему? Дело не в том, что ты не способный, нет. Ты имеешь желание достичь в жизни многого, но твои поступки не соответствуют твоему желанию. Ну, просто, у тебя много друзей, ты любишь посиделки, выпивку, в карты поиграть там. ... А карьерист не должен иметь друзей вообще. Карьерист должен уметь отвечать на многое отказом, говорить слово - нет. Он обязан увиливать от многих увеселительных и заманчивых сцен. Ты знаешь, кто мой самый близкий друг? Вот оно (указал на зеркало), мое отражение в зеркале. Это мой

самый близкий друг, он меня всегда поймет, не обманет. А что дружба? Поверь мне, Василий, нет на этом белом свете дружбы. Любая дружба имеет предел, никакой друг не пожертвует собой, своим здоровьем и благом ради дружбы. Тогда на хрена мне такая дружба, которая не выдерживает мелкого экзамена. Запомни старик, друзей надо держать на расстоянии, лучше на расстоянии выстрела, иначе они влезут в твою жизнь и будут всячески ее менять. А сами не поменяются. А ты попадешь под их влияние. Я всегда стремлюсь к чему-то вечному, постоянному, коими являются мой род, моя семья, моя душа и здоровье.

- Но здоровье же тоже не постоянно, Виктор Степанович (сказал потрясенно)?

- Э нет, братец, это тебе так кажется. Ничто на земле не проходит просто так. Кому больше дано, тот дольше сидит. Ведь когда мы умрем, Бог, ну или там какое-то существо, контролирующее жизнь, спросит меня. Ну, мол, отвечай, я с неба доверил и подарил тебе здоровье, причем хорошее здоровье, а ты его берег аль нет? А? Можно ли тебе доверить следующую жизнь? И что ты ему ответишь, а, Василий? Скажешь, что прости меня Господь, я много пил и курил, по бабам ходил, прожигал жизнь. И что, он тебя простит? Не простит он тебя, и не думай. Он не такой добрый, как многим кажется. А то не допустил бы он большого горя на земле. В чем виновны дети, а, Василий, в чем? Вот видишь, ни в чем. А он это допускает. Жизнь братец, очень серьезная штуковина. Я вообще не понимаю, почему люди иногда даже шутят. Малейшая промашка ведет к большому потрясению. А они шутят, пьют. А вообще то, здоровье равносильно деньгам. Все мы любим тратить деньги, если они у нас конечно имеются. Вот и здоровье, те же деньги. А ты знай и помни, что главное в жизни, это быть мудрым, но параллельно с этим ломать и уничтожать все, что есть перед тобой, помогать всем, но не быть добрым и милосердным. И еще. На службе, на любой службе, сотрудники делятся на три категории. В 1-ю входят перспективные, у них все впереди так сказать. Во 2-ю входят люди, у которых нет никакой перспективы, но они считаются хорошими работниками, они у руководства на хорошем счету. Но не более того. Они работяги, смелые и трудолюбивые, но у них нет перспективы. Ее просто нет, и все тут. А в 3-ю категорию входят сотрудники, которые находятся в черном списке у руководства. Они ходят на грани, рано или поздно их уволят. Так вот Вася, с третьей категорией все понятно, все ясно. Главное определиться с первыми двумя. Многие люди путают. Они думают, что входят в 1-ю категорию, а на самом деле, их место во второй. Ну, вот так, мил - человек, такие вот дела. А теперь иди. Иди и подумай над моими словами. Иди, а то я че - то устал.

Надзиратель Василий собирался уходить, когда услышал за спиной слова Крылюка: "и еще, Вася, запомни, никогда не иди против своей семьи, ты понял? Никогда! Чтобы там не случилось. Это говорю тебе я, старый полковник".

В то утро ничего особенного не должно было произойти. Все в камере спокойно занимались своими делами, так сказать, тянули срок. Ровно в 11 часов всех

вывели на прогулку. Коба давно уже стал осторожным, поэтому прежде чем отойти от группы узников, осмотрелся по сторонам, прислушивался пению птиц. Привычка каторжника. И в тот день, на прогулке, он захотел остаться со своими мыслями наедине. Чуть отойдя от Губанова, который ему о чем-то говорил, вернее бурчал, Коба шмыгнул направо, в сторону высокого забора. Здесь было тихо, и воздух был какой-то другой, и небо ярко голубое. Вдалеке, где-то в камере, кто-то играл на свирели. Мелодия была очень грустной, будто сама свирель тосковала о разлуке. Зачем ее, т.е. свирель отделили, оторвали от камыша, тростника, разлучили с другими родными стебельками. Теперь свирель находилась в руках людей, вдали от растений и фауны. Иосиф Джугашвили вспомнил грузинский хор, который гортанно пел древний кахетинский фольклор. Какой-то весенне-морской аромат царил... И вдруг прямо перед Кобой появился он, Мешади Кязым. Как будто вырос из - под земли. Ростом он был на две головы выше Кобы. И опять эта страшная улыбка, в руках был зажат нож, который блестел от солнечных лучей. Густые черные волосы Кобы стали дыбом, на это даже обратил внимание Мешади Кязым, так как арестантская шапка Кобы несколько раз приподнялась. И опять Мешади Кязым улыбнулся, но наконец-то вымолвил (Коба впервые услышал его голос): "На коленях будешь умирать или стоя?"

В тот момент Коба почему-то вспомнил свое детство, потом юность, гимназию, родителей своих. Все за секунду промелькнуло перед глазами как слайд. Потом он ощутил холодное прикосновение большого ножа (таким страшным нож ему никогда еще не казался) к своей шее. Кожа стала гусиная, а по ноге пошла горячая струя мочи. Он смирился с участью, он не сопротивлялся, он уже ждал своей смерти. Мешади Кязыму даже показалось, что он прошептал что-то вроде, все, давай, кончай быстрей. Коба, обессилевший, прислонился спиной к тюремной стене, и потихоньку сел, точнее сполз на корточки. Ему показалось, что он уже в раю. Он думал про себя, "неужели все. Хм, все как-то безболезненно прошло. Чик-чирик, и я уже на небе, в раю. Вот он, оказывается, какой рай". Ему опять мерещилась Грузия, родственника он увидел своего, который уже

умер давно. Привет, сказал он ему. А тот куда - то уходил - Коба. "Коба, Коба, очнись, это я, Мамедэмин", услышал он голос своего соратника по революции. Что?! Что такое?! Где я? "Где, где, в пи-де. Вставай уже, отлежался", зло произнес Расул-заде. Оказывается, Иосиф Джугашвили минут десять, как валялся в грязной луже в тюремном дворе. Потом он услышал голос Красина: "Ну Коба, благодари Мамедэмина, это он попросил Мешади, чтобы тот тебя не тронул. Заново родился, значит..."

А дело было вот как. Увидев издали, что Мешади Кязым прижал Кобу к стене, и собирался резать как барана, Расул-заде поспешил туда, на помощь своему другу. Он сзади слегка коснулся плеча Мешади, и тот обернулся, будто его обругали, мол, кто посмел ко мне притронуться. Но увидев будущего основателя первого азербайджанского демократического государства, немного остыл. Мешади Кязым слышал о Расул-заде, как о принципиальном политическом бойце, но непосредственно с ним общаться ему не доводилось. Между ними разговор происходил на родном азербайджанском языке.