Времена и нравы (сборник) - Коллектив авторов

Хотя родные и знали, что старик при смерти, и уже подготовились, но, когда все произошло, начался хаос. Туда-сюда сновали люди, причем сплошь пожилые. Старика в последний путь провожали такие же, как он, старики, и все наперебой охали. Старший сын, уже отметивший пятидесятилетие, не успел переодеться в холщовое траурное одеяние, он присел в ногах у старика и начал класть земные поклоны. Го Юнь вошел в комнату и тоже трижды поклонился покойному. Также поклонившись, Го Жуйжэнь приподнял платок на лице покойного, чтобы в последний раз взглянуть на дядюшку. Вздохнув, он помог зажечь лампады, воскурить фимиам и накрыть на стол. На маленьком квадратном столике расставили мясные блюда и чай и передвинули его в ноги к покойному. Го Жуйжэнь на листе белой бумаги написал имя покойного, затем воткнул две ароматические палочки в редьку, которую поставил перед маленьким столиком. Он исповедовал даосизм, а в тридцать лет даже учился, как проводить заупокойную службу, и умел молитвой избавлять умершего от мучений в потустороннем мире.

Поскольку старик уже справил семидесятилетие, то в деревне это считалось «радостными проводами»[9]. Дочерей у старика не было, поэтому несколько его невесток поголосили немного и успокоились. Во время заупокойной службы им еще придется поплакать. Есть кому плакать или нет – это не такой уж важный вопрос, важнее всего, что в день похорон некому было выносить гроб. Гроб заполняли известью, чтобы поднять его, требовалось шестнадцать молодых крепких парней. Но все парни уехали на заработки, в деревне остались только старики и дети. Семья покойного пригласила несколько парнишек возраста внуков старика, но по правилам они могли лишь оплакивать умершего, а гроб носить им не полагалось. Если и впрямь не получится найти подходящих людей, то придется нанимать на стороне.

Целое поколение деревенских парней разъехалось, даже гроб нести некому, приходится нанимать посторонних носильщиков за деньги, вот ведь позор!

Го Юнь приходился покойному внучатым племянником и вообще-то тоже должен был оплакивать старика, но раз гроб нести некому, то придется ему. Роста он был невысокого, да и не слишком сильный, а нужно такой тяжеленный гроб тащить до кладбища – настоящее испытание для него.

Во время похорон обычно спокойная деревня Хуанбаобао оживлялась: играли на сона[10], били в барабаны, запускали петарды и обустраивали погребальный зал, где выставляли гроб с покойником. Особенно старались даосы: они, облачившись в черные даосские одеяния, окружали гроб и совершали заупокойную службу, размахивали мухогонками, распевали песни, дарующие душе утешение. Только что человек был в мире живых – и вот он уже в мире мертвых. Пели-пели, и тут у одного молодого даоса зазвонил мобильник, он отошел в сторонку ответить. Еще кто-то умер, привалила работенка, их пригласили пойти отслужить заупокойную.

Проститься в основном пришли старики; когда видишь, как одни старики провожают в последний путь другого старика, то становится грустно. Даос спел: «Огонь не может полностью сжечь траву, весенние ветры снова дают ей жизнь»[11]; «Утренним дождем в Вэйчэне чуть пыльца увлажнена. Зелены у дома тени, свежесть ив обновлена»[12]. Танские стихи превратились здесь в скорбные траурные песни.

Го Юнь встретил много родственников. С младшей двоюродной сестрой Го Цзин они вместе росли, Го Юнь был ее старше, но поскольку пришлось на два года бросить школу, то они доучивались в средней школе вместе. Они оба хотели поступить в профтехучилище, но провалились на экзаменах. Го Цзин как увидела его, так сразу прицепилась:

– Говорят, у тебя там девушка появилась?

Го Юнь отнекивался, но Го Цзин не отставала:

– А я слышала, что появилась. Почему не привез ее сюда познакомиться?

Го Юнь глянул на сестру и понял, что она хитростью выманивает ответ, но не рискнул проговориться, а потому упрямо твердил, что никакой девушки нет. Сестренка увидела, что он не особо расположен к разговорам, повернулась и ушла по другим делам. Она тоже заработала на юге кое-какие деньги. Да, женщины тоже могут подзаработать, только деньги эти почти всегда «грязные». Однако в деревне уже привыкли и не осуждают, как говорится: «Только в развитии непреложная истина»[13]; и в деревне считали, что самое главное – вернуться домой с деньгами, а остальное уже неважно.

Один двоюродный брат, увидев, что приехало столько родственников, решил воспользоваться этой возможностью для постройки дома, а то потом все разъедутся, трудно будет найти помощников. Он решил класть фундамент на следующий день после похорон третьего дедушки. Го Юня тоже позвали. Брат сказал, мол, если ты не торопишься уехать, то помоги мне пару дней, когда сам будешь строить дом, я тебе тоже помогу. Го Юнь, разумеется, согласился. Хотя погода стояла жаркая, ранний рис уже давно собрали, поздний рис поспевал, и наступил перерыв в сельскохозяйственных работах. Самое время строить дом. В деревне строительство дома – большое событие, не просто близкие родственники приходили помогать и поздравлять, но и все дальние тоже, если на важное событие собирается мало людей, то это плохое предзнаменование.

Во время трапезы зрелище было грандиозное: под временным бамбуковым навесом обустроили глиняный очаг, на который поставили такой огромный котел, что в нем можно было целиком сварить свинью. Дрова из корней дерева горели багряным цветом, легкий дымок вился в воздухе над деревней, а над котлом пар поднимался, словно облако, и быстро рассеивался под навесом. Родня расставила больше десяти узких столов, которые ломились от угощений, без конца запускали петарды, постоянно прибывали все новые и новые дальние родственники, которые тоже отбивали поклоны перед гробом. Похороны действительно чем-то напоминали свадьбу[14].

8

Го Жуйжэнь, Лун Шанъин и Чжан Тун отправились в Гуанчжоу, и все расходы на поездку целиком взяла на себя редакция газеты.

В дальний путь старики оделись поофициальнее, Го Жуйжэнь поменял бессменную старую фуражку на новую, которую привез Го Юнь, а брюки из грубой ткани подпоясал красной веревкой. Лун Шанъин скинула старые пластиковые шлепанцы и надела новые армейские ботинки, а на пояс повязала белое полотенце. На самом деле ничего нового они не нашли, красный жакет, купленный Го Юнем, матери было жалко, и они оделись с ног до головы в старую холщовую одежду.

Го Жуйжэнь отыскал домовую книгу, вытащил из кармана старую ручку, дрожа поднес ее ко рту, послюнил стержень, а потом дрожащей рукой вывел: «Несчастный сыночек мой Юнь, папа с мамой приехали, покойся с миром». Иероглифы получились кривыми, почти неразборчивыми. Когда старик дописал иероглифы, слезы ручьем хлынул из глаз. Он спрятал домовую книгу, сложил в клетчатый баул кое-какую старую одежду и позвал благоверную.

Их троих пришли проводить несколько односельчан и, утешая, проводили аж до края деревни. Когда они проходили мимо чужих дворов, старики выходили, прощались, желали доброго пути.

Дорожка, которая вела из деревни, сплошь грязь да колдобины. Го Жуйжэнь ходил не слишком твердо и за километр пути, постоянно проваливаясь в грязь, испачкал штанины.

Семь дней назад солнце освещало все вокруг. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин по этой же дорожке провожали сына в дальние края на заработки, на их глазах сын сел тогда в рейсовый автобус до Гуйяна; автобус поднял облачко пыли и умчался прочь. А теперь, спустя семь дней, свинцовые тучи затянули небо, все та же дорога, все тот же автобус, только едут они на похороны сына. Двадцать с лишним лет назад Го Жуйжэнь и сам ездил в Ханчжоу на заработки и проходил по этой же дорожке, а через два года вернулся домой, чтобы заботиться о новорожденном Го Юне, после чего уже никогда не покидал родную деревню. Эта дорожка связывала с далеким и незнакомым миром. Но что это за дорога для крестьян, которые уезжали из Хуанбаобао?

Лун Шанъин вообще никуда из деревни не выезжала. Она вспоминала, когда в последний раз касалась лица сына, его рук и ног. Нужно пойти попросить прощения у той семьи. А Го Жуйжэнь, будучи даосом, хотел зазвать дух умершего сына обратно в Хуанбаобао, чтобы душа сына не скиталась в одиночестве на чужбине.

Вечером того дня, когда они добрались до Гуанчжоу, журналист повез их троих под тот самый пешеходный мост. Автомобиль только остановился, а Го Жуйжэнь и Лун Шанъин уже открыли двери. Лун Шанъин смахнула бесконечные слезы с давно уже мокрого лица и задрала голову, глядя на пешеходный мост, тот самый, о котором впервые услышала, который столько раз представляла и рисовала в своем воображении. Высокий, крепкий, горделивый, этот образ причинял ей сильную боль, заставлял плакать, в ее глазах плескалось непонимание и замешательство. Она ахнула и заголосила:

– Сыночка, мама к тебе приехала! Ты зачем прыгнул с этого моста?

Она все рыдала и задирала голову, глядя на перила моста, словно бы ее сынок все еще стоял там и никуда не прыгал, словно бы ничего еще не случилось и она могла предотвратить трагедию.